– А Лизонька Сурмилова знает, что ты в нее влюблен?
– А как же, – бодро откликнулся Матвей. – Это первое дело – сознаться в своих чувствах. Она ответила мне со всем пылом своей прекрасной, скромной души. Но обстоятельства нас разлучили.
– Обстоятельства… они коварны! Обстоятельства выше нас, они держат нас за горло.
– Слушай, у тебя есть чего-нибудь выпить?
– Квас.
– А покрепче?
– Не надо тебе покрепче, опять развезет. – Родиону не хотелось отвлекаться от прекрасного, волнительного разговора. – А что ты будешь делать, когда мадемуазель Сурмилова вернется в Петербург?
– Женюсь немедля. Если, конечно, этот боров – ее папаша – не будет палки в колеса вставлять.
– Это ты про Сурмилова?
– Но если и будет вставлять, я пойду до конца!
– Про Сурмилова говорят, что он сказочно богат, – осторожно заметил Родион.
– Ах, что мне его богатство? Богатство души не греет. Любовь – вот главное. – Проказница ночь настолько все смешала в голове нашего героя, что он совершенно искренне верил тому, что говорил, и Родион тоже поверил в эту искренность.
– Значит, богатство – не главное? Но на жизнь семейную тоже надо деньги иметь!
– Богатство, конечно, не мешает, но основа всего – любовь. Слушай, я ведь много не прошу, но капля спиртного у тебя найдется?
На этот раз просьба Матвея была услышана. Родион прошлепал босыми ногами в соседнюю комнатенку, нащупал на поставце бутылку венгерского. Она была ополовинена, Флор, негодник, балуется барскими припасами. Матвей выпил вино прямо из бутылки, остатки венгерского промыли его мощную глотку.
– Все, теперь спать…
– Теперь спать. – Родион подоткнул одеяло со всех сторон, после холодного пола ступни приятно пощипывало. Голова была полна мыслями о княжне Клеопатре. И, словно угадав его мысли, Матвей уже сонным голосом пробормотал:
– А Клепке ты приглянулся… Ей-богу, меня не проведешь. Ты бы наведался как-нибудь, развлек тетку с племянницей.
Родион опять сел на лавке.
– К Клеопатре Николаевне я "наведаюсь", как ты изволил выразиться, только тогда, когда смогу что-либо предпринять для возвращения ее наследства.
– Опять все упирается в Плутарха? Ладно, но дай слово, что как только эта книга окажется у тебя в руках, то независимо от результата ты придешь с визитом к Клеопатре.
– Хорошо, обещаю, – согласился Родион, а сам подумал: "В следующий раз я пойду в дом Миниха ночью и один".
12
Бал во дворце давался по случаю прибытия в Петербург послов из далекого экзотического Китая. Накануне государыня дала им торжественную аудиенцию. Послы вручили грамоты: Китай признает Анну императрицей и выказывает ей свое глубокое почтение. Потом пошли подарки: фарфор, жемчуг, драгоценные камни, дивные изделия из раковин… Вечером на балу Анна щеголяла в новом жемчужном уборе: ожерелье по величине скорее походило на оплечье.
На балу присутствовали иностранные послы, резиденты, консулы и секретари. Поистине это был урожайный месяц на дипломатов. Неделю назад русский двор взволновало появление турецкого уполномоченного Хамиль-мир-алема. Ждали туземца в чалме со свирепым выражением лица, а увидели европейски образованного человека, который по-французски говорил, как парижанин, при этом был остроумен, любезен, мил. Дамы были в восторге.
Но с появлением китайцев интерес к турецкому посланнику сразу пропал. Послов из Китая прибыло трое, все они были мандаринами II степени, то есть людьми высокого достоинства (старший из них имел два павлиньих пера – знак высшего отличия). Одеты китайцы были ярко и странно. Желтые лица их были гладкими, ухоженными, мелкие морщинки лучились у глаз, они все время улыбались: даже приблизительно нельзя было понять, сколько им лет, двадцать пять или все сорок. Конечно, публика подверглась соблазну – постоять рядом и, не отрывая глаз, следить за каждым движением этих диковинных китайских кукол. Но государыня одним взглядом навела порядок. Группа любопытных рассосалась, попряталась за колонны и уже оттуда жадно следила за поведением экзотических гостей.
Китайцев меньше всего волновало повышенное внимание к ним петербургской публики. Они сами с не меньшим любопытством рассматривали зал, трон, гобелены на стенах, люстру-паникадило на тысячу свечей, но более всего их интересовали люди. Начались танцы. Все перешли в бальную залу. Китайцы необычайно оживились. Их явно забавляли и музыка, и фигуры менуэта.
Анна спросила послов, какую из присутствующих дам они считают самой красивой. Переводчик старательно перевел вопрос. Старший, тот, что с павлиньими перьями, учтиво: поклонился:
– В звездную ночь трудно сказать, которая самая блестящая из звезд.
Стоящий рядом Бирон неодобрительно фыркнул, посол явно уходил от ответа. Этикет требовал назвать самой красивой Анну, но китайцы не хотели столь очевидно грешить против истины.
– Я жду… – не унималась императрица.
Танец кончился, кавалеры повели дам на места.
Китайский посол сделал шаг и согнулся в поклоне перед цесаревной Елизаветой. Она раскраснелась после танца, глаза ее сияли, веер трепетал в руке, как диковинная бабочка. Китаец жестом показал цесаревне, чтобы она подошла к государыне. Та, не скрывая удивления, повиновалась.
– Эта юная девица наиболее прекрасная из всех, – перевел переводчик, и китайцы с готовностью закивали.
Каждый мало-мальски разбирающийся в жизни двора понимал, что худшего выбора китайцы сделать не могли. Анна не любила дочери Петра, чувствуя в ней постоянную угрозу трону.
– Тебя назвали самой красивой, – строго сказала Анна, когда Елизавета присела перед ней в глубоком поклоне.
– О да, – добавил важный китаец, – если бы у этой пери глаза не были столь велики, то у нас на родине никто бы не остался живым, увидя такую красоту.
Переводчик старательно перевел. Шут его поймет, китайца, искренне ли он говорил или, почувствовав напряжение в зале, решил несколько смягчить свое решение в соответствии с желаниями императрицы. Во всяком случае, мудрец с павлиньими перьями попал в цель. Анна весело расхохоталась, ее примеру последовала вся зала. Звонче всех смеялась сама Елизавета, еще никто не упрекал ее в излишней величине глаз. Иные дамы растягивали себе глаза в щелки и принимались хохотать с новой силой.
– А что вы считаете у нас самым удивительным? – отсмеявшись, спросила Анна.
– Видеть на престоле женщину, столь прекрасную женщину, – без запинки перевел переводчик.
Все были очень довольны. Вечер явно удался. Вскоре китайцы, проделав сложную церемонию прощания, удалились. Настало время карточной игры. Уже пошли за столами.
В этот момент между Бироном и Минихом произошел крайне острый разговор. Начал его Бирон весьма беспечно.
– Как вам китайцы? Вот хитрые бестии! Нам бы у них поучиться искусству дипломатии. И против истины не погрешили, и собеседнице сделали приятное. Ха-ха-ха!
Веселясь, Бирон предлагал фельдмаршалу оценить свою шутку, и правила приличия требовали ответить хотя бы "о да!" или "конечно, вы правы", но Миних, насупившись, молчал.
– Вы чем-нибудь озабочены, граф? – поинтересовался Бирон.
– Я не китаец, – наконец процедил фельдмаршал. – Я не могу, не погрешив против истины, сделать собеседнику приятное. А реальность такова… – Он откашлялся. – Днями в моем доме побывал некий загадочный поручик. Он тайно проник в мой кабинет. Я бы хотел знать, что он там искал?
– И вы спрашиваете об этом у меня? Кажется, армия по вашей части, господин Миних, – забыв о вежливости, с раздражением заметил Бирон, он видел, что фельдмаршал набивается на ссору.
– Эти поручики из разряда фискалов не по моему ведомству. Я уже видел их, когда жил во дворце. Они, как шавки, вертелись под ногами. Но сейчас я уехал из дворца и, кажется, никому не мешаю. Я не позволю, чтобы за мной велось наблюдение столь наглым и бессовестным образом. Я знаю, меня хотят скомпрометировать в глазах государыни…
Шипя друг на друга, Миних и Бирон не отрывали глаз от Анны, ожидая приглашения к карточной игре. Вот уже и кресла придвинули к столам. За первым всегда играла Анна. Второй стол, так сказать, ниже рангом, должна возглавить наследная племянница императрицы, Анна Леопольдовна.
– Опомнитесь, граф, – прошипел Бирон. – Это вы мне изволите говорить? Ха! Командуйте на плацу и знайте свое место. А то ведь оно может стать вакантным.
– Я инженер. Потеряю это место, найду другое. А вот вам, сударь, с вашей профессией будет труднее…
Пройдет еще год, и уже никто не осмелится разговаривать с Бироном подобным образом. Он станет герцогом Курляндским, его влияние на императрицу будет для всех бесспорным, но пока, на третьем году правления Анны Ивановны, Миних, и не только Миних, считал, что еще возможны перестановки.
– Вы дорого заплатите за вашу наглость! – От злости у Бирона даже голос сел.
Он уже сделал шаг в сторону, ожидая, что сидящая за карточным столом Анна вот-вот назовет его имя.
– Граф Миних, – раздался голос императрицы, – мы ждем вас к игре.
Фельдмаршал гордо вскинул голову и, не глядя на Бирона, с торжествующей улыбкой направился к столу. В этой стычке с фаворитом он одержал победу. Государыня всем показала, что отдает предпочтение Миниху. Бирон был приглашен ко второму столу. "Больше эта каналья не осмелится подсылать в мои дом всякую шушваль", – с этими приятными мыслями Миних сел за стол.
Миних не знал, что, отдавая предпочтение ему, а не фавориту, Анна меньше всего руководствовалась личной симпатией. Третьим партнером за столом находился турецкий уполномоченный, поэтому интересы государственные возобладали над личными. Разговор за карточным столом должен был ненароком коснуться истинной причины приезда Халиля в Петербург. Миних великолепно говорил по-французски, любил Францию – вечную партнершу Османской Порты, а главное – он стоял во главе сильнейшей в Европе армии. Такого фельдмаршала показать не стыдно!
Сейчас между Турцией и Персией шла война, и турецкий султан Махмуд V приказал своему вассалу – крымскому хану двинуться в кавказские владения Персии. Единственный путь в эти земли шел через Кабарду, а Кабарда принадлежала России. И теперь Халиль-мир-алем явился в Петербург, чтобы заверить русскую царицу, что движение татарского войска направлено только против персов, а сама Турция полна к России дружественных чувств.
Ну что ж, можно и пропустить чужие войска через свою территорию, в истории Европы такое бывало неоднократно. Но здесь случай особый. Турецкий уполномоченный расточал улыбки, острил, а в Константинополе меж тем русскому резиденту Неплюеву нагло твердили, что Кабарда исстари принадлежит Крыму, и потому нет надобности получать у России разрешения на проход через эти земли.
Двадцать два года прошло с Прутского, столь унизительного для России, похода. Тогда Петр I чудом избежал турецкого плена, и за его спасение пришлось отдать завоеванные крепости Азов и Таганрог. Они опять стали турецкими, а Россия потеряла выход к теплому морю. Анна знала: война с Турцией неизбежна. Вопрос только – когда? Вроде бы не сейчас, потому что сейчас с Польшей необходимо разобраться. А пока фельдмаршалу предстояло напустить в глаза турецкому уполномоченному такого туману, чтоб тот согласился на все русские условия, а султану донес: с Россией лучше не связываться – сильна!
Пройдет год – и начнется война с Турцией. Она вспыхнет потому, что крымские татары, вопреки запрету, проведут свои войска через Кабарду, и русские не смогут помешать им в этом. Потом война наберет силу и много лет спустя кончится блистательной победой Миниха. Но ничего этого он пока не знает, улыбаясь лучезарно, смотрит в глаза государыне, потом опять сосредоточивается на картах и думает: прикупать к трефовой даме или не прикупать…
13
Ключ щелкнул в замке, дверь мягко отворилась. Только бы они не наставили новых затворов и задвижек на дверях, думал Родион, ругая себя, что в свой дневной визит не обратил внимания на столь важную деталь. Правда, он заметил: собак в доме нет, это уже хорошо. В нижнем коридоре одна из дверей была приоткрыта, Родиону показалось, что он слышит дыхание и сопение спящих. Раньше здесь ночевала женская прислуга. Стоит проснуться одной, и поднимется невообразимый гвалт.
Родион осторожно снял башмаки и легко, на цыпочках прошел мимо опасной двери. Башмаки он аккуратно положил под нижнюю ступеньку винтовой лестницы. Ступеньки тихо попискивали под его шагами. Днем этот скрип совсем не был слышен, а сейчас мог привлечь внимание караульного.
В угольной гостиной он перевел дух, прислушался… Тихо. На круглом столике с медной крышкой лежала забытая вышивка в круглых пяльцах. У Родиона вдруг появилось ощущение, что время повернулось вспять, он опять стал мальчишкой, и теперь, несмотря на строжайший запрет, пробирается в кабинет отца, чтобы стащить книгу и всласть насладиться ночным чтением. Мать категорически запрещала читать при свечах. У нее было слабое зрение, она вбила себе в голову, что этот недуг передается по наследству, а подхалим лекарь… как его звали?.. как-то смешно… Нил Пахомыч его звали. Так вот этот Нил Подхалимыч постоянно твердил: "Пока отрок не окреп, он может позволить себе пренебречь книгой, но не свежим воздухом".
О, это благая мысль – явиться в дом ночью! Полное ощущение, что он пуст… нет в нем чужих людей, беда только, что ноги стали ватными и не хотят идти дальше. По ночам матушку беспокоил каждый звук, карета на улице протарахтит, она уже не спит, поэтому ухо она закрывала маленькой подушкой-думкой с вышитым на ней белым пуделем. Интересно, куда дела мадам Миних эту думку? Наверное, отдала дворне.
Родион вдруг почувствовал, что начал дрожать. Это вовсе не безобидное занятие – соскальзывать в прошлое. Каким длинным кажется коридор ночью, окно в его торце совсем голубое. Ну, давай, давай… Он скорым шагом прошел по коридору и толкнул дверь в кабинет.
Окна, занавешенные плотной материей, нигде не пропускали даже проблеска света. Темнота казалась вязкой, забивалась в ноздри и уши, мешала двигаться. Он слишком долго смотрел на голубое окно.
Не дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, Родион нащупал в кармане огниво и огарок свечи. Три шага вперед – стол, теперь можно и свет запалить. Маленький огонек осветил кабинет, который вдруг стал необычайно высоким, казалось, в комнате нет потолка и стены с книжными полками подпирают небо. Только тут Родион понял, как нелегка его задача – отыскать в чужой библиотеке книги отца.
Стол Миниха был в идеальном порядке, миляга Смехов хлеб зря не ел. Родион запалил от своего огарка свечи в шандале, взял его в руки и пошел вдоль полок.
Миних проснулся среди ночи, потому что жена начала стонать во сне.
– Тише, мой друг, тише…
– Что? – Она вдруг пробудилась, посмотрела на мужа в испуге. – Я видела ужасный сон…
– Ты видела чужой сон, – ласково прошептал он в ухо жене, – не тебе предназначенный. А подсматривать грешно…
Жена шумно вздохнула, и через минуту он услышал ее ровное дыхание. Однако с него самого сон слетел окончательно. Бессонница была для него редкостью, но уж если он просыпался среди ночи, это было сущим наказанием. Нет, он не встанет, не потащится в буфетную за рюмкой водки. Завтра трудный день, а потому нужно заставить себя уснуть. Надо считать… Он прилежно принялся за счет, заставляя зримо представить каждую цифру. Сто шестьдесят четыре, сто шестьдесят пять, сто шестьдесят шесть… Сущее мучение! Он бросил это занятие как совершенно бесполезное.
Другие картины, куда более приятные, уже маячили перед его взором. Вчера он совершил с дамами из посольств прогулку верхом в Стрельню, где Петр Великий двадцать лет назад начал строительство дворца. Планы императора были грандиозны. Он решил построить дворец по типу Версальского, а к нему прорезать канал, чтобы большие корабли, минуя мелководье залива, могли проплывать мимо нового дворца и следовать дальше – в Петербург. Строительство развернулось огромное, Леблон возвел каменные стены дома, садовники разбили террасы и насадили парк, уже подведены были трубы для фонтанов, а потом сразу вдруг все встало. Война отняла все силы и деньги.
А вчера, осматривая это брошенное богатство, уже тронутый тленом остов дворца и заросшие бурьяном аллеи, Миних увидел себя не зрителем, а хозяином… В самом деле, фельдмаршалу государства Российского пристало иметь достойную загородную резиденцию. Если сделать все скромно, просто, то понадобится не так уж много денег. А канал он будет строить сам. Узнав о таком полезном деянии, государыня может расщедриться и наградить его землями вокруг дворца. Мысль хороша, что и говорить. Надо бы посмотреть ландкарты в кабинете, в них есть и Стрельня.
Миних накинул шлафор, всунул ноги в теплые туфли и, не зажигая света, пошел в кабинет. Он так был занят прекрасной мечтой о дворце на море, что попросту не заметил тончайшей полоски света, пробивающейся из-под двери. Зевая во весь рот, он вошел в кабинет и обмер… Некто со свечой сидел на стремянке под самым потолком и читал книгу. Как в общественной библиотеке, черт подери! На Миниха незнакомец посмотрел не испуганно, а задумчиво. Что здесь делает этот наглец?
Надо отдать Миниху должное. Ни минуты не думая, вооружен его неожиданный гость или нет, он кинулся к стремянке, чтобы схватить негодяя. Тот тоже оказался прытким, успел скатиться вниз и встретиться с фельдмаршалом лицом к лицу. Миних плотно обхватил его руками и почувствовал, что незнакомец – совсем мальчишка! – и не думает сопротивляться. Одной рукой он держал шандал, другая с книгой под мышкой бессильно висела вдоль тела. Миних был выше своего противника на голову.
– Да поставь ты свечу, каналья! – гаркнул Миних, и, когда его приказание было исполнено, он, не выпуская из рук жертвы, двинулся к двери. По дороге он зажал вора под мышкой, другой, свободной, рукой схватил колокольчик, который по его размерам уместнее было бы назвать колоколом, и, гремя как в набат, зычно крикнул:
– Смехов! Люди! Сюда!
Раздались бухающие шаги по парадной лестнице, кто-то закричал, как на плацу. Первым в кабинете появился Смехов. Он таращился со сна, но одет был по всей форме, словно так и спал, не раздеваясь. Миних перестал бить в колокол, бросил Родиона в кресло и прошипел в лицо адъютанту:
– Что-то вы не больно торопитесь на крик. Если зовут, надо в дезабилье лететь, а не пуговички на камзоле застегивать. Смотри сюда! Кто это? Давешний поручик?
Вряд ли Смехов так быстро узнал Родиона в полутьме и в цивильном платье, но подсказка фельдмаршала сделала свое дело.
– Так точно, ваше высокопревосходительство. Он!
Миних с удовольствием потер руки.
– Садись за стол, Смехов. Будем допрос снимать.
Дом меж тем уже проснулся. В дверях торчал драгун с саблей наголо, судя по голосам, в коридоре собралась порядочная толпа.
Смехов достал чистый лист бумаги, макнул перо в чернила и замер – весь готовность и деловое послушание. Миних ходил мимо понуро сидящего Родиона, как кот перед полупридушенной мышью, он явно медлил, предвкушая пиршество.
– Тебя Бирон послал? – спросил он быстро. – Ты на меня смотри.