Мой отец умер, и мне полагалось испытывать горе и страх перед будущим. Защищать меня было некому. Но я нисколько по нему не скучала, да и не было у меня для этого особых причин. То, что я перестала быть наложницей Олава Харальдссона было заслугой других - твоего отца, Эгиль, твоей собственной - и Сигвата Скальда. Я чувствовала себя уверенней, когда думала, что ты и Сигват служите в дружине Олава. У меня было чувство, что вы мои братья. Да и в золоте у меня теперь тоже не было недостатка. Когда отец договаривался с Олавом Харальдссоном о моем приданом и свадебных подарках, они оба старались вытянуть друг у друга как можно больше. Так что в результате я оказалась владелицей хуторов в обеих странах. И еще я поняла, что конунг Олав не хочет ссориться с конунгом Энундом и постарается не трогать меня. Меня даже не особенно расстраивало, что конунг почти не интересовался нашей дочерью. Ульвхильд шел третий годик, и она была прелестным ребенком. У нее появилось много новых друзей.
Кроме того, я обрела наконец отца, о котором всегда мечтала. Епископ Сигурд часто бранил меня за проступки, но дарил при этом такую заботу и любовь, что я впервые в жизни почувствовала себя счастливой.
Именно он помирил нас с Олавом после ссоры, произошедшей из-за Оттара.
Что епископ сказал конунгу, я не знаю. Но мне он заявил, что у Олава есть все основания сердиться. Потому что я выставила его на посмешище перед дружиной. Я заявила, что имею право отблагодарить скальда за стихи, посвященные женщине! Я посмела сравнить любовную песнь с хвалебной драпой в честь конунга! Я ответила, что лесть приятна каждому и не считаю викингские походы Олава приличествующими христианскому королю. И я рассказала то, что слышала от самого Олава: как он издевался над умирающим архиепископом в крепости Кантара.
Это был тот редкий случай, когда Сигурду нечего было мне ответить. Он долго думал, а потом сказал:
- Человеку, ставшему викингом в двенадцать лет, трудно принять сразу все законы христианского мира. Мы, служители церкви, должны запастись терпением. И ты, королева Астрид, должна понять, что такой человек не привык обращаться с женщинами достойно. И ты должна постараться простить его.
И в ту весну и последовавшее за ней лето мне было очень легко прощать Олава. Никогда не чувствовала я себя столь счастливой. Я как будто пробудилась от зимней спячки и искренне радовалась жизни…
- В ту весну и лето ты была очень красива, - неожиданно перебил королеву Эгиль.
Астрид с удивлением посмотрела на Эгиля, а потом улыбнулась.
- Может быть. Кроме того, именно в то время я начала задавать вопросы. Конунг готовился к тингу и разрабатывал новые законы. Он хотел установить одинаковые для всех хуторов и поселений законы. Я расспрашивала его об этом, и Олав с радостью мне отвечал. Как и епископ Сигурд.
Я многому научилась у твоего отца, Эгиль, моим знаниям удивлялся даже сам Олав.
В ту весну я почувствовала силу. Раньше я была птенцом, полностью зависящим от взрослых птиц. Именно они приносили мне еду и оберегали от невзгод. Теперь же я поняла, что и сама могу постоять за себя. Что мне хватит быть несчастным беззащитным птенчиком, который способен только жалобно пищать и лить слезы.
Я стала самостоятельной.
Изменилось и мое отношение к Олаву. Если раньше я смотрела на него, как на неизбежное зло, то теперь я поняла, как тяжело приходилось этому человеку, вынужденному постоянно вести борьбу за существование - и который боялся даже меня, женщины.
После тинга мы отправились в поездку по стране.
Мы попали в самый разгар сезона торговли. У причала в гаванях всегда стояло несколько кораблей, многие из чужих стран.
Не успели мы приехать в Тунсберг, как нам сообщили, что в городе находится Эрлинг Скьяльгссон из Сэлы.
Я много слышала об Эрлинге. Его женой была сестра Рёгнвальда ярла, мужа Ингебьёрг.
Эрлинг был известен своим отказом подчиниться конунгу Олаву.
Конунг послал за ним дружинника, и вскоре я увидела Эрлинга. Нельзя сказать, чтобы он был в особенно хорошем настроении.
Это был высокий, сильный человек, который привык поступать в соответствии с законами чести и совести. Я сразу поняла, что он лучше умрет, чем нарушит эти законы, и была страшно удивлена, что Олав надеется подчинить его себе.
Не знаю, почему конунг разрешил мне присутствовать при их беседе с Эрлингом. Может быть, для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Но все оказалось не так, как задумал Олав. И я впервые испытала к нему сочувствие, чуть ли не материнскую жалость. Конунг ругался и угрожал, но ничто не могло помочь. Ему надо было либо убить Эрлинга, либо оставить его в покое.
Эрлинг стоял на своем. Он был подобен могучей ели, которую ураган не может согнуть, а может только сломать, вырвать с корнем из земли. Он был готов подчиниться конунгу только при условии, что Олав дарует ему те же привилегии, что и Олав Трюгвассон. Тогда он преклонит перед ним колена, но никогда - перед его дружинниками. Но конунг тоже не собирался уступать. Он хотел сам решать, кому и что будет принадлежать в его владениях.
В дело вмешались другие - в частности, епископ Сигурд, который был знаком с Эрлингом еще со времен Олава Трюгвассона.
И тут Олав неожиданно обратился ко мне и спросил мое мнение. Мне кажется, он сделал это специально для того, чтобы показать, насколько мало ценит советы своих друзей. От меня он, судя по всему, вообще не ждал никакого ответа. Я же решила, что лучше как-нибудь ответить, чем просто сидеть, словно истукан. И я сказала:
- Господин, благодарю тебя за оказанную честь. Я бы сочла величайшим стыдом не ответить тебе. Но сейчас я исхожу из того, что мне известно. И я знаю, что Рёгнгвальд ярл готов отказаться от великой чести называться ярлом, лишь бы доказать тебе свою преданность. Он родственник Эрлинга. И если ты помиришься с Эрлингом, то сделаешь приятное и Рёгнвальду ярлу.
Не знаю, имели ли какое-нибудь значение для конунга мои слова. Но дело было решено в пользу Эрлинга. Хотя Олав и выразил сомнение в его преданности и потребовал в залог прислать в дружину сына Эрлинга - Скьяльга.
Вскоре после этого случая Эрлинг пришел ко мне вместе с епископом Сигурдом. Он поблагодарил меня за привет, который я передала ему от Рёнгвальда ярла и фру Ингебьёрг. Когда же он спросил меня об отношении к этим двум могущественным людям, я постаралась быть как можно более краткой и ответила, только чтобы не показаться невежливой. Эрлинг выразил мне свое уважение, которое тронуло меня до глубины души, поскольку исходило от честного и мужественного человека.
Я нисколько не сомневалась, что ему известно, кем была моя мать. Но он никогда не относился ко мне, как к дочери наложницы. Он разговаривал со мной как с женщиной из рода вендийских ярлов.
Королевой Норвегии меня называли с тех пор, как я стала женой конунга Олава, но только в тот день, когда ко мне пришел Эрлинг, я почувствовала себя настоящей королевой.
Епископ Сигурд остался у меня после того, как Эрлинг отправился домой.
- Королева Астрид, - сказал он, - ты добилась расположения Эрлинга и при этом не поссорилась с Олавом.
Он помолчал, а потом продолжал:
- У тебя есть способности, которые могут помочь тебе стать могущественной королевой. И нажить врагов. Ты должна научиться сдерживать себя и быть очень осторожной. Ради Господа нашего.
Для конунга Олава это был год примирений.
Он пришел к согласию с еще одним хёвдингом - Эйнаром Бесстрашным. Это случилось осенью. Эйнар был верным подданным моего отца со времен битвы у Несьяра. После смерти отца он потерял все привилегии и хотел вернуться домой в Трондхейм.
А Сигват все время был занят переговорами с конунгом о правах исландцев, которые оказались на королевской службе в Норвегии. Исландцы поддерживали короля во всех вопросах, связанных с введением христианства, и Олав был очень щедр с ними.
Искал дружбы конунг и с церковью. Почти все норвежские епископы и архиепископы приезжали в страну из Англии и подчинялись английскому епископству. Но епископ Сигурд привез с собой в последний раз плохие новости. Король Кнут открыто заявил, что потребует от Олава Харальдссона подчиниться Англии. Епископ позаботился взять с собой на корабль как можно больше священников. И заказал множество списков с книг. И если только король Кнут не изменит своего решения, то Олаву Харальдссону вряд ли стоит рассчитывать впредь на помощь английских епископов, сказал Сигурд.
Поэтому в Саксонию снарядили для переговоров с тамошним архиепископом епископа Гримкеля…
- Это надо было сделать раньше! - не выдержал Рудольф, - Северные страны с древних времен подчинялись епископству в Гамбурге и Бремене. Не хватало только, чтобы об этом не вспомнил Олав Святой!
- Думаю, что он больше думал о том, чтобы позлить короля Кнута, чем о подчинении архиепископу Гамбургскому, - резко возразила Астрид.
Она помолчала, а потом вдруг спросила:
- Неужели для твоего архиепископа, Рудольф, так важно знать, что он получит ту власть, которую считает принадлежащей себе по праву?
Рудольф помедлил с ответом.
- Архиепископ несет ответственность перед Господом и папой римским.
- Если говорить об обязанностях перед Богом, мне кажется, Господь больше теряет, чем приобретает, когда епископы начинают враждовать между собой, - спокойно заметила королева Астрид.
Я подумал о Бьёрне и его удивлении, когда в нашем разговоре я упомянул вражду между епископами.
- Да вот только ссорятся за власть епископы не только ради Бога, - сказал Эгиль, - Ты сказал сегодня, Ниал, что все папы - люди и что далеко не каждый из них свят. Мне кажется, твое замечание касается и архиепископов.
- Это несправедливо, - серьезно сказал Рудольф. - Адальберт, наш высокочтимый архиепископ, мудр и справедлив. И Урван, что был архиепископом во времена, описываемые королевой Астрид, тоже был уважаемым человеком.
- Да, об архиепископе Урване я действительно никогда не слышала дурного слова, - сказала Астрид. - Но вот о твоем любимом Адальберте я этого сказать не могу. Я слышала, что это очень жадный человек- и до денег, и до власти.
Она хотела поддразнить Рудольфа, и этой ей удалось в полной мере - лицо священника побагровело.
- Эти слова мог произнести язычник Харальд Норвежский! - закричал он. - Конунг Харальд, который сжигает церкви, занимается колдовством и отнимает дары, по праву принадлежащие святой церкви!
- У кого отнимает? - невинно спросила королева Астрид.
- У архиепископа Бременского и Гамбургского, - выпалил Рудольф.
- Но кто говорит, что они по праву принадлежат Адальберту? - задал вопрос Эгиль.
- Это говорит … говорит архиепископ.
- Так значит, это архиепископ утверждает, что конунг Харальд разрушает церкви и занимается колдовством? - поинтересовалась Гуннхильд.
- Да, - кивнул Рудольф, - и конунг не захотел даже выслушать посланца архиепископа. Это говорит о том, как горд и высокомерен он стал.
- А вы хотите, чтобы он заново выстроил церкви и прекратил заниматься колдовством? - спросил я.
- Нет, - тут же ответил Рудольф, - об этом заговорили после того, как архиепископ потребовал, чтобы конунг подчинился ему и отдал часть даров, которые приносят к раке Олава Святого.
- Архиепископ, наверное, забыл, что конунг Харальд долгое время пробыл в Миклагарде, в Константинополе, - усмехнулась Астрид.
- Ну, - сказал я, - ведь сказано же - "будьте мудрыми, как змеи, и невинными, как голуби". Мне кажется, архиепископ толкует заповеди Божьи, как ему самому того хочется.
Рудольф в растерянности посмотрел на меня. Он не понимал, говорю ли я серьезно или шучу. Внезапно мне стало его жалко. Он выглядел беспомощным, как несчастный тюлень, выброшенный на берег прибоем и окруженный сворой разъяренных псов.
И я понял этого человека. Он был честным и прямолинейным, но никогда не отличался умом, а потому, как многие глупые люди, был упрям.
Он был настолько растерян и несчастен, что я решил помочь ему выбраться из этого неприятного положения с честью.
Но к счастью, королева Астрид продолжила свой рассказ.
- Ту зиму мы провели в Борге. Я не бывала там со времени своего приезда в Норвегию. Я вспоминаю это место без особой радости. Королевская усадьба расположена по соседству с водопадом, и шум воды сопровождал меня повсюду. Даже зимой водопад что-то сердито бормотал, а уж весной громкоголосо радовался наступившей свободе.
Нет, все-таки место само по себе было не так уж и плохо. Даже водопад привлекал взгляд дикой красотой.
Но мне не нравилось, что у меня нет дома, который я могла бы называть своим. Даже путешествия по стране доставляли мне больше удовольствия. Когда мы останавливались на каком-нибудь хуторе, для женщин всегда выделяли палаты, где мы могли собираться по вечерам, никому не мешая. И Ульвхильд всегда была рядом со мной.
Сразу же по приезде в Борг я сказала конунгу Олаву, что мне нужен отдельный дом. Для меня самой, Ульвхильд и моих девушек.
- Так ты не хочешь больше делить со мной постель? - спросил он.
- Хочу, если на то будет твоя воля, - спокойно ответила я.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором я увидела боль и страдание. Мне вдруг захотелось обнять его, я начинала понимать, как он несчастен и одинок. Но я не сделала этого. Нам может быть жалко раненного медведя, но тем не менее это еще не повод трепать его по загривку,
Конунг выделил мне палаты. И постепенно моя жизнь стала налаживаться.
С конунгом мы встречались по вечерам, в трапезной. Олав внимательно следил за соблюдением всех церемоний, в моих же палатах все было проще. Мне хотелось, чтобы Ульвхильд чувствовала себя в домашней обстановке, чтобы у нее остались такие же приятные воспоминания о детстве, как у меня о доме твоих родителей, Эгиль… ты меня понимаешь?
Эгиль рассмеялся:
- Да, понимаю. У тебя в палатах вместо щитов и мечей были прялки, на полу со щенками играли дети, стены украшали красивые ковры и вышивки, а на скамьях лежали мягкие подушки. И я хорошо помню, как многие из дружинников конунга спешили из большого торжественного зала к тебе, пробираясь в темноте по двору.
- Особенно часто наведывались исландцы, - продолжила Астрид, - они много рассказывали о семьях, которые оставили в Исландии, о матерях и сестрах. Очень часто в палатах оказывались сразу несколько скальдов. У меня они складывали свои висы и драпы не ради золотых обручий, а ради игры. Они развлекались. Особенно часто строфы слагал Сигват, даже по самому пустяковому поводу.
Заходили ко мне и священники. И вскоре они стали приносить с собой книги. Они раскладывали их на широком столе и переписывали…
- В церкви и палатах епископа холодно, - ответил один из священников на вопрос Сигвата, почему они так часто приходят ко мне.
- Да и пиво там не так хорошо, - с улыбкой заметил Сигват и тут же сложил такую вису:
Мудрые мужи крадутся
Молча в темноте,
Путь находят верный
В палаты королевы.
На скамьи садятся,
Книги достают,
Согревают ноги,
Жажду утоляют.
Навещал меня и епископ Сигурд. Не знаю, правда, считал ли он, что в его палатах холодно или ему было просто приятно наше общество.
И мое гостеприимство щедро вознаграждалось. Я могла задавать вопросы ученым людям, на которые они с удовольствием отвечали. Постепенно я многому научилась и даже стала принимать участие в их беседах.
Королева Астрид замолчала.
- Я устала, - сказала она резко, - но мне еще многое надо вам рассказать. Завтра, после утренней службы я продолжу свое повествование.
Я долго не засыпал, лежал и думал. Дверь в свои покои я оставил открытой, чтобы из зала шло тепло. Но мне не было бы холодно в любом случае - на кровати лежала гора подушек, меховых одеял и перин.
Мне кажется, я начал понимать королеву Астрид. Теперь мне стало ясно, почему такие могущественные и умные люди уважали королеву. Тем не менее что-то в ее рассказе меня настораживало. О чем-то она умолчала.
Сначала я просто почувствовал это. А затем принялся раздумывать над ее рассказом, над каждым словом и выражением. Я искал истину и нашел ее.
Королева Астрид поняла, что больше ей нечего бояться конунга Олава - он не стал бы с ней ссориться из-за ее брата - шведского короля. И тем не менее она не решилась утешить Олава Харальдссона, потому что "не стоит трепать раненого медведя по загривку".
И тут не могло быть иного объяснения как то, что она не хотела оказать поддержку своему мужу.
Мне было интересно, придет ли Рудольф послушать продолжение рассказа Астрид после того, что случилось вчера вечером. Но он пришел.
Он стал напоминать мне героев старинных сказаний. Когда они получали смертельную рану, то не прекращали битву, а отбрасывали щит, зажимали рану левой рукой и продолжали сражаться.
Мы поели, а потом королева Астрид продолжила свой рассказ.
- В ту первую зиму в Борге, когда я стала жить сама по себе, конунг Олав часто приглашал нас с епископом Сигурдом в свои покои. Мы долго сидели и разговаривали, часто уже после того, как остальные устраивались на ночь.
Но сама я говорила мало, больше слушала, о чем беседовали конунг с епископом. Я многому научилась в то время. И часто во время своих разговоров они совсем забывали о моем присутствии.
Они вспоминали поездку епископа Сигурда в Англию и путешествие епископа Гримкеля в Саксонию. Говорили о значении этих поездок для будущего Норвегии.
- Но мы не должны забывать, - сказал как-то конунг, - что это может означать и приближение моей битвы с королем Кнутом, который хочет подчинить Норвегию Англии.
- Вполне возможно, - ответил ему епископ.
- Я не боюсь сражения, - продолжал Олав, - ведь я нахожусь под защитой Бога. Он даровал мне победу во всех сражениях. После возвращения в Норвегию я всегда побеждал. Христос защитит меня и в битве с королем Кнутом.
- Да, - неуверенно ответил епископ.
- Неужели ты сомневаешься в правоте моих слов? - возмутился конунг.
- Вполне возможно, что для сомнений у меня есть основания, - твердо ответил Сигурд.
- Неужели ты не веришь в силу Бога, епископ? - загрохотал Олав. - А вот я, конунг, верю в Господа нашего. Я делаю Норвегию христианской страной, и Иисус дарует мне победу в сражениях. И я честно выполнил свое обещание. Так почему бы этого не сделать Богу? Почему ты думаешь, что он может меня предать? Ты хочешь сказать, что Господь не держит своего слова?
Епископ промолчал.
- Отвечай же! - заорал конунг. Он был в страшной ярости.
Сигурд выпрямился на скамье.
- Конунг Олав, - сказал он, - сначала я хотел бы задать вам один вопрос. Вы крестили Норвегию ради Иисуса Христа или ради самого себя?
- По обеим причинам, - коротко ответил король, - ну и что? Что в этом странного? Неужели ты думаешь, что я могу кому-то подчиниться, даже если это сам Иисус Христос? И ничего не получить взамен?
Епископ помолчал. А затем медленно сказал:
- Иисус был слугой всех людей. Он умер за нас. И он ничего не требовал взамен, кроме того, чтобы мы приняли его жертву и его любовь.
Вряд ли конунг был бы больше удивлен, если бы Бэсинг, его любимый меч, вдруг растаял, как масло.