- Именно! И вот вам их результат. Я брал подать с мошенников, употреблявших во зло доверие старика, а честных награждал подарком. Вы можете убедиться, увы, что равновесия между злом и добром не существует! Зло - и это служит предметом самых печальных моих размышлений - сильно перевешивает.
- А ведь если бы ты ошибся, ты бы разорил нас! - сказал Гуго, смеясь от души.
- Граф, - возразил старик, - рассчитывать на бесчестность и плутовство рода человеческого - все равно что играть поддельными костями… совесть даже упрекает меня, что я играл наверняка.
- Я всегда знал, что господин Агриппа великий философ, - сказал Коклико, подойдя к ним и опуская кошелек к себе в карман.
- Разве ты тоже едешь? - спросил Гуго, притворяясь удивленным.
- Граф, я такой болван, что если бы вы бросили меня здесь, то я совсем бы пропал.
И, дернув его за рукав, Коклико указал на Кадура, который выводил из конюшни пару оседланных лошадей.
- И он тоже едет с нами; значит, нас будет трое рыскать по свету.
- Numero Deus impare gaudet, - проворчал Агриппа.
Через четверть часа трое всадников потеряли из виду башню Тестеры.
- В галоп! - крикнул Гуго, чувствуя тяжесть на сердце и не желая поддаваться грустным чувствам.
XI
Старинная история
Все трое, Гуго де Монтестрюк, Коклико и Кадур, были в таком возрасте, что грусть у них не могла длиться долго. Они ехали, казалось, завоевывать мир.
Гуго лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамиани и закрепленное на шляпе, представлялось ему теперь талисманом.
Скоро местность изменилась, и трое верховых очутились в таких местах, где прежде никогда не бывали. Коклико, не помня себя от радости, прыгал в седле, как птичка на ветке. Каждая новая деревня, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах или носилках - все вызывало у Коклико крики удивления.
- Вот болтун-то! - весело заметил Гуго.
- Граф, - отозвался Коклико, - это выше моих сил: я не могу молчать. Примером, впрочем, могут служить птицы: они всегда поют; отчего же и нам не говорить? Притом я заметил, такой уж я болван, что молчание ведет к печали, а печаль - к потере аппетита. - Затем Коклико принял серьезный вид и сказал: - А как вы думаете, граф, что ждет того, кто ищет себе удачи в свете и у кого есть притом хороший испанский жеребец, который так и пляшет под седлом; шпага, которая так и просится вон из ножен, а в кармане добрые пистоли, которые так и хотят выскочить на свет божий?
- Да все, чего хочешь, - ответил Гуго.
- Так, значит, если бы вам пришла фантазия сделаться императором требизондским или царем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?
- Разумеется!
- Это, мне кажется, уже слишком много… А ты как думаешь, Кадур?
- Без помощи пророка дуб - все равно что травка; а с помощью пророка песчинка становится горой…
- Слышишь, Коклико? Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет моя добрая звезда.
Коклико продолжал, возвысив голос:
- Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на острове Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы, как кажется, особенно милостивы к военным и еще милостивее к таким, которые близки к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!
- Да, недурно бы, - сказал Гуго, - можно бывать на всех праздниках и на всех сражениях…
- А вам очень нужны эти сражения?
- Еще бы!
- Ну, это как кому нравится. Мне так больше по душе праздники. С другой стороны, я слышал, что у людей духовных есть множество привилегий: богатые приходы, жирные аббатства с вкусным столом и с мягкой постелью. А какая власть! Их слушают вельможи, что довольно важно, и женщины, что еще важнее. Без них ничего не делается! А некоторые ученые утверждают даже, что они управляют миром. Я не говорю, разумеется, о сельских священниках, что таскаются в заплатанных рясах по крестьянским избам, а едят еще хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, разжиревших от десятины, о канониках, спящих сколько душе угодно, о князьях церкви, одетых в пурпур… А что вы скажете, граф, о кардинальской шляпе?
Гуго состроил гримасу:
- Монтестрюки все были военными.
- Ну, раз так, то перейдем лучше к важным должностям и к чинам придворным. Как весело и приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко-низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и с королями, вы преважная особа в свете. Не говорю уже о кое-каких мелких выгодах вроде крупного жалованья, например, или хорошей аренды. Кроме того, очень весело было бы поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями каким-нибудь первым чином двора.
- Гм! - хмыкнул Гуго. - Слишком много лести с одной стороны и неправды с другой!.. Склоняться перед высшими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печален, смеяться, когда он весел, - все это совсем не по мне… К тому же у меня не хватит терпения возиться с чужими делами, когда и со своими-то собственными часто не знаешь, как сладить.
- Есть еще кое-что, - продолжал Коклико. - Можно вернуться в Тестеру, где вас любят, да и край там такой славный, прожить там всю жизнь, найти славную девушку из порядочного рода и с кое-каким приданым, жениться на ней и народить добрых господ, которые, в свою очередь, тоже проживут там до смерти, сажая капусту. Так можно жить счастливо, а это, говорят, ведь не каждому дается.
- Мы не из такого рода, - гордо возразил Гуго.
- Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю… я что-то слышал об этом, еще будучи ребенком… Мне давно хотелось узнать у вас все подробности. Меня всегда интересовало, откуда у вас фамилия Шаржполь и девиз "Бей! Руби!", что написан у вас на гербе; так кричат, кажется, члены вашего рода в сражениях. Не объясните ли вы нам всего этого?
- Охотно, - ответил Гуго. - Это было в то время, когда добрый король Генрих Четвертый завоевывал себе королевство. За ним всегда следовали бойцы, которых он ободрял своим примером; ездил он по горам и по долинам; счастье ему не всегда улыбалось, но он не унывал и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали это место, и так вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и в воду. Случилось как-то, что Генриха, который был тогда еще для доброй половины Франции и для Парижа только королем наваррским, окружил в Гаскони сильный отряд врагов. С королем было очень немного солдат, с такими слабыми силами нелегко было пробиться сквозь ряды неприятеля. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река. Враги надеялись одолеть его голодом, и в самом деле, отряд Генриха начинал уже испытывать недостаток в продовольствии.
Генрих бегал как лев вокруг своего лагеря, ища выход и бросаясь то налево, то направо. Происходили небольшие стычки, всегда стоившие жизни нескольким роялистам. На всех дорогах стоял караул, а переправиться через реку без лодок не представлялось возможным, а достать их было негде.
Однажды вечером на аванпостах показался какой-то человек и объявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка, а одет он был в оборванный балахон, но смелый и открытый взгляд говорил в его пользу.
"Кто ты такой?" - спросил его офицер. "Я из таких, что король будет рад меня видеть, когда узнает, зачем я пришел". - "Дело в том, - продолжал офицер, - что с королем нельзя всякому говорить…" - "Ну, я подожду, если надо; только, поговорив со мной после, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время".
У человека этого было такое честное лицо, он так спокойно сел под деревом и вынул из котомки кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. "Ну, так и быть! Пойдем со мной", - сказал он крестьянину. Тот поднял брошенные на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же самые ответы.
Наконец капитан пошел доложить о крестьянине королю Генриху, который с грустью считал про себя, сколько еще дней остается ему до неизбежной и отчаянной вылазки. "А! Ввести его! - крикнул король. - Может быть, он прислан ко мне с известием, что к нам идут на помощь".
Крестьянина ввели. Это был статный молодец с гордым взглядом, на вид лет тридцати. "Что тебе нужно? - спросил король. - Говори, я слушаю".
"Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, и я вбил себе в голову, что выведу вас, потому как люблю вас". - "А за что ты меня любишь?" - "Да за то, что вы сами храбрый солдат, всегда первым бросаетесь в огонь и совсем себя не бережете: вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу". - "Недурно, любезный! Но каким же способом ты думаешь вывести меня отсюда?.. Да и не одного же меня нужно выводить! Всех со мной, а не то я останусь здесь с ними".
"Вот это сказано по-королевски; я не ошибся, что пришел сюда". - "Так ты думаешь, что можешь вывести нас всех вместе из этого проклятого леса?" - "Да". - "Так говори же скорее… Каким путем?" - "Да через реку". - "Но ведь река так широка и глубока, что через нее нельзя перейти…" - "А брод через реку разве годится только для коз да для овец, что ли?.." - "Значит, есть брод на этой реке и ты знаешь, где он?" - "Разумеется, иначе зачем я пришел сюда?"
Генрих IV чуть не обнял крестьянина.
"И ты нас проводишь?" - "Да, когда прикажете. Даже лучше подождать ночи: ночью-то похуже караулят в окрестностях". - "А разве и на том берегу есть неприятель?" - "Да, за леском, и вам оттого именно их и не видно… а отряд, надо думать, вдвое больше вашего". - "Ну, это ничего, пробьемся!" - "И я себе говорил то же самое".
"Живо! Снимать лагерь! - крикнул король, но, спохватившись, коснулся руки будущего проводника. - Ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтобы обмануть меня и привести нас всех в засаду?" - "А велите ехать по обеим сторонам от меня двум верховым с пистолетами в руках, и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без всяких разговоров! Но если я благополучно проведу вас через брод, то ведь и мне можно будет попросить кое о чем?"
"Проси тогда чего хочешь! Отдам тебе весь свой кошелек". - "Кошелек-то оставьте, пожалуй, при себе, а мне велите дать коня да шпагу и позвольте биться рядом с вами". - "Решено! Останешься при мне".
Как только совсем стемнело, королевский отряд снялся потихоньку с лагеря и выстроился, а крестьянин стал во главе и пошел прямо вперед через лес. Солдаты потянулись гуськом по узкой и извилистой тропинке, которая через чащу вела к реке.
Наконец их взорам открылась река, совсем черная от густой тени деревьев. Крестьянин, который до сих пор шел быстрым шагом, остановился и стал всматриваться в темноту. Он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с ней другую, поменьше, с подмытыми корнями.
"Вот если тут, в стороне, есть под водой большой плоский камень, то, значит, и брод тут, - сказал он, опустил в воду свою палку, пощупал и нашел камень. - Отлично! Теперь смело можем переходить". - И он первым вошел в воду.
Все направились за ним следом. Скоро вода стала доставать им до колен. Смутно начинал уже обозначаться другой берег. "Сейчас, - продолжал проводник, все еще ощупывая дно палкой, - дойдет до пояса и немного выше - почти до плеч… Тут самое трудное место. Руки надо будет поднять над головой, чтобы не замочить порох… А то и верховые могут взять пеших себе за спину…"
Как и говорил проводник, отряд вскоре очутился на середине реки; лошадям было уже по грудь. Через несколько шагов вода дошла почти до самых седел; потом мало-помалу дно стало опять подниматься. "Слава тебе Господи! - сказал король, ступая на берег. - Ну ты, брат, молодец!"
Ночь подходила к концу. На белеющем горизонте начинал обозначаться гребень холмов, на небе показывался бледный отблеск зари. "Вот самое подходящее время, чтобы напасть на неприятеля и застать его врасплох, - сказал крестьянин. - От усталости и от утреннего холода все там крепко спят".
"А ты откуда это знаешь?" - "Да я разве не служил целых шесть лет? Рана-то ведь меня и заставила бросить ружье… Что же, - сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтобы лучше видеть, - помните, что вы мне обещали?" - "Коня и шпагу? Сейчас!"
Генрих Четвертый сделал знак офицеру, и крестьянину тотчас подвели оседланную лошадь. "Храброго солдата, что ездил на этом коне, убили на днях, - сказал король, - а теперь ты его заменишь".
За леском что-то зашевелилось, но еще нельзя было разобрать, что там делается. "Это неприятельский лагерь просыпается", - пояснил крестьянин. "Ты хорошо знаешь местность. Что нам теперь делать? Куда идти?" - спросил король.
"Этот лесок - пустяки. А стоит отряд дальше, в долине; как только спустимся, так на него и наткнемся… Значит, прямо вперед и в атаку!" - "Славно сказано!.. А как тебя зовут?" - "Поль Самуил из местечка Монтестрюк, что в Арманьяке". - "Ну! Вперед, Поль! Марш!" Крестьянин пришпорил коня и пустился во весь карьер, махая над головой новой шпагой и крича: "Бей! Руби!"
В одну минуту они пронеслись через лесок, и королевский отряд с Генрихом и с проводником во главе ринулся вниз с горы как лавина. Лошади в неприятельском лагере были почти все еще на привязи; часовые выстрелили куда попало и разбежались. Пехота вздумала сопротивляться, но была опрокинута, и в мгновение ока король со своими воинами очутился перед лагерем. Тут все было в смятении. Несколько человек наскоро собрались и кое-как выстроились. Поль, увидев их, кинулся вперед, продолжая кричать: "Бей! Руби!" Ударом шпаги он свалил с коня первого попавшегося кавалериста, острием проткнул насквозь горло другому и врезался в самую середину толпы.
Четверть часа спустя король был уже в чистом поле, и вокруг него собрались сторонники, почти потерявшие уже надежду увидеть его в живых.
Когда остановились на ночлег, король подозвал Поля Самуила, обнял его при всех офицерах и сказал им: "Господа! Вот человек, который спас меня; считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк - от него ты и будешь впредь называться - и, кроме того, жалую тебя графом де Шаржполем в память о твоей храбрости в сегодняшнем деле. На графский титул и на владение ты получишь грамоту с моей подписью и королевской печатью. Сверх того, я хочу, чтобы на твоем родовом гербе в память о твоем подвиге и о словах твоих было, во-первых, золотое поле, потому что у тебя золотое сердце; во-вторых, черный скачущий конь - в память того, который был под тобой; в-третьих, зеленый шлем - в знак того леса, в который ты бросился первым; и, в-четвертых, над шлемом серебряная шпага острием вверх - в память той, которой ты махал в бою и которая сверкала огнем на утреннем солнце. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь вырезать под щитом эти два слова, которые лучше всяких длинных речей: "Бей! Руби!"
- Вот как мой предок стал Монтестрюком, графом де Шаржполем, - прибавил Гуго. - С тех пор в нашем роду стало обычаем прибавлять имя Поль к тому, что дается при крещении. Первый Монтестрюк назывался Поль Самуил, сын его - Поль Илья, мой отец - Поль Гедеон, а я зовусь Поль Гуго и, если Богу будет угодно, передам это имя своему старшему сыну с титулом графа де Шаржполя, который я считаю равным самым лучшим и самым древним. Что думаешь, Коклико?
- Ей-богу! - воскликнул Коклико в восторге. - Король Генрих был великим государем, а предок ваш Поль Самуил - славным капитаном, хоть и пришел в простой одежде крестьянина, и все, все высоко и славно в этой истории! А ты, друг Кадур, что ты скажешь?
- Бог велик! - ответил Араб.
XII
Дама с голубым пером
Разговаривая таким образом, трое товарищей проехали чуть ли не половину Франции и нигде не встретили ничего особенного. Должно быть, вид трех молодцов, крепких и исправно вооруженных, внушал особенное почтение всем ворам, какие попадались на дороге, а щедрость располагала в их пользу всех хозяев гостиниц.
Переехав Луару в окрестностях Блуа, они услышали в ближайшем лесу громкие звуки рога и догадались, что благородное дворянство забавляется там охотой. Погода была ясная, местность живописная и богатая; вблизи лениво протекала широкая Луара, вокруг шли темные леса вплоть до самого горизонта; Гуго, недолго думая, поскакал прямо к чаще, откуда доносился звук рога.
Через несколько минут он оказался в самом блестящем обществе; охота шла на оленя. Свора была отличная, впереди неслись большие ищейки. Около двадцати господ в шляпах с перьями разъезжали по зеленым аллеям. Впереди скакала на белой лошади молоденькая дама. На ее серой шляпе колыхалось голубое перо, на шею спадали кольцами белокурые волосы с золотым отливом. Голубой бархатный корсаж плотно обтягивал стройный стан.
Рядом с незнакомкой - Гуго вовсе не удивился бы, если бы узнал, что у нее течет в жилах королевская кровь, - красовался всадник важного вида, нашептывая ей любезности. Улыбка освещала ее веселое личико, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослепительная, красота кавалера - какой-то надменной. Ей, казалось, нет еще и двадцати лет, ему - не больше двадцати пяти. Какое-то необъяснимое чувство с оттенком ревности схватило Гуго за самое сердце.
Дама с охотником скрылись в чаще. Но ни изумление при виде прелестной незнакомки, ни бросаемые со всех сторон любопытные взгляды не отвлекали внимания Гуго от всех подробностей охоты, и он не чувствовал ни малейшего замешательства, как будто находился в окрестностях Тестеры, у своего друга маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бегали туда-сюда по широкой поляне, искали по следу, обнюхивали траву, возвращались опять назад; ясно было, что след зверя потерян. Гуго сошел с коня среди охотников, которые не решались сознаться, что дали маху.
- Вы гоните оленя, господа? - спросил молодой граф.
Его красивый жеребец, нетерпеливо бивший копытом, уже расположил к нему некоторых: такого коня не могло быть у первого встречного.
- Да, - ответили ему, - великолепный зверь!
- Ну, господа, - заявил Гуго, - вы идете по неверному следу: это вот - след лани, а это - годовика… надо хорошенько поискать в лесу и поправить ошибку.
Гуго вошел в чащу, а за ним охотник с ищейкой. Поискав некоторое время, он указал пальцем на совсем еще свежий след на мху у корней дуба:
- Вот он след! Пускай собаку и марш за ней! - крикнул Гуго и мигом вскочил на коня.
- Э! Да это, видно, охотник! - заметил один из дворян.