- Кто говорит, что не будем? - ощерился великан. - Кто помешает мне, ежели я захочу спорить? Отвечайте! - Он приподнялся из-за стола, распираемый гневом. - Но полно! - И успокоился, словно по мановению волшебной палочки. - Как я понимаю, вас привлек сюда не блеск моих прекрасных глаз и не великолепие моего наряда. - Он приподнял полу своего изодранного плаща. - И вино вы заказали не потому, что вам не с кем выпить. Наверное, вы хотите меня о чем-то попросить.
- Вы абсолютно правы.
- Для этого не нужно большого ума, клянусь Господом! - усмехнулся Эрколе, но тут же лицо его посуровело, он понизил голос до шепота: - О чем пойдет речь, мессер Гонзага? Если вы желаете, чтобы я перерезал кому-то глотку, или намерены предложить мне какое-нибудь грязное дельце, советую поостеречься, если вам дорога собственная шкура, и поскорей убраться отсюда.
Руки Гонзаги взметнулись вверх, протестуя против столь чудовищного предположения.
- Мессер, мессер, да как такое могло прийти вам в голову? - пылко воскликнул он, обрадовавшись тому, что выбранный им головорез не растерял последние остатки совести. И действительно, как можно поручать охрану замка отъявленному бандиту, не в грош не ставящему человеческую жизнь. - У меня есть для вас дело, но уж, конечно, я не собирался просить вас подстеречь в темном углу кого-то из моих недругов. Нет, задумка у меня посерьезнее, и я чувствую, что вы - именно тот человек, который мне нужен.
- Тогда хотелось бы узнать подробности, - пробурчал Эрколе.
- Сначала я хочу, чтобы вы дали слово сохранить мое предложение в тайне, если сочтете его унизительным для себя или же оскорбляющим ваше достоинство.
- Ад и Сатана! Да любой труп будет болтливей, чем я!
- Отлично. Можете вы нанять двадцать крепких парней для охраны крепости? Полное довольствие и жалованье, в четыре раза выше жалованья обычного наемника, гарантируются. По времени наше предприятие займет несколько недель. При этом вполне возможно, что им придется вступить в бой с войсками герцога.
Щеки Эрколе так раздулись, что Гонзага испугался, а не лопнут ли они. Но тот лишь шумно выдохнул.
- Так вы все-таки намерены нарушить закон! Да или нет?
- Пожалуй, что да, - признал Гонзага. - В некотором смысле. Но риск невелик.
- И больше вы мне ничего не скажете?
- Боюсь, что нет.
Эрколе осушил вторую чашу, поставил ее на стол, склонил голову, глубоко задумавшись. Гонзага начал терять терпение.
- Вы мне поможете? Найдете этих людей?
- Если бы вы рассказали поподробнее, что за служба потребуется от меня, я бы нашел вам и сотню.
- Как я уже упомянул, мне требуется двадцать человек.
Эрколе почесал свой длинный нос.
- Пожалуй, что найду. Но парни нужны отчаянные, уже нарушившие закон, которые не боятся добавить еще малую толику к своим прегрешениям, ибо за семь бед - один ответ. Когда они вам нужны?
- Завтра вечером.
- Дайте подумать… - Эрколе начал загибать пальцы, погрузившись в расчеты. - Десять или двенадцать человек я соберу за два часа. Что же касается двух десятков… - Вновь он задумался, затем вскинул голову. - Сначала я хочу услышать, сколько вы заплатите мне за то, что я, не задавая лишних вопросов, соглашусь участвовать в вашем предприятии, возглавляя нанятый вами отряд.
Лицо Гонзаги вытянулось.
- Но я намеревался взять командование на себя.
- Святой Боже! - Похоже, Эрколе представил этого дворцового щеголя во главе его головорезов. - У меня нет возражений, но тогда сами их и ищите. Спокойной ночи! - И помахал рукой на прощание.
Для Гонзаги жест этот означал катастрофу. Где он мог найти двадцать человек? Задача непосильная, в чем он честно и признавался.
- Тогда послушайте, господин хороший, - последовал ответ. - Дело обстоит следующим образом: если я предложу моим друзьям участвовать в одном дельце, подробности которого сохраню в тайне, при условии, что командовать ими буду я, деля с ними возможный риск, то к завтрашнему утру, несомненно, наберу двадцать человек. Они согласятся, потому что доверяют интуиции и опыту Эрколе Фортемани. Но предложи я им заняться неизвестно чем под началом неизвестно кого… Едва ли такое вообще возможно.
С вескостью последнего довода Гонзага не мог не согласиться. И, недолго думая, предложил Эрколе пятьдесят золотых флоринов сразу плюс по двадцать за каждый месяц службы. И Эрколе, который, служа наемником, не получал и десятой доли, едва сдержался, чтобы не броситься на шею сидящему перед ним Гонзаги и не расцеловать его.
А последний достал тяжелый мешочек, в котором звякали монеты, и положил его на стол.
- Здесь к тому же еще и сотня флоринов для вашего отряда. Я не хочу, чтобы у меня в гвардии служили оборванцы. - Тут взгляд его пробежался по наряду Эрколе. - Оденьте их достойным образом.
- Будет исполнено, ваша светлость. - Такого уважения в его голосе Гонзага еще не слышал. - А как насчет оружия?
- Достаточно пик и аркебуз. Все остальное мы найдем на месте. Возможно, оружие нам и не потребуется.
- Не потребуется? - еще больше изумился Эрколе.
Оплата королевская, обувают, кормят, одевают, а воевать не надо? О, ему еще не доводилось наниматься на столь выгодную службу. В ту ночь во сне Эрколе видел себя дворецким властелина, сопровождаемым толпой лакеев в роскошных ливреях, готовых выполнить любое его приказание. И поутру проснулся и глубоком убеждении, что его будущее обеспечено и ему больше не придется кочевать с оружием в руках по Италии.
Поднявшись, Эрколе принялся за порученное ему дело, ибо человек он был добросовестный, пусть и любил прихвастнуть, да и вспыхивал, как сухой порох. Эрколе не испытывал особого уважения к чужой собственности, мог смошенничать, играя в кости, умыкнуть плохо лежащий кошелек, если того требовала суровая жизненная необходимость, но в жилах его текла благородная кровь, и он гордился своим делом. Пьяница, драчун, Эрколе Фортемани до последнего хранил верность тому, кто решил воспользоваться его услугами.
Глава 9. Допрос
Пока в Урбино готовились к свадьбе, Джан Мария рассчитывал быстренько покончить с навалившимися на него делами, дабы поскорее вернуться к невесте. Но это оказалось не так просто.
Покинув Урбино, он добрался до Кальи, где остановился на ночлег в доме мессера Вальдикампо и отужинал в компании хозяина, его жены и двух дочерей, де Альваре, Джизмондо Санти и трех уважаемых жителей города, друзей мессера Вальдикампо, приглашенных засвидетельствовать почтение последнему герцогу Баббьяно. Стол накрыли поздно и только приступили к еде, как в зал решительным шагом вошел Армштадт, капитан швейцарцев. Остановился у стула герцога, ожидая, пока его светлость соблаговолит оторваться от тарелки.
- Ну, болван? - недовольно буркнул герцог, поворачиваясь к Армштадту с полным ртом.
Тот приблизился вплотную.
- Они привезли его.
- Ты думаешь, я колдун и могу читать твои мысли? - взвился Джан Мария. - Кто кого привез?
Армштадт оглядел сидящих за столом гостей и наклонился к уху герцога.
- Люди, оставленные мною в Урбино. Они привезли шута, Пеппе.
По радостному блеску глаз герцога Армштадт заключил, что его светлость все понял. Не обращая внимания на честную компанию, Джан Мария повернулся к своему капитану и так же шепотом распорядился, чтобы шута отвели к нему в спальню.
- Пусть с ним побудет парочка твоих парней, да и сам приходи туда, Мартино.
Мартин Армштадт поклонился и отбыл, а Джану Марии все-таки достало такта извиниться и сообщить хозяину дома, что этот человек прибыл с известием о выполнении порученного ему дела. Вальдикампо, гордясь тем, что герцог остановился именно у него, не стал придираться по поводу нарушения этикета. Гости и хозяева вновь принялись за еду. Наевшись, Джан Мария поднялся из-за стола и известил хозяина, что назавтра его ждет дальняя дорога, а посему ему надобно хорошо отдохнуть. С тем и откланялся.
Вальдикампо собственноручно взял со стола один из канделябров и проводил герцога в отведенные ему комнаты. Он бы отнес канделябр и в спальню, но Джан Мария остановился у двери и, попросив хозяина поставить канделябр на соседний столик, пожелал ему спокойной ночи.
Постоял еще с минуту, размышляя, желательно ли присутствие при допросе шута Альваре и Санти, пришедших вместе с Вальднкампо и теперь ожидающих его распоряжений, решил, что справится сам, и отпустил их.
Когда они ушли, Джан Мария хлопнул в ладоши, и Мартин Армштадт распахнул дверь спальни.
- Оп здесь? - осведомился герцог.
- Ожидает вашу светлость.
Швейцарец отступил в сторону, давая дорогу Джану Марии.
Во дворце Вальдикампо герцогу отвели лучшую спальню - просторную комнату, в центре которой стояла задернутая вышитым пологом большая кровать.
Освещали спальню два канделябра на каминной доске, по пять свечей в каждом. Однако Джан Мария решил, что света недостаточно, и приказал Армштадту принести третий, из соседней комнаты. И лишь потом обратил внимание на маленькую группу у окна.
Состояла она из трех человек - двух наемников Армштадта, в кольчугах и морионах, и несчастного горбуна Пеппе. Лицо шута было белее мела, глаза полны грусти, губы не кривились в улыбке, а на лице застыл страх.
Удостоверившись, что у Пеппе нет оружия, а руки его надежно связаны за спиной, Джан Мария отослал обоих швейцарцев и Армштадта в соседнюю комнату, наказав им быть наготове. Хмурясь, он повернулся к Пеппе.
- Вижу, шут, ты не такой веселый, каким был сегодня утром.
Пеппе еще сильнее побледнел, но смиренного ответа все равно не получилось - шут и сейчас остался шутом.
- Обстоятельства не позволяют, ваша светлость. А вот вы, напротив, пребываете в прекрасном расположении духа.
Герцог метнул в него сердитый взгляд. Соображал он туго п, как говорится, за каждым словом лез в карман. К тому же не жаловал быстрых на язык. Он неторопливо прошествовал к камину и облокотился о каминную доску.
- Твои шутки не доведут тебя до добра. Скажи спасибо, если все обойдется только поркой.
- Похоже, вы полагаете, что, отправив меня на виселицу, облагодетельствуете меня еще больше, - с едва заметной улыбкой парировал шут.
- А, значит, ты понял? - Джан Мария не уловил иронии. - Но я милосердный правитель.
- О чем знают все ваши подданные, - не преминул ввернуть шут.
Джан Мария взбеленился.
- Да ты смеешься надо мной, скотина! Укороти свой поганый язык, не то прикажу его вырвать.
Пеппино испугался. Как жить шуту на свете без языка? А герцог между тем продолжал:
- За наглость твою тебя следовало бы повесить, но я готов отпустить тебя целым и невредимым, если ты честно ответишь на мои вопросы.
Горбун склонился в поклоне.
- Почтительнейше жду ваших вопросов, мой господин.
- Ты говорил… - Герцог запнулся, пытаясь припомнить слова шута. - Утром ты говорил о мужчине, с которым познакомилась монна Валентина.
Лицо Пеппе перекосилось от страха.
- Да, - выдохнул он.
- Где она познакомилась с мужчиной, которого ты так расхваливал?
- В лесах у Аскуаспарте, откуда берет начало река Метауро. В двух лигах от Сан-Анджело.
- Сан-Анджело! - эхом отозвался Джан Мария, вздрогнув при упоминании о том месте, где собирались заговорщики. - И когда это случилось?
- В среду перед Пасхой, когда монна Валентина возвращалась в Урбино из монастыря святой Софьи.
Ничего не ответил Джан Мария. Он стоял, склонив голову, и думал о заговорщиках. Стычка, в которой погиб Мазаччо, произошла в ночь со вторника на среду, и он все больше и больше склонялся к мысли, что мужчина, случайно встретившийся с Валентиной, - один из заговорщиков.
- Почему монна Валентина заговорила с ним? Они были знакомы?
- Нет, ваше высочество. Но он лежал раненый, и в ней проснулось сострадание. Она попыталась облегчить его муки.
- Раненый? - вскричал Джан Мария. - Клянусь Богом, все так, как я и думал! Его ранили ночью на склоне Сан-Анджело. Как его имя, шут? Скажи, и я отпущу тебя на все четыре стороны!
Шут замялся всего на секунду. Да, он боялся Джана Марии, о жестокости которого ходили легенды, но еще сильнее боялся вечного проклятья, на которое обрекал себя, нарушая данную рыцарю клятву не выдавать его имя.
- Увы! - Пеппе всплеснул руками. - Сладостно купить свободу за столь ничтожную цену. Однако мое невежество мешает мне ее заплатить. Имени его я не знаю.
Но герцог продолжал сверлить его взглядом. Подозрительность обострила его чувства. В иной ситуации он бы ничего не заметил, но сейчас мгновенная заминка шута не осталась без внимания.
- А как он выглядел? Опиши мне его. В чем был одет? Какое у него лицо?
- И тут, господин мой, мне нечего вам ответить. Видел я его лишь мельком.
Злобная улыбка скривила рот герцога, обнажив крепкие белые зубы.
- Значит, видел мельком и память твоя не запечатлела его образа?
- Истинно так, ваша светлость.
- Ты лжешь, мерзавец! - взревел Джан Мария. - Только утром ты говорил, что он и ростом высок, и внешностью благороден, и манеры у него как у принца, а речь как у придворного! А сейчас долдонишь, что видел его лишь мельком и не помнишь, как он выглядел. Тебе известно, кто он, и ты назовешь мне его имя, иначе…
- Ну что вы так разгневались, наиблагороднейший господин, - заверещал шут, но герцог перебил его:
- Разгневался? - Глаза Джана Марии округлились, словно предположение шута повергло его в ужас. - Да как ты смеешь обвинять меня в этом смертном грехе? - Он перекрестился, как бы отгоняя искушающего его дьявола, смиренно склонил голову. - Libera me a malo, Domine, - пробормотал он едва слышно, а затем прорычал еще с большей яростью: - Ну, говори, как его зовут?
- Если бы я знал…
Джан Мария хлопнул в ладоши и крикпул:
- Эй! Мартино! - Мгновенно дверь открылась и на пороге возник капитан швейцарцев. - Веди сюда своих людей, да пусть прихватят с собой веревку.
Капитан повернулся, и в то же мгновение шут рухнул на колени.
- Пощадите, ваше высочество! Не вешайте меня. Я…
- Мы и не собираемся тебя вешать, - ледяным тоном ответствовал герцог. - Какой толк от тебя мертвого. Ты нам нужен живым, мессер Пеппино, живым и разговорчивым. Для шута ты чересчур сдержан на язык. Но мы надеемся исправить этот недостаток.
Стоя на коленях, Пеппе возвел очи к потолку.
- Матерь Божья, помоги и защити.
Джан Мария брезгливо рассмеялся.
- Станет ли матерь Божья якшаться с такой швалью, как ты? Обращайся лучше ко мне. Потому что твоя участь зависит от меня. Скажи мне имя человека, которого ты встретил в лесу, и я отпущу тебя с миром.
Пеппино молчал. Пот выступил у него на лбу, страх сдавил сердце и глотку. Но еще больше боялся он нарушить данную им клятву и обречь на вечные муки свою бессмертную душу. А Джан Мария тем временем повернулся к швейцарцам, которые, судя по их суровым лицам, понимали, какая им предстоит работенка. Мартин залез на кровать и повис на перекладине, по которой скользил полог.
- Выдержит, ваша светлость, - объявил он.
Джан Мария послал одного швейцарца плотно закрыть и запереть все двери в его покоях, чтобы ни один крик не проник в остальные комнаты дворца Вальдикампо.
Через несколько секунд швейцарец вернулся. Пеппе бесцеремонно подняли с колен, оторвав от молитвы деве Марии, которой в этот страшный час вверял он свою судьбу.
- Спрашиваю в последний раз, шут. Назовешь его имя?
- Ваше высочество, я не могу, - прошептал объятый ужасом Пеппе.
Глаза Джана Марии победно сверкнули.
- Так оно тебе известно! Ты уже не отпираешься. Просто не можешь назвать мне его. Ну, это дело поправимое. Вздернуть его, Мартино.
Отчаянным усилием Пеппе удалось вырваться из рук швейцарцев. Он метнулся к двери, но наслаждался свободой всего лишь миг. Крепкие пальцы вцепились шуту в шею и сжали ее так, что он застонал от боли. Джан Мария смотрел на него с мрачной улыбкой, а Мартин связывал веревкой руки. Дрожащего, как лист на ветру, шута подвели к кровати. Свободный конец веревки перекинули через перекладину. Мартин встал рядом с Пеппе. Джан Мария уселся в кресло.
- Ты знаешь, что тебя ждет. - В голосе герцога звучало безразличие. - Может, теперь ты заговоришь?
- Мой господин. - От страха шут едва выговаривал слова. - Вы же добрый христианин, верный сын святой церкви и знаете, что нельзя обрекать свою душу на вечные муки в адском пламени.
Джан Мария нахмурился. Уж не намекает ли шут на то, что его душе уготованы вечные муки?
- А потому вы, возможно, смилуетесь надо мной, когда я объясню, чем вызвано мое молчание. Спасением собственной души поклялся я человеку, которого встретил у Аскуаспарте в тот злосчастный день, что никому не назову его имени. Так что же мне теперь делать? Если я сдержу клятву, вы замучаете меня до смерти. Если нарушу ее, душу мою ждут вечные муки. Пожалейте меня, мой господин, ибо теперь вы знаете, как мне трудно.
На губах герцога заиграла улыбка. Пеппе, сам того не подозревая, сказал ему многое. Значит, человек, имя которого он стремился узнать, всячески старался скрыть свое пребывание в окрестностях Аскуаспарте. Потому-то и заставил шута поклясться молчать. А значит, человек этот - один из заговорщиков, возможно, даже их главарь. И Джан Мария дал себе слово, что лишь смерть шута помешает ему узнать имя человека, который нанес ему смертельное оскорбление. Вознамерился завладеть его троном, а также, если верить шуту, завоевал сердце Валентины.
- Вечные муки твоей души меня не волнуют, - отчеканил Джан Мария. - Мне бы спасти собственную, ведь искушений много, а плоть человеческая так слаба. Но я должен знать имя этого человека, и, клянусь пятью рапами Лючии из Витербо я его узнаю. Будешь говорить?
Глухое рыдание сорвалось с губ шута. Он молчал, поникнув головой. Герцог дал знак швейцарцам. Те потянули за веревку, и секунду спустя Пеппе болтался в воздухе, подвешенный за кисти рук. Швейцарцы застыли, устремив взгляды на Джана Марию и ожидая его дальнейших распоряжений. Тот вновь предложил Пеппе отвечать на вопросы. Горбун извивался и дергал ногами, но молчал.
- Отпустите его! - потеряв терпение, крикнул Джан Мария.
Швейцарцы разжали пальцы. Три фута веревки скользнули меж их ладоней, затем они вновь вцепились в веревку. Падение Пеппе кончилось рывком, от которого его ручки едва не вырвало из плеч. Из его груди исторгся вопль боли. И вновь шут очутился под самой перекладиной.
- Теперь будешь говорить? - холодно полюбопытствовал Джан Мария.
Но шут молчал, закусив зубами нижнюю губу, да так, что из нее на подбородок капала кровь. Вновь герцог дал сигнал. На этот раз шут упал на целый фуг ниже, и рывок был куда резче.
Пеппе почувствовал, как его кости выходят из суставов. Плечи, локти, запястья жгло словно раскаленным железом.
- Милосердный Боже! - воскликнул он. - О, пожалейте, пожалейте меня, благородный господин!