"6 мая. Ночевал на острове у рыбаков. Начался перелет уток. Идет кряковая, касатая, чирок, шилохвость, крохали, чернеть. 8 мая. На хребте выпал снег. 25 мая. Пасмурно, временами дождь, гроза. Изюбр хорошо посещает солонцы. Задержал нарушителя границы. 7 июня. Прибывает вода. Накрыл браконьера. Зацвела дикая яблоня".
Башуров самозабвенно любил природу, он даже очеловечивал ее, и эта страсть незаметно передалась мне.
И вообще на заставе я многому научился. И распознавать ухищренные следы нарушителя, и верить, что отец вернется после схватки с вооруженным диверсантом живым, и понимать, что такое воинский долг.
Все это, конечно, сыграло свою роль, когда я ломал голову над сложнейшей проблемой: кем быть? Но и я колебался. В таких случаях Ромка испытующе смотрел на меня прищуренными хитрыми глазами и повторял свою излюбленную фразу: "Важно, не кем ты будешь, а каким будешь".
- А как же с призванием? - недоумевал я.
- Зачем так громко? - спрашивал он.
Мне часто вспоминаются слова отца о том, что каждый исторический период требует своих героев. Во времена отцовской юности, например, позарез нужны были летчики. И молодежь хлынула в аэроклубы, прыгала с парашютом, пела "В далекий край товарищ улетает", поднимала в воздух "ястребки". Что касается нашей юности, то она сделала свою заявку: требовались физики, конструкторы, космонавты.
Тем более мне трудно было понять Ромку, отличнейшего математика. Ведь не просто так, ради спортивного интереса, задумал он стать офицером. Конечно, если говорить откровенно, в училище шли разные ребята. Одни уже вдоволь нашагались по дозорным тропам, вволю поели солдатской каши. Они знали, на что идут, понимали, что служба офицера на границе - не рай небесный. Другие знали границу только по книгам и кинофильмам. В карманах их пиджачков лежало единственное богатство и надежда - аттестаты зрелости. Эти присматривались, взвешивали все "за" и "против", особенно после того, как побывали на стажировке. А были и такие, что гнались лишь за дипломом. В нашей группе учился один из таких - Кравцов. Поступал он в училище с боем, просил, настаивал, обивал пороги, умолял. А как-то в откровенной беседе со мной сказал:
- Между нами, говорю как другу. Училище - высший класс. Учись на здоровье. И не улыбайся. Сам посуди. Студенту в институте о жратве думать надо? Попробуй забудь - живот мигом напомнит. А я прибыл в столовую - все, что есть в печи, на стол мечи. Как положено: курсантская норма. И не улыбайся! Независимо от того, влепил мне преподаватель тактики двойку или нет. Или, возьмем, обмундирование. В "гражданке" все барахло, от носков до берета, приобретай в магазине. И гони наличными. А здесь я одет и обут. В моей экипировке не то что на границу, на любую танцплощадку - зеленый свет. Есть преимущества? Вот и анализируй. А насчет учебы? В институте, я слышал, не успел полную норму двоек нахватать, тебе тихонечко посоветуют: позвольте вам выйти вон. Как в известном рассказе писателя Чехова. А здесь? Курсовой срочно прикрепит к тебе передовика. Комсомол зашевелится. Преподаватели. Поставить мне двойку это для них все равно что вызвать огонь на себя. Иначе скажут, нет индивидуального подхода. Вот так. Делай выводы. Анализируй. И не улыбайся.
Кажется, ничто из его рассказа так не бесило меня, как это "не улыбайся". Иной раз даже хотелось дать ему по морде.
Со стажировки Кравцов вернулся не в меру веселый и оживленный. Хорохорился, бодро рассказывал о своих впечатлениях. Но я хорошо видел, что бодрость эта искусственная, что сквозь нее прорывается растерянность и злость.
- Воду возят за семьдесят километров. Ночью лежишь как в парилке на самой верхотуре. Песок в зубах круглосуточно. От пуза. Короче, живи и радуйся, И не улыбайся.
Он рассказывал подробности, и я представил себе, как, заслышав отдаленный гул машины-водовозки, бежит к ней навстречу заставская детвора - дети офицеров и старшин. Куры радостно и ошалело машут крыльями. Нетерпеливо ржут и раздувают мягкие ноздри кони, повернув к дороге гривастые шеи. Срывается с привязи обычно тихий и флегматичный теленок. И только солдаты не выбегают навстречу, не смотрят на машину, то и дело буксующую в песке. Не потому, что им не хочется пить. Просто им некогда. Одни спят, не дождавшись воды, другие идут среди барханов, изредка поглядывая на полупустую фляжку.
Я чувствовал: Кравцов не выдержит. И точно: через несколько дней мы узнали, что он вручил командиру рапорт:
"Прошу ходатайствовать перед командованием об отчислении меня из училища. Моим призванием всегда была авиация. Мне пришлось идти служить в погранвойска, но я до сих пор мечтаю об авиации и хочу быть гражданским летчиком".
Я был уверен, что эти строки родились в голове Кравцова в первый же день стажировки. Кравцов - летчик! Это не укладывалось в моей голове. Мы вытащили его на комсомольское собрание. Напомнили его же слова, сказанные курсанту нашей учебной группы, который спасовал и хотел уходить из училища. Кравцов говорил тогда:
- Эх ты, человек! Счастье ищи на трудных дорогах. И не верь в скуку дальних мест. Преодолевай трудности. И не улыбайся.
Теперь ребята били Кравцова его же словами. Но даже тени смущения мы не увидели на его лице. Я не стал выступать. Потому что в свое время молча выслушивал Кравцова, потому что гнев кипел у меня в груди, но так и не вырвался наружу.
Когда мы расходились, единогласно проголосовав за суровое наказание, Колька Маевский сказал ему:
- Слизняк.
Наверное, он был убежден, что более мерзкого существа, чем слизняк, природа просто не сумела придумать. А я мысленно обругал себя за то, что терпимо относился к разглагольствованиям Кравцова.
Да, такие, как Кравцов, были. Но я мог доказать кому угодно, что Ромка - человек совсем другого склада, что пошел он в училище не из-за диплома, а тем более не из-за материальных выгод. И все же его неожиданное решение поступить в училище было для меня загадкой. Я чувствовал, что он не сможет посвятить себя военной профессии, что пошел учиться вовсе не потому, что его тянуло на границу.
А вообще, как бы то ни было, мы начинали свою пограничную службу. Все то, что целых четыре года вдалбливали нам в головы преподаватели самых различных кафедр, все то, что мы приобрели, устремляясь вслед за танками по мокрым солончакам или слепыми душными ночами гоняясь за "нарушителями" границы, все то, что старались воспитать в нас командиры, политработники и преподаватели, - все это должно было теперь пройти проверку жизнью, самую суровую проверку из всех существующих на земле.
И что бы ни говорил Ромка, как бы бодро и независимо ни старался себя вести, - он тоже не мог не думать об этом. Впрочем, думали о себе, наверное, не только мы. О нас думали и командир части, и начальник политотдела, и начальник училища, и преподаватели. И конечно же, каждый из них хотел, чтобы у нас все было в полном порядке.
На заставу нас вез капитан Демин - инструктор политотдела отряда. Круглолицый, словоохотливый, белобрысый, он был из тех людей, кому не требуется много времени для того, чтобы завязать дружбу. Мы порадовались тому, что он говорит нам не прописные истины о наших задачах, а, казалось бы, совершенно отвлеченные вещи: о том, как неудачно женился молодой офицер на соседней заставе, о последнем фельетоне в "Комсомолке", о том, какие выкрутасы проделывает кое-кто из молодых поэтов. И все же то, что он рассказывал, как-то незримо и естественно переплеталось со всем тем, что нам предстояло делать на заставе.
Мы были уверены, что Демин проживет у Туманского не меньше недели и не отстанет от нас до тех пор, пока не убедится, что мы стали ходить тверже и можно уже не водить нас за ручки. Наверное, он намеревался провести показное занятие, побыть на тех занятиях, которые будем проводить мы, пойти с нами в наряд, проинструктировать Туманского, как лучше подойти к каждому из нас, вероятно, хотел напомнить ему, что главное в работе с молодыми офицерами - не опекать, а помогать. Но через час после того, как мы вошли в канцелярию заставы, Демина вызвал к телефону оперативный дежурный из отряда и сообщил, что у него тяжело заболела жена. И потому, пообещав все же добраться до нас и, как он в шутку сказал, "поставить наши мозги на место", Демин вскоре уехал.
- Теперь молодняку курорт, а не служба, - ворчал Туманский. - Появился на пороге - навстречу и командир части, и начальник политотдела. С хлебом-солью. На заставу везет штабной офицер. Рассказывает. Показывает. Как и куда ступить. Темный лес!
- Сухарь плюс солдафон. Аксиома! - шепнул мне Ромка.
После обеда Туманский повел нас показывать участок границы.
…И вот мы возвращались с участка. Возле ворот заставы лихо притормозил "газик". Из него неторопливо вылез невысокий человек лет сорока в разноцветной, броской не по возрасту рубашке навыпуск. На голове его чудом держался коричневый берет, обут он был в замшевые сандалеты. Человек был худощав и, несмотря на седые виски, напоминал щуплого паренька. Увидев нас, он отшвырнул в сторону объемистый желтый портфель из свиной кожи и радостно взмахнул руками. Лицо его засияло, белесые брови полезли на лоб, облупленный на солнце нос смешно наморщился, пышные жидкие волосы разметало внезапно налетевшим ветром.
- Гроза шпионов и контрабандистов! - восторженно воскликнул он и, с размаху обняв Туманского, начал тормошить его.
- Здравствуй, Илья, - смущенно и растерянно произнес Туманский, безуспешно пытаясь вырваться из рук приезжего. Одновременно он искоса поглядывал на нас, словно оправдываясь и говоря: "Вы же видите, не я начал, не от меня это зависит, виноват вовсе не я, а этот взбалмошный человек".
- К чертям твои уставные приветствия! - еще громче заорал Илья. - Мы не виделись целых три года!
- Откуда ты свалился, Илья? Ни телеграммы, ни письма…
- Только внезапность, - наконец отпустив Туманского, ответил Илья. - Главное - нарушить твои параграфы. Вот и свалился прямо оттуда, - он резким движением руки показал в небо. - Самолеты-вертолеты. В небесах стал философом. И никакой гордости, что схватил за бороду самого всевышнего. Полцарства - за щепотку родимой земли.
Он снова засмеялся и пристально посмотрел на меня и на Ромку.
- Твои мушкетеры? - хохотнул он и протянул нам руку. - Я - Грач. Разрешаю улыбнуться.
- Грач? - ахнул Ромка.
- Грач, - весело поддакнул тот. - Нравится? Прибыл в гости к своему единоутробному брату. Знаю, о чем вы спросите. Грач - псевдоним. В сущности, я тоже Туманский. Легко и просто. А вы - только что оперившиеся лейтенанты? Угадал?
- Угадали, - помрачнел Ромка.
- Окончили высшее?
- Высшее, - подтвердил я.
- Значит, изучали высшую математику?
- Изучали, - сказал Ромка и приободрился.
- Через год застава вытряхнет из них всю математику, - заверил Туманский.
Грач раскатисто захохотал. Внизу у реки отозвалось эхо.
- А ты знаешь, Туманский, математика проникла даже в литературу.
- Пусть проникает, - рассердился Туманский. - Для меня высшая математика - не пропустить нарушителя.
- Черт возьми, ты заговорил афоризмами, - обрадовался Грач и хлопнул его ладонью по плечу. - Но, кажется, ты совсем забыл, что я твой гость и что меня, следовательно, уже пора пригласить в дом. Как Катерина? Наталка? Генка?
Туманский коротко ответил, что семья жива и здорова. Мы вошли во двор заставы. Возле самого здания в два ряда, словно солдаты в строю, росли высокие тополя. Возле одного из них на скамейке сидел плотный крепыш с ефрейторскими нашивками на погонах. Он неторопливо, с чувством собственного достоинства раскуривал папиросу.
- Рядовой Теремец, - позвал его Туманский.
Теремец подошел грузновато, стараясь почетче ступать ногами, но со строевой выправкой он был явно не в ладу. Доложив капитану, он стоял перед ним как-то чересчур спокойно, словно не ждал никаких новостей или неприятностей.
- Для чего служит вышка? - невесело спросил его Туманский.
- Для наблюдения, - Теремец медленно отвел большие спокойные глаза в сторону.
- А зачем делать из нее избу-читальню?
- Не понимаю, товарищ капитан, - начал было Теремец.
- Зато я понимаю, - жестко сказал Туманский. - Призывы сочиняете?
Теремец едва приметно ухмыльнулся и промолчал.
- Забыли, когда ваша служба кончается?
- Никак нет, товарищ капитан, не забыл.
- Так куда же вы торопитесь?
- На завод, товарищ капитан. Руки чешутся.
- А по тактике двойка. На ночной стрельбе по Луне из автомата шпарили. Когда возьметесь за военное дело?
- А что военное дело, товарищ капитан? - уже с некоторым раздражением спросил Теремец. Ему, видимо, не нравилось, что капитан ведет этот неприятный разговор при новых на заставе людях. - Что военное дело? - повторил он. - Полтора года - и в "гражданку". К тому же стоит вопрос о разоружении.
Грач затрясся от смеха. Ромка присоединился к нему. Туманскому это не понравилось.
- Идите, Теремец, - отпустил он солдата. - Мы еще с вами побеседуем. А призывы не те пишете, что надо. Завтра буду на вышке - не заставляйте меня цитировать ваши произведения.
- Ясно, товарищ капитан, - коротко ответил Теремец.
Когда он скрылся в казарме, Туманский сказал мне:
- Займитесь рядовым Теремцом, лейтенант Костров. Индивидуально.
- Есть, заняться рядовым Теремцом, - повторил я.
Грач лукаво подмигнул мне и ушел вместе с Туманским.
Когда мы остались одни, Ромка, копируя Грача, подмигнул правым глазом и протяжно, почти по слогам, сказал:
- Высшая математика!
- А ты знаешь, кто такой этот Грач?
- Брат Туманского?
- Писатель.
- Не слыхал такого.
- А я слыхал. И читал его роман, - похвастался я.
- Не очень-то радуйся, - оборвал меня Ромка. - Вставит он нас с тобой в какую-нибудь комедию. В виде этаких недоносков. Тогда ты по-другому запоешь.
ГРАЧ ВТОРГАЕТСЯ В НАШ МИР
В первую ночь на заставе мы спали не очень крепко. Все еще не верилось, что Туманский принял решение пока что не посылать нас на службу, а главное, в любую минуту мог прозвучать сигнал тревоги.
Проснувшись, Ромка невесело пошутил, что жизнь наша в сравнении с курсантской, по существу, не изменилась: такие же солдатские койки, точно так же сложенное обмундирование на табуретках: сперва гимнастерка, потом брюки. Единственное новшество: никто под самым ухом не заорал "подъем". Я хотел сказать, что выводы делать еще преждевременно, но в дверь кто-то постучал.
- Видишь, - торопливо сказал я Ромке, - в училище бы к нам вошли без стука.
- Ты гений, - убежденно заявил Ромка и весело заорал: - Войдите, к чему этот дипломатический этикет? Здесь не посольство.
В комнате появился Грач.
- Привал перед боем? - усмехнулся он, комкая в руке берет. - Не узнаю Туманского. По моим предположениям, вы сейчас должны были карабкаться по скалам левого фланга. Куда исчезла традиционная метода? Он еще не говорил вам, что пограничником нужно родиться?
- Не говорил, - независимым тоном произнес Ромка. - Да и вообще он, кажется, слишком дорожит каждым своим словом.
- В отличие от своего брата, хотите вы сказать? - хитровато прищурился Грач, и кустистые брови его смешно зашевелились. - Вы знаете, - оживился он, нетерпеливо шагая между нашими койками, - мне вспомнился день, в который я окончил училище. Меня назначили командиром курсантского взвода. А моего дружка Володьку, как сильнейшего артиллериста, - преподавателем. И знаете, с чего мы начали?
- Перешили обмундирование? - спросил я, вспомнив, что эта проблема была у нас с Ромкой одной из первоочередных.
- Нет! - восторженно воскликнул Грач, радуясь, что я не отгадал. - Нет! Мы рысью помчалась искать себе квартиру. Чтобы окончательно утвердить свою самостоятельность и независимость. И как только кто-либо хотел посягнуть на наш суверенитет, мы немедленно, как выражался Володька, рубили концы и поднимали якорь. Так было, например, когда наша квартирная хозяйка стала усиленно предлагать нам в невесты свою дочь. А вообще, чертовски не хотелось оставаться в тылу, друзья снова возвращались на фронт, а мы должны были, как торжественно провозгласил генерал, ковать новые отряды офицерских кадров.
Грач говорил быстро, восхищенно и не переставал ходить по комнате. Мы крутили головами, чтобы все время видеть его, и то, что он, оказывается, тоже был курсантом, да еще во время войны, сразу же как-то сблизило нас.
- Однако, - вдруг резко перескочил Грач на другую тему, - я должен доложить вам, юные лейтенанты, что начальник заставы не очень-то в восторге от вашего приезда. Я успел его прощупать. "А как ты думаешь, - сказал он мне, - если бы на заставу прислали опытных офицеров, мне было бы легче или тяжелее?" Вам ясна ситуация?
- Аксиома, - равнодушно отозвался Ромка и повернулся на другой бок. - Ничего иного мы и не ожидали.
- Но! - остановил его Грач, подняв палец кверху. - При всех минусах Туманского я согласился бы пройти школу пограничной выучки именно у него. Кстати, имейте в виду, вас могут разыгрывать. Был я как-то на западной границе. Там стажировались курсанты. И вот ночью часовой заставы вызывает дежурного. А дежурил курсант. Докладывает: "Товарищ курсант, баржа с дровами пришла. Куда подать на разгрузку?" Курсант растерялся. Поднял старшину. А тот завопил: "Какая такая баржа? С ума спятил? Река-то не судоходная!"
- Это для профилактики? - заершился Ромка. - Так мы на границе не новички.
Грач замолчал и сунул в рот сигарету.
- А чем вас удивляет застава? - неожиданно спросил он, не заботясь о логической связи с тем, что говорил перед этим.
- Застава как застава, - сказал Ромка.
- А я поражен, - воскликнул Грач, распахнув окно. - Какое причудливое сочетание совершенно несовместимых явлений! Наряды как вихрь, когда застава зовет в поиск. И белье на веревке возле офицерского домика. Вышка как символ зоркости. И огород с самой обыкновенной картошкой. Строевая песня солдат. И отчаянный рев моего племянничка крикуна Генки, которого не хотят катать на машине. Вы чувствуете?
- Мы еще не рассмотрели, - не меняя своей подчеркнуто равнодушной позы, сказал Ромка. - И какое это будет иметь значение в становлении молодого офицера?
- Величайшее, - убежденно заявил Грач, и мне показалось, что он любит преувеличивать. - Нужно уметь идти очень верной дорогой, - пояснил он, - чтобы не получилось перекоса.
Грач закурил очередную сигарету. Я боялся, что Ромка, не переносивший табачного дыма, со свойственной ему прямотой нагрубит Грачу. Но тут Грач начал рассказывать о геологах. Ромка сел на койке. Кажется, это его заинтересовало.
- Туманский что-то равнодушен к геологам, - говорил Грач. - У них, мол, своих дел по горло, и они так увлекаются, что, кроме минералов, ничего не видят. А я уверен, что каждый геолог, работающий в приграничье, может быть отличнейшим дружинником. Согласны?
- Конечно, - живо откликнулся Ромка. - У геологов и пограничников много общего. И те и другие ищут.. Даже названия родственные. У пограничников - поисковые группы, у геологов - поисковые партии. У нас - дозорные тропы, у них - маршруты.
Ромка, этот колючий Ромка, видимо получавший наслаждение от того, что противоречил даже в том случае, если внутренне был согласен со своим собеседником, вдруг стал поддакивать Грачу!