Убийство беззащитного, ничем не угрожающего, ни о чем не подозревающего зверя называется в Африке сафари. Надо полагать, что это довольно дорогое, недоступное среднему обывателю удовольствие и потому вряд ли окупающееся в один прием. Оно состоит всего лишь в кратковременном созерцании агонии громадного содрогающегося тела и в чувстве помянутого навуходоносорского удовлетворения: "Это сделал я. Это я остановил в нем биение сердца. Я просверлил его тело, погасил его глаза. Это я обратил его в падаль, в пищу для грифов и червей… Я!"
Однако при некоторых дополнительных затратах богатые люди могли бы легко продлить удовольствие, перевезя тушу куда-нибудь к себе в Лондон или Чикаго, чтобы затем время от времени полюбоваться на происходящие в ней изменения органического распада. Наиболее удовлетворила бы их охота на левиафана - сколько крови, рева и содроганий! Вместе с тем можно было бы стрелять и по летающим блюдечкам или по пустым бутылкам, как делают это на пикниках любители природы после нормального возлияния. Легко можно бы устроить, чтобы такие попадания сопровождались взрывом, стоном, вскриком - для утоления щекотного чувства превосходства.
Отнимать жизнь у птицы и зверька, не входящих в категорию промысловой живности, - это все одно, что бить связанное безобидное, безвредное, милое слабейшее существо, неспособное защитить себя. Но ставить себе призом за ловкость, за машинную меткость чужую жизнь, даже маленькую, абсолютно безгласную, ничем тебе не угрожающую и равную тебе по праву гражданства на планете, - это очень, очень подло.
Надо помнить, что природа принадлежит не одному обладателю огнестрельного оружия, а всему народу в целом, и справедливо установлено кое-где за границей, что убитая дичь подлежит оплате, как пищевое мясо, по своей весовой и сортовой стоимости.
Некоторые хитрецы спрашивают с наивным видом, по какому праву поднимаются голоса об отмене житейского обычая охоты. Однако здесь есть разница, которая заключается в совершенствовании средств охоты. Одно дело - дедовский со ствола заряжаемый самопал с пыжом и самодельной пулей и совсем другое дело тургеневская берданка. И совсем другое дело применение лазера в охоте, как орудия с гораздо большим КПД. И, наконец, применение небольшого тактического атомного заряда для глушения рыбы. Есть моральная разница между старым мужицким топором при рубке леса, при работе с которым надо сперва поплевать в ладонь, потом замахнуться, потом ударить, и так иногда тысячу раз сряду, и совсем другое дело электропила, которая работает легко и просто, как обычная древокосилка.
И количество живности другое было, и количество охотников - раньше охота была лишь для бар.
Заядлые охотолюбцы ссылаются в письмах на Тургенева, Куприна, Чехова и других писателей, которые увлекались охотой.
Знаменитые люди, на которых ссылаются любители пострелять в живую мишень, стали знаменитыми не тем, что были они охотниками.
Многие охотники клянутся, что они любители природы. Но сделайте попытку любить ее без применения огнестрельного оружия!
Логика охотников вообще весьма путаная. В конце концов никто не хочет лишать их этого занятия. Хотите убить волка - пожалуйста, вам даже деньги заплатят. Общество в данном случае выступает против поступков, которые вредят ему в целом.
Любите зверя? Не жалейте денег и труда на орехи, коноплю, чтобы подкормить белок, синиц и т. д. Если любишь природу, то за это можешь и пострелять в нее? Любовь к природе чем бескорыстнее, тем больше украшает человека. Не в обмен на жизнь. Некоторые оправдывают охоту на лося тем, что он, дескать, слишком расплодился и губит молодой лес. Очень тронула бы такая забота о лесе, если бы она была без надежды на получение лосиного мяса и даже на продажу его на рынке.
Важный вопрос, который сейчас так горячо обсуждают все советские люди, до окончательного выяснения, до вынесения государственных законоположений могли бы решить только сами охотники. У каждого охотника есть возможность доказать отнюдь не словами, как действительно горячо любит он природу.
Борис Рябинин
ТЫ ХОЗЯИН… ТЫ ГОТОВ ИМ БЫТЬ?
Вертолет санитарной авиации возвращался в Анадырь. Он вез больного чукчу, прихватив по пути несколько пассажиров - той разношерстной, но в чем-то удивительно схожей современной передвигающейся публики, которая характерна для наших дней. Больного надо было сдать в окружную больницу, остальных высадить на аэродроме, у поселка старого рыбкомбината.
Не долетев до Анадыря несколько километров, вертолет завис над посадочной площадкой, затем как птица, высматривающая добычу или местечко поудобнее, повертелся и приземлился: сюда должна была прийти машина скорой помощи и забрать больного.
Машина задерживалась, а день был великолепен, один из тех ярких, прозрачных, пронизанных теплом и солнцем дней, какие случаются в этом краю земли на исходе короткого северного лета, и пассажиры высыпали из вертолета. На носилках вынесли больного, и он лежал, жмурясь от света, с блаженным выражением лица, тоже вбирая в себя всю эту благодать. Вышли и летчики и отдельной группой стояли и беседовали в стороне.
Вдруг один из них, тот, что был помоложе и повыше ростом, быстро завертел шеей, затем, отпрыгнув как-то по-козлячьи, вприпрыжку, взлягивая длинными ногами в ботинках и синих форменных брюках, понесся вдоль края площадки. Ласка! Он увидел ласку! Юркий, грациозный зверек, тоже, по-видимому, соблазненный теплом, вылез на пригорок, чтоб понежиться под лучами солнца, не такого уж щедрого в этих широтах, и - тут же подвергся нападению человека. Зверушку увидели и другие. Первым за летчиком последовал парнишка лет пятнадцати, затем еще двое, одному, наверное, было уже двадцать, а другому и того больше. Крича, размахивая руками и спотыкаясь, они гнались за лаской. "Куда? Зачем?!" - крикнул я им, но они не слушали, а может, и не слышали, увлеченные погоней, все во власти внезапно вспыхнувшего атавистического чувства древнего охотника.
Конечно, это был чистейший атавизм - отрыжка привычки давних-давних лет, привычки, существовавшей у далеких предков и, право же, не украшающей нынешних людей. Ведь ласка была не нужна им. Они удовлетворяли мимолетную страсть. Для них это было неожиданное развлечение, для нее - негаданная беда.
К счастью, она была ловка и неуловима и быстро доказала свое превосходство в подобного рода соревнованиях. Подпустив людей на расстоянии двух-трех метров, она тут же исчезла, будто растворилась в земле, а затем, пока они растерянно шарили глазами по сторонам, появилась по другую сторону пригорка и, словно поддразнивая, вылезла на камень, присела на задние лапки и победоносно огляделась вокруг. Преследователи кинулись туда, но ее уже опять и след простыл. Теперь ее пушистый хвостик мелькнул среди старых бетонных труб, оставшихся, видимо, еще от тех времен, когда сооружалась площадка, и сваленных в кучу в траве. Нет, догнать и поймать ее вот так, голыми руками, оказалось совершенно немыслимым делом, и тогда они, распаленные и разозленные постигшей их неудачей, хотя их было четверо, а она одна, принялись швырять в нее камнями и палками, которых тоже валялось поблизости в изобилии. Оставшиеся у вертолета пассажиры и летчики онемели. Зачем же избивать ее, калечить камнями?! Игра - по началу это показалось игрой - вдруг обратилась у всех на глазах в нечто недостойное, низменное и позорное, позорное для всех нас, присутствующих, независимо от того, участвовали мы в этом или нет, в неоправданное насилие сильного над слабым. Четыре человека убивают маленького, не сделавшего никакого вреда, зверька. За что?!
К счастью, повторю еще раз, зверек вышел с честью из этого испытания. Он скрылся и больше уже не показывался. Благодаря ему мы не сделались свидетелями и соучастниками убийства.
Отряхнув соринки с брюк, летчик подошел к товарищам. Ах, если б он так же берег в себе человеческое, как заботился о чистоте одежды, и навсегда стряхнул с души то, что роняло его, но, кажется, его беспокоили только брюки. Он все еще был под впечатлением неожиданной охоты и погони, тяжело переводил дух. Товарищи ничем не выразили своего отношения к случившемуся, прерванная беседа возобновилась, как будто ничего не произошло. И тут меня, что говорится, прорвало:
- Как вам не стыдно, - возмущенно заговорил я, обращая свой гнев против него. - Вы дикарь! Цивилизованный дикарь!
Он удивленно молчал. Товарищи с недоумением уставились на меня. Сперва, казалось, он не понял, о чем речь; затем щеки его медленно покрылись румянцем, он не смотрел в глаза. Я рисковал нарваться на грубость, поскольку сам не очень подбирал выражения, но, к чести его, в ответ он не издал ни звука, не сделал попытки оправдаться. Сейчас, вспоминая, я думаю, что был излишне резок с ним. А может, так и надо было?
- Вы научились водить машину, сидеть за штурвалом, - продолжал я, - но забыли самое главное: что человек - разумный хозяин всему… Вы знаете, какой урон уже понесла природа, животный мир. Газеты читаете? Зачем вы ее хотели убить?
- Я не собирался ее убивать, - наконец проронил он.
- А камни?
Он не ответил, продолжая смотреть себе под ноги. Думаю все же, что мои слова дошли до него, и фраза "я не собирался ее убивать" была искренним выражением его чувства раскаяния: увлекся, а дальше вышло само собой.
Неожиданно подала голос девушка в розовой вязаной кофте, студентка-медичка, возвращавшаяся с практики, как это можно было понять по репликам, которыми она обменивалась на вертолете с бортфельдшерицей. Стоя поодаль, она с любопытством прислушивалась к разговору и, едва я отошел от летчиков, сказала:
- Она же хищница.
- Кто? - не понял я в первый момент.
- Ласка.
- А какое это имеет значение? А вам известно, милая девушка, что сейчас охраняются и хищники - орлы, белые медведи, тигры… Даже крокодил взят под защиту! Охраняется рыба…
- Рыбу можно съесть…
Для нее, этого и вправду милого по внешности создания, ценность представляло лишь то, что годилось для съедения! Я оторопел. Отдавала ли она себе отчет в том, что произносили ее подкрашенные губки, о чем высказывалась с такой непоколебимой уверенностью в своей правоте?
- Значит, вас волнует только то, чем можно набить брюхо?
Я умышленно употребил это грубое - "брюхо", чтоб пристыдить, заставить сильнее почувствовать примитивно-животный смысл сказанного ею. Неужели человек должен думать только о своей утробе?! Это же психология зверя! "А для чего ваша розовая кофта? Модная прическа? Накрашенные губы?" - хотелось мне крикнуть ей в лицо.
Нет, я не убедил ее. И не смутил. Ничуть. Это ясно сказали мне взгляд ее голубых, ничем не замутненных глаз и то, как она пожала плечами. Мы говорили на разных языках…
* * *
Память переносит в Иркутск, на встречу со студентами-выпускниками, завтрашними охотоведами. В Иркутском сельскохозяйственном институте единственный в стране факультет, готовящий специалистов охотничьего хозяйства, и, как мне сообщили в ректорате, идут туда только по призванию, выдерживая большой конкурс, отличные, смышленые ребята, чувствующие боль земли и готовые грудью встать за природу.
Зал был полон. Говорили об охоте. Не секрет, что охота и охотники вызывают ныне большие и заслуженные нарекания, а отсюда и бесконечные дискуссии на тему: что делать, как быть?
Ребята, и впрямь, оказались славные, любознательные, одержимые, бескомпромиссные, немного ехидные в споре и острые, каким и должен быть человек в двадцать лет. Они очень внимательно выслушали критику нравов, укоренившихся с некоторых пор в охотничьей среде, и тут же бурно запротестовали, стали решительно возражать, когда я, по их мнению, в чем-то допустил перехлест. Думается, что сами неиспорченные, они и меряли все своей мерой, применительно к собственным взглядам и вкусам.
Безусловно все сошлись на том, что моральный облик охотника - то главное и определяющее, от чего зависит все остальное.
В лесу человек с ружьем один на один с природой, остановить, или, как говорится, одернуть, пристыдить его некому, милиции рядом нет, и если отсутствуют сдерживающие начала, - горе зверю и птице. И тут не поможет никакое знание законов, ограничение норм отстрела, призывы к соблюдению порядка. Совесть и самодисциплина - вот что не даст совершиться злоупотреблению, единственная гарантия того, что природа не понесет урона.
- Да, да, - соглашались студенты. Все страстные охотники, они тем не менее понимали, что человек должен проявлять разумность и способствовать не истреблению, а приращению, умножению фауны. Собственно, этой цели они и хотели посвятить себя, избрав профессию охотоведа, обязанность которого позаботиться, чтоб никогда не перевелось живое богатство наших угодий.
Я уже считал, что тема исчерпана, все ясно, и в качестве иллюстрации на конец привел такой факт. Буквально накануне мне рассказал его один наш деятель охотничьего дела. Он был гостем у друзей, охотников соседней социалистической страны. Они пригласили его поохотиться на боровую дичь. Охотничьи угодья и вообще территория наших западных соседей не то, что наши: просторы ограничены, на учете каждый клочок земли. И охота строго регламентируемая. Там не пойдешь с ружьем куда вздумается. Куда поставили, там и стреляй, причем строго ограниченное число выстрелов. Отстрелял положенное количество патронов, попал, не попал - до свидания. Больше нельзя.
Друзья поставили русского гостя в середину шеренги, с ружьями на изготовку они стояли и ждали, когда полетит птица. И вдруг нелегкая вынесла на них зайца. Выскочив из кустов, он, как оглашенный, понесся прямо на охотников. "И вот представьте, - восхищенно рассказывал этот товарищ, - ни одно ружье не выстрелило, не дрогнуло. Наоборот, все стволы опустились вниз. Охота на птицу, значит, зайца нельзя. Шеренга расступилась, заяц промчался и был таков…"
- Ну, это не охотники! - зашумели студенты.
Вот те раз! Говорили, говорили, высказали много умных, трезвых соображений - и к чему пришли?! Значит, азарт превыше всего и не поддается регулированию? А где же сознательность, чувство законности и порядка, наконец, человеческое достоинство? И кто же тогда охотники? Люди, не подвластные требованиям общества… Что же после всего этого стоили наши разговоры!
Выходит, коли охотник, делай, что вздумается?!
А ведь они, завтрашние блюстители нравственности в лесу, искренне верили, что будут настоящими рачительными хозяевами, - и при первой же проверке оказались неспособны победить себя в себе. Не такие ли славные ребята порой, попадая на природу и оказавшись в плену слепых страстей, бездумно калечат, разрушают ее?
Перед глазами всплыла Чукотка, девушка в розовой кофте. Там не хотели беречь тех, кого нельзя съесть, здесь не могли отказать себе в удовольствии не пальнуть в того, кого можно съесть! Что же получается: пощады - никому?!
Скидка себе - опасная вещь. Напомню случай, в свое время наделавший шума. О нем сообщалось в газете "Известия". Весной, в полую воду, красавец сохатый попал в поток. Лось был обречен и неизбежно утонул бы, если бы на выручку не поспешили добрые люди. С риском для собственной жизни, они извлекли его из водоворота, вытащили на берег. А потом пришли другие, с ружьями, и, не обращая внимания на протесты, убили спасенного.
Одни спасли, другие убили.
Что, опять атавизм? Наверное. А может быть, еще и жадность, корысть. Древний человек не мог прожить без охоты, охота была для него средством выжить, - а теперь? Они тоже были голодны и могли умереть, если бы не убили его?
Помнится, обнародование этого факта вызвало бурю возмущения, читатели негодовали и засыпали редакцию письмами, требуя наказания виновников смерти животного. Как только их не честили: извергами, душегубами, варварами. Предлагали устроить над ними показательный процесс.
Но, может быть, их следовало оправдать? Наверное, они тоже считали: они "охотники" и им все дозволено.
"Не удержались, - скажут. - С кем не бывает?!"
Надо управлять собой. Выдержке учатся ("учитесь властвовать собой!" - писал Пушкин). Выдержка и достоинство покоятся на чувстве ответственности, понимании того, что ты - человек, и с тебя спросится как с человека.
Неспособность противостоять соблазну, отсутствие самоконтроля и забвение простейших истин могут завести далеко.
На той же Чукотке мне довелось слышать об одном неисправимом стрелке по живым мишеням. Некогда он был начальником аэропорта в поселке Марково, потом вышел на пенсию и уехал в Киев. Самым большим удовольствием для себя он почитал охоту, и каждый год, в разгаре полярного лета, приезжал на Чукотку (друзья по прежней службе в гражданской авиации обеспечивали ему бесплатный проезд), брал палатку, рюкзак, запас патронов и уходил в тундру. Там ставил палатку и жил две-три недели, отводя душеньку в стрельбе по белым гусям.
Надо знать, что летом тундра - сущий рай, куда слетается множество всякой живности. Даже белый гусь, который давно выбит в других местах и не является больше объектом охоты, здесь еще гнездует большими колониями. За две недели 400, 500, 600 штук становились жертвами ненасытной страсти этого человека. Он убивал их просто так, ради удовольствия убить. Съесть их всех он не мог, часть раздаст знакомым, часть сгниет… Зачем?! Зачем он это делал? Азарт. Человек этот заслуживал презрения и, может быть, уголовного суда, но, к сожалению, оставался безнаказанным. Тундра - кто пойдет докажет! Не такие ли, как он, готовят нам перспективу, о которой предупреждал один видный ученый: если человечество не отрешится от своих убийственных наклонностей и не возьмется немедля за ум, ему грозит остаться в недалеком будущем лишь в обществе крыс, мышей, воробьев и бактерий…
* * *
Поймать, убить, а иногда и позабавиться над слабым - древний инстинкт этот еще дремлет в человеке, но на то ты и современный цивилизованный человек, чтоб подавлять, удерживать свои инстинкты, направлять их в нужное русло.
Сцена на вокзале. Парень и пожилой мужчина, оба вроде бы приличные люди, и вдруг… стали жечь змею. Их окружили. Первая подала голос протеста уборщица. Правда, ею руководила не жалость к змее, а недовольство, что они сорят.
- Старый дурак, - накинулась она на пожилого, - еще нес из леса! Уж убил бы там, коли она тебе помешала!
Воробьиная стайка сидела на товарнике. Состав тронулся, воробьи взлетели и расселись на проводах. Парнишка лет восьми принялся швырять в них камнями, пока не согнал. Рядом сидели отец, мать, не обращая на это никакого внимания (а зря!). После мальчонка спросил родителей про змею:
- А зачем ее жгли?
- А куда ее…
Куда ее!
Удивительно: дух истребления господствует в человеке, когда он встречается со слабыми бессловесными тварями.
Эх, показать бы им самих себя, как они того заслуживали, пусть глянули бы в клетку с зеркалом…
Сказывают, в одном большом зарубежном зоопарке есть клетка, на которой крупными буквами написано: "Чудовище, которое уничтожает всех живущих". Вы подходите, смотрите - никого не видно, подходите ближе, вглядываетесь между железными прутьями, там зеркало, и - видите себя!