Эти мечты вихрем пронеслись в его голове, искушение железной хваткой стиснуло душу. Но тут же перед ним возник вопрос: а что он будет делать в мирные времена? Ведь он не привык жить во дворцах, а рожден для армейского быта. Ему ли менять свежесть утренней росы на траве на спертый воздух герцогских покоев? Что должен он отдать в обмен на власть? Свою драгоценную свободу. Став господином, он. превратится г раба. Да, он будет считаться правителем, но в действительности им будут понукать, а ежели он подведет своих хозяев, то в одну темную ночь они вновь соберутся в такой же вот хижине и найдут ему замену. Точно так же, как ему сейчас предлагают сменить Джана Марию. Наконец-то он вспомнил, на чей трон его просят взойти. Джан Мария, его кузен, сын сестры отца, в венах которого течет та же кровь, что и у него.
Франческо поднял глаза и встретился с озабоченными взглядами. Его губы скривила легкая усмешка.
- Я благодарю вас, господа. Вы оказали мне великую честь, но, к сожалению, я ее недостоин.
И добавил, отвечая на хор возражений:
- Во всяком случае, я не могу ее принять.
- Но почему, мой господин? - в наступившей тишине возвысил голос Фабрицио и простер к графу руки. - Santissima Vergina! Почему?
- Потому что среди многих причин человек, которого я по вашей просьбе должен свергнуть с престола, одной со мной крови.
- А я-то думал, что в таком человеке, как вы, ваша светлость, патриотизм и любовь к Баббьяно должны быть сильнее кровных уз, - серьезным тоном заметил весельчак Фанфулла.
- Вы не ошиблись, Фанфулла. Разве я не сказал, что эта причина - одна из многих? Ответьте мне, господа, с чего вы решили, что из меня выйдет мудрый правитель? Да, в нынешние суровые времена Баббьяно нужен полководец. Но кризис не может длиться вечно. Ситуация изменится, наше государство войдет в удачную полосу, и тогда воин в роли правителя окажется столь же смешон, как сейчас Джан Мария. Солдат - никудышный придворный и бездарный политик. И последнее, друзья мои, раз уж разговор у нас пошел начистоту. Как бы там ни было, а я люблю себя, ценю свою свободу и не променяю ее на дворцовые покои. Призвание мое - скитаться по миру, полной грудью вдыхать ветер свободы. Пусть герцогская корона и пурпурный плащ остаются… - Франческо смолк на полуслове, рассмеялся. - Наверное, я привел достаточно доводов. Еще раз благодарю вас, друзья, и прошу принимать меня таким, какой я есть. Ибо не стать мне таким, каким вы хотите меня видеть.
Граф откинулся на спинку стула. Да Лоди принялся было вновь убеждать его одуматься, приводя все новые доводы. Но Франческо его остановил:
- Решение принято, мессер Фабрицио, и оно неизменно. Вам, господа, я готов пообещать следующее: я поеду с вами в Баббьяно и попытаюсь убедить кузена внять голосу рассудка. Более того, я попрошу его назначить меня главнокомандующим армией Баббьяно и, если он согласится, реорганизую наши войска и заключу союз с соседями, и это хоть в какой-то степени будет гарантировать безопасность герцогства.
Собравшиеся в наступившей тишине, однако, не оставили попыток переубедить графа, но Франческо твердо стоял на своем. Смирившись в конце концов с отказом графа стать герцогом Баббьяно, да Лоди поблагодарил его за обещание употребить свое влияние на Джана Марию.
- Мы рады, что наша встреча хоть что-то нам дала, и со своей стороны сделаем все возможное - а к нашему слову в Баббьяно все еще прислушиваются, - чтобы вы стали нашим главнокомандующим. Конечно, мы предпочли бы видеть вас на троне герцога, и если в дальнейшем вы передумаете…
- Оставьте эти мысли, - отрезал граф.
Не успел он произнести эту фразу, как юный Фанфулла дельи Арчипретти вскочил на ноги, его красивое лицо было встревожено: прислушался, потом крадущимся шагом направился к двери и распахнул ее настежь. Оставшиеся в хижине мужчины не спускали с него изумленных взглядов. Однако ему не пришлось объяснять своего, казалось бы, столь странного поведения, ибо в сгустившейся тишине все отчетливо услышали далекий топот приближающихся к хижине людей.
Глава 2. На горной тропе
- Солдаты! - крикнул Фанфулла. - Нас предали! Мужчины переглянулись. На их лицах была решимость оказать достойное сопротивление противнику. Граф Аквильский поднялся, остальные последовали его примеру.
- Мазаччо Торре, - произнес граф.
- Он самый, - отозвался да Лоди. - Нам следовало внять вашему предупреждению! А с ним дюжины четыре наемников.
- Судя по топоту, никак не меньше, клянусь дьяволом, - согласился Феррабраччио. - А нас всего шестеро, и мы без брони.
- Семеро, - лаконично поправил его граф, надевая шляпу.
- Нет, нет, мой господин. - Рука да Лоди легла на его плечо. - Вам нельзя оставаться с нами. Вы - наша последняя надежда, единственная надежда Баббьяно. Если нас действительно предали - хотя я и не представляю себе, как такое могло случиться, - и они узнали, что этой ночью здесь встречаются шестеро заговорщиков, чтобы Строить козни Джану Марии, то о вашем приезде, клянусь вам, не известно никому. У его светлости могут зародиться подозрения, но конкретных улик у него нет. Если вы сию минуту исчезнете, у всех жителей Баббьяно, исключая, разумеется, нас шестерых, еще останется шанс на спасение. Уходите, мой господин. Помните о данном вами обещании испросить у вашего кузена должность главнокомандующего, и да убережет вас Господь Бог и все его святые.
Старик склонился над рукой графа и поцеловал ее. Но Франческо дель Фалько не внял его словам.
- Где ваши лошади? - спросил он.
- Привязаны за хижиной. Но кто решится спускаться верхом ночью по такой крутой дороге?
- Я, к примеру, да и вы тоже. Лучше сломать свою шею на скалах Сан-Анджело, чем позволить сделать то же самое палачу Баббьяно.
- Верно сказано, клянусь Богородицей! - поддержал графа Феррабраччио. - По коням, господа!
- Но тропа всего одна, и по ней поднимаются наемники, - охладил его пыл Фанфулла. - Другой дороги нет.
- Тогда почему бы нам не атаковать их? - предложил Феррабраччио. - Они пешие, и мы сметем их с тропы, как горный поток. Поспешим, господа! Они уже близко.
- Лошадей шесть, а нас семеро, - возразил еще кто-то.
- Да, лошади у меня нет, - подтвердил Франческо. - Но я последую за вами.
- Что? - воскликнул Феррабраччио, похоже, взявший на себя командование. - Пусть наш тыл прикрывает святой Михаил! Нет, нет. Вы, да Лоди, слишком стары для подобного.
- Слишком стар? - Да Лоди вспыхнул, стал в полный рост, его глаза гневно сверкнули. - Окажись мы в другом месте, Феррабраччио, я доказал бы вам, что сил мне еще хватает. Но… - Он смолк, глянул на графа, ждущего у двери, и сказал совсем другим тоном: - Вы правы, Феррабраччио, я действительно старею, можно сказать, уже выжил из ума. Берите мою лошадь, и вперед!
- А как же вы? - спросил граф Аквильский.
- Я останусь. Если ваш прорыв удастся, обо мне можете не беспокоиться. Наемникам и в голову не придет, что кто-то остался в хижине. Они бросятся следом за вами. Поторопитесь, а не то будет поздно.
Они повиновались с поспешностью, которая постороннему могла бы показаться паникой. Фанфулла отвязал поводья лошади, и секунду спустя все ужо были в седле. Ночь, к сожалению, выдалась недостаточно темной. Безоблачное небо густо усеяли звезды, прозрачно светился тонкий полумесяц. Но горная тропа в основном оставалась в густой тени, что увеличивало шансы на успех отчаянного предприятия.
Феррабраччио возглавил колонну, заявив, что лучше других знает эту местность. Граф Аквильский пристроился рядом, остальные, по двое, им в затылок. Проехав чуть вперед, отряд остановился под большой скалой. Топот приближался. Уже слышался лязг оружия. Впереди тропа ярдов сто шла по прямой, затем резко сворачивала. Там, у самого поворота, блеснула в лунном свете сталь. Феррабраччио подал было сигнал к атаке, но граф Аквильский его остановил.
- Если мы поскачем сейчас, то столкнемся с ними у самого поворота, где нам придется натянуть поводья, чтобы не упасть в пропасть. К тому же в критический момент нас могут подвести лошади. Да и нападение наше не будет неожиданным - ведь они заметят нас загодя. Давайте лучше подождем, пока они выйдут на прямой участок. Мы сейчас в тени, и увидеть нас они не смогут.
- Вы правы, господин граф. Мы подождем, - с готовностью согласился Феррабраччио, стиснув рукоять меча. И недовольно пробурчал: - Попасть в такую ловушку! Как нам взбрело в голову собраться в хижине, к которой ведет всего одна тропа!
- Стоило попробовать спуститься по склону, - заметил Франческо.
- Спуститься там можно, лишь обратившись в ласточек или горных козлов. По мы люди, поэтому приходится искать другие пути. Я хотел бы, чтобы меня похоронили у Сан-Анджело, господин граф. Тем паче, что до долины рукой подать. Стоит мне перешагнуть через край обрыва, и меня уже ничто не остановит.
- Внимание, друзья мои! - прошептал граф Аквильский. - Они уже близко.
И действительно, из-за поворота появилась колонна закованных в сталь швейцарцев с пиками на плечах. Наемники остановились, тем самым в немалой степени обеспокоив маленький отряд: всадники подумали, что их обнаружили. Но тут же поняли, что это не так. Мазаччо всего лишь хотел убедиться в том, что все его люди в сборе. Он ожидал яростного сопротивления и вполне резонно полагал, что нападать следует превосходящими силами.
- Пора, - коротко вымолвил граф и, не желая быть узнанным, надвинул на лоб шляпу. Поднялся на стременах, обнажил меч, скомандовал так громко, что эхо разнеслось по окрестностям: - Вперед! Святой Михаил и Дева Мария!
Этот крик и последовавший за ним цокот копыт оказались для наемников полной неожиданностью. Тщетно Мазаччо требовал от своих воинов нацелить вперед пики и держаться строем, убеждая их, что противников всего шестеро. Горное эхо обманчиво, и швейцарцам показалось, что на них несется куда более многочисленный отряд. Не слушая Мазаччо, первые ряды развернулись и бросились удирать, но тут на них налетели всадники, закрутив пехотинцев, как горный поток, о чем и говорил Феррабраччио.
Дюжину швейцарцев раздавило копытами, еще дюжину смело с обрыва - они теперь находились на полпути в долину. Оставшиеся попытались обороняться, ибо убедились воочию, что нападавших действительно всего лишь шестеро. В ход пошли алебарды, и на узкой тропе разгорелось жаркое сражение. Звенела сталь, хрипели лошади, кричали раненые и изувеченные.
Оказавшись впереди, граф Аквильский крушил на своем пути всех подряд. Он орудовал не только мечом, а еще и заставил лошадь подняться на задние ноги и, поворачивая ее из стороны в сторону, с размаху опускал на передние, поражая очередного латника. Напрасно швейцарцы пытались остановить его пиками. Меч графа разил молниеносно и без промаха.
Он смело прокладывал себе путь, ему сопутствовала удача, оружие врага его щадило. Наконец на его пути осталось всего трое наемников. Вновь граф заставил лошадь подняться на дыбы, взмахнул мечом, и двое из троицы исчезли, точно их сдуло ветром, третий же, оказавшись похрабрее, опустился на колено и упер пику в землю, нацелив ее острие прямо в живот лошади. Франческо предпринял отчаянную попытку спасти коня, сослужившего ему добрую службу, но не успел. Лошадь наткнулась на пику, жалобно застонала и завалилась на бок, придавив своею убийцу, а всадника сбросила на землю. Франческо тут же вскочил, оглушенный падением и ослабевший от потери крови: в пылу боя он не заметил, что ранен в левое плечо. На него надвигались двое наемников, которых он только что чуть было не раздавил лошадью. Но граф так и не успел скрестить с ними меч, ибо налетевший как вихрь Фапфулла дельи Арчипретти смел обоих противников с тропы. Он натянул поводья и протянул графу руку.
- Садитесь позади меня, ваша светлость.
- Нет времени, - возразил Франческо, видя приближающихся к ним человек шесть оставшихся в строю швейцарцев. - Я буду бежать, держась за ваше стремя. Вперед!
Фанфулла повиновался, ударил лошадь плоской стороной меча, и та рванула с места. Так они и спускались - Фанфулла в седле, граф - где бегом, где повиснув на стремени. Через полмили, когда спуск сделался более пологим, они остановились. Граф взобрался на лошадь позади Фанфуллы, и они неспешно двинулись дальше. Франческо к тому времени уже понял, что спаслись только они двое. Сложил голову и храбрый Феррабраччио, герой многих сражений. Оказавшись на краю пропасти, лошадь оступилась и вместе с всадником свалилась вниз. Фанфулла видел, что Америни убили, а еще двоих спешили, и теперь они, без сомнения, очутились в плену.
В трех милях от Сан-Анджело уставшая лошадь Фанфуллы перешла вброд через реку Метауро, и во втором часу ночи они ступили на территорию Урбино, где могли не опасаться преследования.
Глава 3. Власяница и шутовской колпак
Шут и монах поспорили. Предметом разногласий, к стыду монаха и забаве шута, оказалась женщина. Толстый и бесформенный монах, проиграв шуту в споре, стащил с ноги сандалию и хотел огреть ею шута. Худой и костлявый шут постыдно бежал с поля боя, петляя меж деревьев.
Как всякий дурак, он на бегу оглядывался назад, дабы убедиться, что святой отец не гонится за ним. Вот и не увидел лежащего на земле человека и так бы и пробежал мимо, кабы не споткнулся о чье-то тело и не грохнулся оземь, отчаянно звеня пришитыми к капюшону колокольчиками.
Шут со стоном сел и тут же услышал брань человека, о которого только что споткнулся. Мужчины изумленно уставились друг на друга. Один испытывал гнев, второй - страх.
- С добрым пробуждением вас, благородный господин, - первым подал голос шут, полагая, что в данной ситуации вежливость - лучший союзник.
Гнев благородного господина тем временем утих, и он уже с интересом разглядывал сидящую перед ним весьма забавную личность.
Маленького роста, горбатый, с крохотными руками и ногами, наполовину черных, наполовину алых, в камзоле, рейтузах и с уродливой физиономией, выглядывающей из капюшона, с которого на плечи ниспадала цветастая пелерина, также унизанная серебряными колокольчиками, сверкающими в лучах солнца и звякавшими при малейшем движении. Из-под выступающих надбровий смотрели два блестящих глаза, посаженных широко, словно у совы, большой рот постоянно кривила усмешка.
- Будь проклят и ты сам, и тот, кто тебя послал, - услышал шут, но в голосе говорившего уже не было гнева. Лицо уродца скривила гримаса неподдельного страха, и мужчина рассмеялся.
- Смиренно приношу мои извинения, ваше сиятельство, - залебезил шут, опасаясь получить пару оплеух. - За мной гнались.
- Гнались? - сразу обеспокоился его собеседник. - И кто же?
- Сам дьявол в образе и подобии доминиканского монаха.
- Ты что, смеешься надо мной? - вскипел незнакомец.
- Смеюсь? Кабы вы, как я, получили сандалией между лопаток, у вас бы сразу отпала всякая охота смеяться.
- Тогда ответь на простой вопрос, надеюсь, для этого у тебя достанет ума: монах что, где-то поблизости?
- Да, шныряет между кустов. Он слишком толст, чтобы бегать, иначе не отстал бы от меня, видя во мне исчадие ада.
- Веди его сюда, - последовал короткий приказ.
- О Боже! - в ужасе воскликнул шут. - Да я не посмею и близко подойти к нему, покуда он не остынет. Если, конечно, вы не избавите меня от горба и не посулите в награду наследство святого Петра.
Незнакомец отвернулся от шута и громко крикнул:
- Фанфулла! Эй, Фанфулла!
- Я здесь, мой господин, - донеслось из-аа кустов справа. Спавший там юноша поднялся на ноги, удивленно уставившись на шута, тоже пялившегося на него во все глаза. Конечно, одеяние Фанфуллы в немалой степени пострадало как в бою, так и от проведенной в лесу ночи, но шут отметил и отменный бархат камзола, и украшенную драгоценной цепочкой шапочку. Не ускользнуло от его внимания и то почтение, с которым этот богато одетый дворянин обращается к разбуженному им мужчине с волосами, забранными в золотую сеточку, который все еще сидел на земле, бережно поддерживая левую руку. Простой люд так не одевается. Маленькие глазки шута, всматривавшиеся в лицо мужчины, вдруг широко раскрылись - шут его узнал.
- Господин мой граф Аквильский! - воскликнул оп.
Но едва он договорил последнее слово, как сильная рука Фанфуллы вцепилась ему в плечо, а над головой сверкнул кинжал.
- Клянись на кресте, что никому не скажешь о пребывании здесь его светлости, не то этот кинжал поразит твое сердце.
- Клянусь! Клянусь! - торопливо выкрикнул бедолага.
- А теперь, добрый шут, веди сюда монаха, - вновь велел граф и улыбнулся. - Нас тебе бояться нечего.
А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипретти:
- Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Ну и что, если меня узнают?
- Я бы не хотел, чтобы это случилось в столь опасной близости от Сан-Анджело. Да, мы, шестеро, обречены, во всяком случае, те, кто еще жив. Для меня и да Лоди, если только он не попал в лапы Мазаччо, единственное спасение - в бегстве. Отныне я не смогу ступить ногой на землю Баббьяно, пока у власти находится Джан Мария, - мне пока еще не надоела жизнь. Что же касается вас… Вы слышали, да Лоди поклялся, что все по-прежнему остается в тайне. Однако стоит его высочеству узнать о вашем появлении в здешних краях, к тому же в моей компании, у него могут зародиться подозрения, которые выведут его на путь истины.
- Ага! И что тогда?
- Тогда? - В глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. - Тогда обратятся в прах наши надежды, а также надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот идет наш приятель-шут и ведет с собой почтенного монаха.
Фра Доминико - его нарекли так в честь святого покровителя ордена - с важным видом подошел к Фанфулле и поклонился, показав свою желтую тонзуру.
- Вы обучены искусству врачевать? - осведомился Фанфулла.
- Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
- Тогда осмотрите раны этого господина.
- О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
- Рана одна, святой отец.
Толстый монах хотел было опуститься на колени, дабы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий потребует это телодвижение, поднялся сам.
- Она не так уж опасна, чтобы я не смог встать.
После осмотра монах подтвердил, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать болью доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развел руками, ибо не имел при себе ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что все необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил провести святого отца туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося по-турецки на землю.
- Кто твой господин, шут? - поинтересовался граф.
- Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но истинный мой господин - глупость.
- А зачем же тогда этот человек дает тебе еду и одежду?
- Затем, что я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению со мной он кажется себе мудрым, что льстит его самолюбию. Ну и я куда уродливее его, а посему он мнит из себя красавчика.
- Глупо, не правда ли? - Граф улыбнулся.