- Михайлов покончил самоубийством. Застрелился, в номере гостиницы "Москва".
Капитан ожидал восклицаний, расспросов, в которых легко было бы расслышать фальшивые поты. Но бывший комиссар оказался человеком закаленным. Он ничем не выказал своего отношения к услышанному, а только очень долго молчал.
"Нет! - подумал Афонин. - Мою версию надо окончательно сдать в архив. Так притворяться немыслимо. Полковник кругом прав".
- Теперь я понимаю, - задумчиво произнес Иванов, - причину вашего визита ко мне. Вам надо найти мотив самоубийства. Раз Михайлов приехал в Москву получать награду, этот мотив не может быть, например, семенного характера.
- Совершенно верно! - Афонин одобрительно кивнул головой.
Ничего не скажешь! Иванов обладает логическим мышлением.
- А раз так, - продолжал комиссар, - то вы и взялись за нас. Путь правильный! Но я, к сожалению, ничем не могу вам помочь. Не знал Михайлова.
Афонин поднялся.
- Не буду вас больше беспокоить, - сказал оп. - Поеду к другим.
- Возможно, что кто-нибудь из остальных десяти и воевал вместе с Михайловым, - сказал Иванов, провожая своего гостя. - Но вашей задаче я не завидую.
- Сам себе не завидую, - вздохнул Афонин. - Но… надо найти.
- Да, я понимаю.
И он так сказал эти слова, что Афонин понял - комиссар догадался, почему он не завидует себе…
Спустившись и сев в машину, Афонин дал водителю адрес Нестерова.
Версия с Ивановым рухнула окончательно. Привычно прислушавшись к самому себе, капитан убедился, что внутренний голос его молчит. "Иванов - ключ к тайне". Нет! Больше эта фраза не звучала.
Отбросим Иванова! Но уж Нестеров обязательно должен знать Михайлова. Он сам представил его к награде. Михайлов воевал в отряде Нестерова.
Ехать пришлось через весь город, на Бутырский хутор, где в одном из одноэтажных домиков, каких много еще сохранилось в Москве, жил бывший командир партизанского отряда.
Перед отъездом из управления Афонин звонил Иванову, но не позвонил Нестерову, не зная, когда сможет приехать к нему. И теперь опасался, что того не окажется дома.
Но дверь открыл сам Нестеров.
Афонин невольно улыбнулся, увидев его, до того Нестеров был похож на Иванова. Тот же рост, то же сложение. Только усы у него были черные, как смоль.
- Олег Григорьевич? - неожиданно спросил оп.
- Да.
- Входите! Меня предупредили о вашем приезде и просили оказать помощь. Готов сделать всё, что могу. Входите! - повторил он.
Афонин еще раз улыбнулся, но на этот раз внутренне. Проделка, иначе не назовешь, исходила от полковника Круглова. Телефонный звонок к Нестерову как бы говорил капиталу: "Ты всё еще не убежден, что твоя версия ошибочна? Ты думаешь, что разговор с Ивановым займет у тебя много времени? И что, может быть, тебе вообще не придется ехать к Нестерову? Я думаю иначе, и вот ты получаешь доказательство моей, а не твоей правоты".
Это было вполне в стиле полковника Круглова "без очков". Да, именно так, "без очков". Круглов "в очках" не сделал бы этого.
Комната, куда пошел Афонин, ничем не напоминала комнату Иванова. Это был кабинет, обставленный тяжелой, видимо старинной, кожаной мебелью. Массивный письменным стол, такие же книжные шкафы, громадные кресла. Телефон, стоявший на столе, никак не гармонировал с этом обстановкой. По приглашению хозяина Афонин сел в кресло, сразу утонув в нем.
Нестеров опустился в такое же кресло напротив.
- Итак? - сказал он и тут же, словно перебивая себя, прибавил: - Цель вашего, именно вашего, приезда для меня совершенно непонятна.
- Вам ничего не сообщили?
- Ничего. Только сказали, что просят подождать вас и что вы приедете скоро.
- Так и сказали, "скоро"?
- Да. И вы действительно не заставили себя ждать.
Нет, это уже не походило на "проделку"! Звонил, видимо, Круглов "в очках". А может быть, даже и не он сам. Полковника тревожит ход следствия, и он опасался, чтобы Афонину не пришлось проехаться к Нестерову зря.
- Нас, - Афонин подчеркнул это слово, - очень интересует всё, что вы сможете сказать о Михайлове Николае Поликарповиче. Знаете ли вы его?
Нестеров пожал плечами.
- Как же я могу его не знать? Вместе воевали пять месяцев. На фронте, а тем более в тылу врага, это много. Очень много. Но простите, перебью вас! Не могу не спросить. Почему Михайловым интересуется уголовный розыск? У-го-лов-ный!
- Это вышло почти случайно. Могло случиться и так, что вместо меня к вам приехал бы следователь прокуратуры.
- Хрен редьки не слаще!
Афонин засмеялся.
- Сейчас вы всё поймете, - сказал он. - Вы были дружны с Михайловым?
- Как понимать это слово? Личной дружбы не было. Я был командиром, а он рядовым партизаном. Но мы все были дружны. Иначе не могло быть. Партизанский отряд - не армейский полк. Когда мы думали, что Михайлов погиб, то искренне оплакивали его. Все! Но, еще раз простите, перебью вас. Я никогда не поверю, что Коля Михайлов способен на преступление. Это ошибка!
- Никакого преступления не было. Дело в том, что сегодня утром ваш бывший партизан Николай Поликарпович Михайлов действительно погиб.
- Убит? - Нестеров выпрямился в кресле.
- А разве у вас есть основание думать, что он мог быть убит? - тотчас же спросил Афонин.
У него сразу мелькнула мысль, что Нестеров что-то знает.
- Нет, оснований у меня никаких. Просто меня поразило слово "погиб", которое вы произнесли.
- Это слово больше подходит, чем слово "умер". Он не убит. Михайлов застрелился.
Скрывать от Нестерова правду о смерти Михайлова не было никакого смысла.
- Застрелился?!. - Нестеров ошеломленно смотрел на Афонина. - Сам? Но почему?.. Как?
- Как люди стреляются? Но вот почему это случилось? Причину мы как раз и надеемся выяснить с вашей помощью.
- Я ничего не могу знать об этом.
- Вы можете помочь нам, рассказав о том, что за человек был Николай Михайлов, как он воевал, какой у него был характер.
- Подождите! Просто не могу прийти в себя. Застрелился! А я как раз сегодня собирался его разыскать. Хотелось повидаться с ним. Откуда он приехал?
- Из Свердловска. Вчера вечером. А сегодня…
- Может быть, несчастная любовь?
"Нет, это не Иванов, - подумал Афонин. - Тот сразу сообразил".
Капитан коротко изложил соображения, по которым искать причину самоубийства Михайлова в Свердловске было бесполезно.
- Это логично, - согласился Нестеров, выслушав Афонина. - Но подумать только… Сегодня утром… А послезавтра…
- В том-то и дело!
Наступило молчание. Нестеров о чем-то задумался, видимо о Михайлове. Афонин не мешал ему. Пусть вспоминает! Разговор будет длинным, и не в интересах следствия форсировать его. Нестерову предстояло рассказать многое.
- И всё-таки погиб от пули, - неожиданно произнес оп.
- Как это понять? - спросил Афонин.
- А вот когда расскажу, тогда поймете. У каждого человека своя судьба.
- Вы фаталист?
- Поневоле станешь им после четырех лет партизанской жизни. Когда смерть смотрит в глаза четыре года подряд, каждый день и каждый час, единственный выход - махнуть рукой и сказать себе: "Что суждено, то и будет. Надо думать не о своей смерти, а о смерти врага".
- Это совсем не фатализм, - улыбнулся Афонин. - Так думают на фронте все. Без этого нельзя воевать.
- А вы и всерьез подумали, что я фаталист? Забегу немного вперед. Коля Михайлов искал смерти от немецкой пули.
- От нее он и умер, - сказал Афонин.
- То есть?
- Он застрелился из немецкого пистолета.
- Вот как! Так что же я могу рассказать вам? Коля Михайлов…
- Одну минуту! - перебил Афонин, которому пришла в голову новая мысль. - Посмотрите, пожалуйста, вот на эту фотографию.
- Снято с мертвого? - спросил Нестеров, взглянув на снимок.
- Да. Это он?
- Конечно он! Вы же сами знаете.
- Мы не в счет. Важно, чтобы его опознали вы. Нельзя исключить и такую возможность, что вместо Михайлова приехал в Москву и застрелился другой человек.
- Если бы так! Но, к сожалению, это, несомненно, мой Михайлов. Сейчас я вам это докажу.
Нестеров подошел к письменному столу и долго рылся в одном из ящиков. Афонин не сомневался, что сейчас увидит фронтовую фотографию Михайлова.
"Очень удачно, - думал он. - В наших руках будет фотография живого Михайлова. Это может очень пригодиться".
- Вот! - сказал Нестеров, снова усаживаясь в кресло и держа в руках довольно толстую пачку снимков. - Сейчас найдем!
Он медленно стал перебирать карточки, иногда подолгу разглядывая то ту, то другую. Афонин терпеливо ждал.
Наконец Нестеров закончил свой осмотр и протянул Афонину три снимка.
- Пожалуйста! - сказал он. - Убеждайтесь! Фотографии были очень плохие. На всех трех был изображен не один Михайлов, как надеялся Афонин, а группы бойцов, среди которых капитан только с большим трудом нашел того, кто его интересовал. Но как бы плохи были снимки, сомнений не было.
- Да, это он, - сказал Афонин.
Нестеров взял снимки из его рук.
- Здесь три группы моих партизан, - задумчиво сказал он. - Мало кто из них остался жив. Вот это взвод разведки, это диверсионная группа, а это автоматчики. Интересно, что Михайлов не принадлежал ни к одному из этих подразделений. Он был в стрелковом взводе. Но бойцы попросили его сняться вместе с ними. Это должно доказать вам, какой любовью пользовался Коля Михаилов во всем нашем отряде. И эта любовь была заслуженна.
- Только любовь?
- Почему вы так спросили?
- Любовью бойцов может пользоваться просто хороший парень.
- Нет. - Нестеров покачал головой. - Видно, что вы не были в партизанах. В партизанской жизни мало быть "хорошим парнем", как вы выразились. Этим не заслужишь любовь людей, ежедневно рискующих жизнью. Надо быть хорошим бойцом! А Михайлов был образец воина. Он пользовался не только любовью, но и уважением. И не только бойцов, а всех, в том числе и моим.
- Простите! - сказал Афонии, видя, что фраза, которую он произнес намеренно иронично, произвела на бывшего командира отряда неприятное впечатление. - Я совсем не хотел обидеть память вашего товарища.
- Да, именно товарища. Теперь, когда Михайлов умер, я больше чем прежде чувствую, что он был товарищем, даже другом. А не просто одним из бойцов, которых много перебывало у меня за четыре года.
Афонин почувствовал, что пора переменить разговор.
- Мне остается выслушать вас… Простите, до сих пор не спросил вашего имени и отчества.
- Федор Степанович.
- Прошу вас, Федор Степанович, рассказать как можно больше. Малейшая подробность может пролить свет на это темное дело.
- Какое "темное дело"?
Афонин мысленно выругал самого себя. Ведь он всегда умел найти правильный тон с каждым, кого допрашивал или с кем вел беседу. Полковник Круглов, а раньше, до воины, областной прокурор неоднократно хвалили его… а это умение. А вот сегодня ему положительно изменило следовательское чутье. В разговоре с Нестеровым он допустил вторую ошибку подряд.
- Я сказал "темное дело" потому, что причины смерти Михайлова покрыты мраком. Рассеять этот мрак - моя цель. И реабилитировать вашего покойного друга.
- Реабилитировать?
- Вы должны понимать, что самоубийство…
- Да, да! Я не подумал об этом. Было бы очень неприятно и несправедливо… Хотя Михайлов был достоин любой награды. Больше, чем я!
Афонии достал блокнот и карандаш.
- Итак, слушаю вас! - сказал он.
Нестеров откинулся на спинку кресла. Он даже закрыл глаза, очевидно вспоминая пять месяцев, которые интересовали его гостя, пять месяцев, бывших в его памяти небольшим отрезком богатой событиями партизанской жизни отряда, которым он командовал.
- Михайлов появился у нас ранней осенью тысяча девятьсот сорок третьего года… - начал он.
Глава третья
1
- Много позже, - закончил Нестеров свой рассказ, - к нам попали два партизана из отряда Добронравова. От них мы узнали ошеломившую нас новость - Николаи Михайлов жив! Он появился в их отряде примерно так же, как появился у нас. И воевал с такой же беззаветной смелостью. И так же, как мы, Добронравов представил его к той же награде, что меня нисколько не удивляет.
- Это мне известно, - сказал Афонин. - Вы не знаете, где сейчас находится ваш бывший комиссар?
- Лозовой? Он жив. В одном из последних боев нашего отряда Александру Петровичу оторвало ступню. Нам удалось переправить его в медсанбат армейской дивизии, это и спасло ему жизнь. Сейчас он живет в Москве.
- Его адрес вам известен?
- Конечно. Мы часто встречаемся.
Афонин записал адрес и поднялся.
- Мне остается поблагодарить вас, Федор Степанович, - сказал он. - И извиниться за беспокойство.
- Мой рассказ прояснил что-нибудь?
- Очень мало, но спасибо и на том. В таком деле сведения приходится собирать по крохам. В сумме они могут кое-что дать. И помочь следствию.
- Сейчас вы, наверное, направитесь к Добронравову?
- Нет, сначала к Лозовому. Добронравов живет не в Москве. Он должен приехать сегодня вечером.
- Понимаю.
- И вот еще что, Федор Степанович. Прошу вас никому не сообщать о нашем разговоре. Если речь зайдет о Михайлове, а это обязательно случится, то скажите, что вы знаете о его смерти, но не говорите о самоубийстве. Я начинаю думать, что об этом не будет сообщено вообще.
Нестеров пристально взглянул на Афонина:
- Почему вы так думаете? Если это не секрет.
- Есть кое-какие соображения на этот счет.
- Значит, секрет. Ну что ж, вам виднее. Со своей стороны, обещаю молчать.
- Благодарю вас! Пока до свидания!
- Пока? Значит, вы думаете, что я могу понадобиться?
- Всё может случиться.
- Всегда к вашим услугам.
Сев в машину, Афонин попросил шофера снова ехать на Большую Полянку.
Надо предупредить Иванова о том, что необходимо молчать о самоубийстве Михайлова. А затем придется ехать в гостиницу "Москва" и постараться пресечь слухи.
Чутье оперативного работника подсказывало Афонину, что в деле Михайлова лучше сохранить в тайне обстоятельства его смерти.
Он не мог бы сказать, что именно в рассказе Нестерова насторожило его, но был уверен - что-то тут неладно.
Разбираться сейчас в своих подсознательных ощущениях Афонин и не пытался. Он знал, что ясность придет сама собой потом, когда мозг как бы переварит сообщенные ему сведения. Так бывало у Афонина всегда.
Сделать вес возможное, чтобы сохранить тайну, - ближайшая задача. Ну а если впоследствии окажется, что он ошибся и хранить ее нет никакой необходимости, то ничего плохого от его действий произойти не может.
Иванова он застал дома и тотчас же получил его обещание молчать. При этом бывший комиссар не задал даже ни одного вопроса.
В гостинице Афонин с удовлетворением узнал, что фамилии самоубийцы никому не сообщали, да никто ею и не интересовался. Проинструктировав директора о том, как он должен поступать в дальнейшем, если появятся корреспонденты газет, Афонин ненадолго заехал в управление, пообедал, а в пять часов дня вошел в подъезд дома па бульваре Гоголя, где жил Лозовой.
Дверь открыла пожилая женщина, как выяснилось потом, - мать Лозового.
- Александра нет дома, - ответила она на вопрос Афонина. - Немного не застали.
- Вы не можете сказать, когда он вернется?
- Думаю, что не скоро. Он ушел в гостиницу "Москва" повидаться с товарищем.
- А с кем именно, вы случайно не знаете?
- Знаю, с Николаем Михайловым. Воевали вместе. А вы, очевидно, тоже его фронтовой товарищ?
Афонии улыбнулся. Просто удивительно, как все, с кем бы он ни встречался, безошибочно угадывают в нем недавнего фронтовика.
- Нет, Александр Петрович меня не знает, - сказал оп. - Я действительно фронтовик, вы угадали. И мне очень, просто до зарезу, нужен товарищ Лозовой. Давно он ушел?
- С полчаса.
- А больше он никуда не собирался пойти?
- Кажется, никуда.
- В таком случае разрешите мне подождать его. Я думаю, что он скоро вернется.
Женщина с удивлением взглянула на Афонина.
- Пожалуйста, войдите! - сказала она. - Но я не думаю, чтобы он скоро вернулся. Фронтовые друзья…
- Видите ли в чем дело, - сказал Афонин. - Я точно знаю, что Александр Петрович не застанет Михайлова.
- Вы у него были?
- Нет, но я знаю точно.
- Если так, то конечно. Вот сюда, пожалуйста!
Она провела гостя в чисто прибранную комнату и оставила его одного.
- Уж извините! - сказала она. - Но у меня обед на кухне…
- Не церемоньтесь со мной, - попросил Афонин.
Как он и предполагал, ожидать пришлось недолго. Лозовой явился через пятнадцать минут. Афонин слышал, как мать, открыл ему дверь, сказала о нем. Ответа он не расслышал.
Лозовой пошел в комнату быстрой походкой, высокий, по-военному подтянутый, не только не на костылях, как ожидал Афонин, но даже без палки. Видимо, протез был сделан хорошо, и Лозовой успел к нему привыкнуть. На вид ему было лет тридцать, может быть даже меньше. Молодое лицо старила глубокая морщина между бровями и седая прядь в густых каштановых волосах, зачесанных на косой пробор.
Афонин сразу понял, что его визит неприятен Лозовому. Было очевидно, что он сильно расстроен и не расположен беседовать с кем бы то ни было.
Первые же его слова подтвердили это.
- Простите меня… - начал он, но Афонин поспешно перебил его.
- Я всё понимаю, - сказал он. - Вас расстроило известие о смерти вашего друга. Но я явился к вам как раз по этому самому поводу.
- Кто вы такой?
Афонин протянул свое служебное удостоверение. Брови Лозового сдвинулись, и складка между ними стала еще глубже.
- Мне сказали в гостинице, что Николай Михайлов скоропостижно скончался.
- Вам сказали правду.
- Тогда при чем здесь вы?
- Мне нужно, даже необходимо поговорить с вами. Если разрешите, сядем вот тут.
- Ах да, конечно! Извините меня. Я совсем забыл о том, что вы стоите.
- Ничего! Мне это понятно.
Когда оба сели, Лозовой нервным движением потер лоб.
Афонин вспомнил, что об этом жесте упоминал в своем рассказе Нестеров. Видимо, это была постоянная привычка Лозового.
- Вчера вечером, - сказал он, - Николай позвонил мне, сообщил о своем приезде в Москву и просил зайти. Мы договорились встретиться сегодня около пяти.
- В котором часу он вам звонил?
- В начале двенадцатого.
- Каким тоном он говорил с вами?
- Не понимаю вашего вопроса. Самым обыкновенным.
- Его просьба о свидании не звучала так, что ему необходимо видеть вас как можно скорее?
- Нисколько! Я же сказал, что мы договорились встретиться в пять часов.
- Он согласился на это охотно?
- Даже предложил сам. Я звал его к себе с утра, но он сказал, что раньше пяти не сможет освободиться.
- Почему же вы пошли к нему, а не он к вам?
- Право, не знаю, так вышло.
- Это очень важно, то, что вы рассказали!
- Почему важно?