Вскоре пришло еще одно письмо, даже более важное, чем письмо юнги. В нем содержалось признание одного из виновных, который, умирая от болезни на испанском Понапе, одном из Каролинских островов , раскаялся в содеянном и поведал о преступлении приезжему миссионеру. Не ограничившись признанием, умирающий заставил священника написать под диктовку письмо и переслать семье капитана Мариона. Но, к сожалению, документ не имел юридической силы, так как на нем не было ни подписи автора, ни подписи свидетелей. Однако он имел огромное моральное значение. В конце концов, можно было разыскать священника, пригласить его во Францию, чтобы тот предстал перед судом в качестве свидетеля. Не ждать же, прозябая в нищете и надеясь на чудо?
Для бедной женщины жизнь в Сен-Мало становилась невыносимой. Одна, с двумя детьми на руках, она оказалась без средств к существованию. Узнав, что по прошествии пяти лет администрация колонии может выделить заключенному участок земли или даже какое-то помещение, в котором поселится его семья, а сам каторжник будет пользоваться полусвободой, чтобы видеться иногда со своими близкими, она решила отправиться к мужу.
"Пять лет! До этого срока - только несколько месяцев! Ожидание не будет таким мучительным, ведь мы окажемся вместе!" - думала женщина. Она продала последнее, чтобы оплатить дорогу до Сен-Назера и потом купить билеты для эмигрантов на трансатлантическое судно, отплывающее в Кайенну .
Путешествие было ужасным. Когда мадам Марион с измученными детьми сошла на землю, у нее оставалось лишь 25 франков. Не теряя ни минуты, она отправилась в Главное управление тюрем и мест заключения, поговорить с директором. Судя по внешнему виду, чистой и элегантной одежде, никому и в голову не пришло, что белая женщина с детьми - жена каторжника. Ей повезло - господин директор оказался на месте. У него был усталый и равнодушный вид, как у всех колониальных функционеров, праздно проводящих время на службе. В двух словах мадам Марион рассказала ему о своем деле и попросила разрешения повидаться с мужем. По мере того, как она говорила, брови главного управляющего ползли вверх, и лицо становилось все более суровым. Наконец он переспросил:
- Как зовут вашего мужа?
- Андре Марион, сейчас он в Сен-Лоране.
Услышав имя Мариона, мужчина вскочил и, потеряв контроль над собой, заорал:
- Послушайте, дорогуша, ваш муж - опасный преступник! Он только что пытался совершить побег, искалечил двух наших охранников… К счастью, его поймали. Теперь его песенка спета!
- Скажите, месье… Что ему за это будет? Ведь он был осужден без вины!
Директор разразился страшным хохотом, как будто ему только что рассказали анекдот.
- Без вины! А! Хорошая шутка! У меня тут пять тысяч заключенных, и все говорят одно и то же. Их послушать, так они заслуживают орден Почетного легиона .
- Месье! Умоляю вас, разрешите мне встретиться с ним! Мы приехали сюда издалека с одной только надеждой увидеть и поддержать Андре. Вы не поверите, что́ нам пришлось пережить. Я хочу разделить с ним все тяготы и лишения каторги. Ничто меня не пугает: ни усталость, ни боль, ни стыд, только бы быть вместе. Я сочту это за счастье.
Но у главного управляющего тюремной администрации было каменное сердце. Оставаясь глухим к мольбам несчастной женщины, он безразличным голосом ответил:
- Ничем не могу помочь вам, бедняжка… Через десять дней вашего мужа будут судить… Возможно, приговорят к смертной казни… Кроме того, вы здесь без разрешения властей и ваше присутствие недопустимо на территории колонии. Возвращайтесь во Францию. Я распоряжусь, чтобы вас проводили на пароход, который отправится через пять дней.
- Месье, это ужасно то, что вы…
- Не настаивайте! Вы поедете добровольно, или я вас заставлю. Да, заставлю.
- Но вы обрекаете нас на нищету… на смерть!
- Нищета, смерть… Меня это не касается.
Отчаявшись, мадам Марион вышла из кабинета и, взяв детей за руки, пошла куда глаза глядят. До вечера они бродили по улицам Кайенны, пока не оказались около рынка на берегу канала. Малыши жаловались на жару и усталость. Симпатичная мулатка выглянула из хижины и позвала их. Как они были добры, эти скромные люди! Женщина пригласила их войти, предложила поесть и отдохнуть, извиняясь за убогость своего жилища. Она рассказала, что ее приятель, тоже цветной, сидевший тут же в углу, недавно вернулся из мест заключения. Мужчина внимательно слушал рассказ незнакомки, жалел ее, искренне считая, что она гораздо несчастнее прокаженного в лепрозории . У него был большой опыт по части жития на каторге, и он не мог рассказать ей ничего утешительного.
Мадам Марион хотела немедленно отправиться в Сен-Лоран, чтобы увидеть судей, в чьих руках находилась жизнь ее мужа, и показать собранные документы. Нужно было умолить, разжалобить их, может быть, даже вырвать силой прошение о помиловании.
Плыть по морю не представлялось возможным. Власти могли помешать их отъезду и вернуть во Францию. Оставался лишь один сухопутный вариант. От Кайенны до Сен-Лорана было 50 лье по берегу через всю страну.
- Пятьдесят лье… по пять лье в день, это займет десять дней! Мы отправимся завтра! Да, мои дорогие? - обратилась отважная бретонка к своим малышам.
- Да, мамочка, конечно, - в один голос отвечали сын и дочь. - Пойдем пешком! Мы будем мужественными и смелыми, чтобы найти папу… Вот увидишь!
И трое путников пошли по неизведанной дороге, время от времени встречая телеграфные столбы да группы людей из движения за освобождение. Они питались как попало, спали прямо на земле и ни на что не жаловались. Но судьба оказалась беспощадна к героической молодой женщине, и ей не суждено было добраться до Сен-Лорана. Адская земля Гвианы стала ее вечным домом.
ГЛАВА 5
Новые переживания. - Главная монахиня. - Сострадание. - Комната в госпитале. - Казематы. - Героический поступок. - Через окно. - Часовой. - Забор. - Отец и сын. - Свет надежды. - "Кто идет?" - Выстрел. - Тревога.
Конвоир отвел детей в госпиталь. Там было полно народу: солдаты слонялись без дела, каторжники работали, выздоравливающие прогуливались. Все с любопытством смотрели на заплаканных, держащихся за руки ребятишек, думая о том, за что их могли арестовать и доставить в это Богом забытое место. Больше всего мальчику и девочке хотелось спрятаться от внимательных взглядов незнакомых людей.
Охранник поприветствовал главную монахиню, приложив к козырьку руку, и басом произнес:
- Сестра моя, господин председатель просит вас присмотреть за этими детьми.
- Кто они? - удивленно спросила пожилая женщина.
- Похоже, сын и дочь номера двести двенадцатого, которого только что приговорили к смерти.
Услышав эту новость, маленький горбун и его сестра громко заплакали.
- Замолчите! Замолчите немедленно! - раздраженно произнесла главная монахиня и укоризненно посмотрела на солдата: - Вы что, не понимаете?
Погладив детей по головкам и ласково приговаривая, она отвела их в большой зал, который служил приемной.
- Они хотят убить папу! Я тоже хочу умереть! - всхлипывала Лизет.
- Мама умерла по дороге… Палачи! Они убьют его! Он ничего не сделал… Папа, бедный наш папа! - вторил ей маленький горбун.
На протяжении сорока лет монахиня видела только преступников. Горе беззащитных маленьких существ тронуло ее душу. Невозможно было спокойно видеть слезы и слышать безутешные рыдания. На строгом морщинистом лице появилось сострадание, и бесцветные губы произнесли:
- Надзиратель, должно быть, ошибся… Вашему папе ничего не сделают… Бог не допустит, чтобы вы остались сиротами…
Но перед глазами детей стояли лишь мрачные лица судей и конвоиров да барьер, за которым сидел отец. Нервы их были на пределе. Продолжая плакать, Лизет бросилась на пол. Брат опустился рядом с ней и обнял.
- Господи! Сделай так, чтобы я умерла! - просила девочка.
Главная монахиня не могла пережить, чтобы ребенок просил Бога о смерти. Она позвонила в колокольчик. Прибежали другие монахини, подняли детей, отнесли в комнату, где на кроватях и окнах висели москитные сетки, уложили их и дали успокоительное. Вскоре брат и сестра могли говорить. Они рассказали о своих злоключениях, начиная с отъезда из Сен-Мало и до появления в зале суда. Они не могли понять, почему им было отказано в такой простой и естественной вещи, как повидаться с отцом, и без конца спрашивали:
- Они не убьют его, нет, мадам?
Принесли еду. Но брат и сестра отказались, сказав, что будут есть только после встречи с отцом. Монахиня хотела заставить их, но дети, предпочитая умереть с голоду, твердо стояли на своем. Они также очень удивились, почему им не позволили увидеть Татуэ.
- Он очень плохой человек, - объясняла старая женщина, - злодей, преступник!
- Но он - наш друг, - возражала девочка, - он больше не злодей, мы любим его. Из-за нас он вернулся в тюрьму.
Слова Лизет остались без внимания. Однако главная монахиня задумалась. Чувствовалось что-то искреннее в упорстве маленьких незнакомцев, настаивающих на невиновности отца. Проклиная излишнюю строгость режима, она отправилась к коменданту. Со сдержанным уважением тот слушал доводы старой женщины, однако не соглашался с ними. Она настаивала, требовала, взывала к его человеческим чувствам, просила оказать ей личную услугу и разрешить свидание, поручившись за своих подопечных. Тюремщик почти уступил, однако вспомнил:
- Разрешить свидание может только главный управляющий.
- Ну и что же! Телеграфируйте ему мою просьбу… Я беру ответственность на себя.
Запрос был отправлен. Но по неизвестной причине телеграф перестал вдруг работать, возможно, из-за падения какого-нибудь дерева на провода.
Время шло. Ожидание казалось вечным. Теперь дети говорили без умолку. Гектор хотел знать все, что касается отца:
- Где он?
- В камере.
- Где его камера, ее отсюда видно?
- Да, мой милый.
- Мадам, покажите, пожалуйста, прошу вас.
- Смотри, вон там квадратный дворик…
- В нем есть кто-нибудь?
- Есть. Там стоит часовой и смотрит, чтобы никто не входил и не выходил.
- А дверь? Где дверь в камеру?
- Третий проем в красной стене.
- Вижу… Бедный папа! А если подойти, что будет?
- Охранник будет стрелять из ружья по любому, кто приблизится.
Маленький горбун задумался и грустно произнес:
- Все здесь говорят о смерти… Мы долго тут пробудем?
- Не знаю, может быть, вы поедете в Кайенну.
- Я не хочу. А ты, Лизет?
- Мы должны остаться рядом с папой. Скоро мы увидим его… обнимем, поцелуем и скажем, как мы его любим…
Приближалась ночь. Сестра милосердия отвела детей отдохнуть и пожелала спокойной ночи.
- Мы будем вести себя хорошо и постараемся заснуть, - заверили ее брат с сестрой.
Одно из окон комнаты выходило во двор, другое - на дорогу, по краям которой росли манговые деревья . Аллея вела к пристани. Тотор и Лизет, на удивление спокойные, наблюдали за птицами, которые, не боясь людей, перелетали с ветки на ветку в поисках ночлега.
Сумерки сгущались. В комнату принесли ночник и глиняный кувшин со свежей водой. Брат и сестра забрались в кровати и вскоре заснули или, по крайней мере, притворились спящими.
Прозвучал сигнал окончания работы. Отовсюду в дома и казармы возвращались люди. Прошло часа три, и новый сигнал возвестил об отбое. Лагерь погрузился в тишину душной экваториальной ночи, лишь вдалеке иногда повизгивали дикие обезьяны.
Маленький горбун приподнялся и шепотом спросил:
- Лизет, ты спишь?
- Нет, жду.
- По-моему, пора…
Мальчик молча оделся, вылез из-под москитной сетки и потушил ночник. Затем наклонился над кроватью сестры:
- Не бойся! Никто меня не поймает.
- Будь осторожен, там часовой с ружьем!
- Да… да… не волнуйся!
- Обними меня.
Гектор поцеловал сестру и подошел к окну. Осторожно открыв его, он встал на подоконник и решительно спрыгнул на землю. Приземление было удачным, ведь окно находилось невысоко от земли. Некоторое время маленький горбун оставался на месте, прислушиваясь, не заметил ли его кто-нибудь. Никого. Все шло хорошо. Пригнувшись, он пересек манговую аллею, отдышался и почти ползком стал пробираться дальше. Ноги его дрожали, сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Но желание встретиться с отцом было сильнее страха, и он уверенно двинулся к казематам. Двухметровый деревянный забор, протянувшийся метров на шестьдесят, лишь с первого взгляда казался неприступным. Его охраняли двое: один часовой с севера, другой - с юга. Мальчик помнил, что оба имели право стрелять без предупреждения, но не остановился. Он узнал часового, охранявшего северную сторону. Это был тот самый конвоир, что проводил его и сестру в госпиталь. Теперь солдат дремал, опершись на ружье, мечтая о родной Франции, отделенной от него восемнадцатью тысячами лье океана. Мимо часового Гектор проскользнул незамеченным. Оставалось перелезть через забор и пересечь двор. Надо сказать, что, несмотря на горб, мальчик был ловкий, сильный и умел преодолевать подобные препятствия, так как большую часть свободного времени проводил со своими товарищами в порту, где ему приходилось лазить и не на такие заборы. Он сделал несколько шагов, завернул за угол и без труда оказался наверху, а затем благополучно соскользнул вниз. Маленький горбун вспомнил расположение камер, которые он видел из окна госпиталя. Первая, вторая… Вот третья дверь! Он прислушался. Тишина. Пригнувшись к земле и приблизив губы к щели под дверью, герой прошептал:
- Папа! Послушай, это я, Гектор!
Он услышал скрип кровати и звон цепей.
- Это ты, малыш? Гектор, мальчик мой любимый! А где сестра, где моя маленькая Элиза?
- В госпитале. Они не хотели, чтобы мы увиделись, но я… я пришел сказать, что мы очень-очень любим тебя.
За тяжелой дверью камеры смертников узник чувствовал себя как запертый в клетке зверь. Ему хотелось вырваться на свободу, прижать к своей груди отважного мальчугана, поцеловать и рассказать о тех нежных чувствах, которые переполнили его сердце. "Мой сын здесь… Я могу говорить с ним. Господи! Как этому хрупкому юному созданию удалось пробраться сюда?" - пронеслось в голове несчастного. Радость и гордость смешивались с тревогой за судьбу сына. Глаза стали мокрыми от слез, нечаянно мужчина всхлипнул.
- Папа, ты плачешь? - спросил маленький горбун сквозь щель.
- От счастья, малыш! Первый раз за все время пребывания в этом аду. Я восхищаюсь тобой, сыночек мой любимый!
Марион свесился с кровати, чтобы быть как можно ближе к двери.
- Папа! Послушай, мне надо сказать тебе одну очень важную вещь.
- Говори, дорогой, я слушаю.
- У нас здесь есть друг, очень сильный и смелый. Он любит нас и сделает все, чтобы спасти тебя. Он тебя тоже любит и хочет, чтобы ты остался жив.
- Как его зовут?
- Татуэ.
- Это бандит! Бедные дети, где вы с ним встретились?
- Ты ошибаешься… Он спас нас. Без него мы с сестрой уже умерли бы рядом с мамой… А он даже похоронил ее с почестями.
Вспомнив об умершей жене, капитан Марион снова всхлипнул. Но что он мог предпринять, закованный в кандалы в камере смертников? В помощь Татуэ ему плохо верилось. И все же маленькая надежда на спасение зародилась в почти мертвой душе осужденного. "Жить! Жить на свободе! Любить своих ни в чем не повинных малышей, с которыми меня разлучила судьба, сделать их счастливыми. А наказание пусть понесет тот, кто его заслужил, кто разрушил мое счастье, разорил мой очаг и искалечил мою жизнь", - думал бедный каторжник.
Прошло минут пять. Вокруг по-прежнему все было спокойно. Похоже, безумная выходка маленького героя удалась. Однако отец беспокоился, как мальчик выберется из тюрьмы и доберется до госпиталя. Сына это совершенно не заботило. Он просто наслаждался счастливой возможностью рассказать отцу как можно больше, настойчиво возвращаясь к обещаниям Татуэ.
Марион был наслышан о загадочных случаях, происходивших на каторге. Знал он также и о существовании объединений, куда входили самые умные и сильные узники. Их главари были настоящими королями лагерей, пользовались неограниченной властью, иногда превосходящей власть администрации. Может быть, Татуэ был одним из таких людей… И отец продолжал слушать радостное и возбужденное щебетание сына.
Гектор, согнувшись в три погибели, почти касался головой земли. Когда он уставал, то приподнимался и говорил громче. В один из таких моментов его услышал часовой.
- Стой! Кто идет? - крикнул солдат. Он прислушался. Никто не отозвался. - Кто идет? - повторил он громче и, выпрыгнув из будки, направился в сторону бараков. Ему показалось, что около одной из камер сидит человек. Часовой вскинул ружье и выстрелил в темный силуэт.
- Гектор, сын мой, ты ранен? - с беспокойством спросил заключенный. Ответа не последовало. Солдат скомандовал:
- Тревога! К оружию!
На его выстрел и крики прибежали двое охранников, капрал с фонарем и часовые с других постов. Ключей от казематов ни у кого не оказалось, и один из людей побежал к коменданту.