Глава 15
У меня зазвонил телефон.
В отличие от героев Чуковского не было повода предполагать, что звонит слон, потому что на аппарате зажглась вторая слева лампочка, означающая, что звонок из Георгиевска.
Ну если опять что-то переносится, то даже и не знаю, подумал я, снимая трубку. Но услышал всего лишь:
– Жора, ты? Фишман на проводе. Не передумал послезавтра к нам лететь?
– Типун тебе на язык, – со всей искренностью пожелал я собеседнику.
– Ну мало ли… А на чем собираешься?
– На обычной армейской "Кошке", чего зря "Кондор" гонять.
– Это самое, – замялся Боря, – может, хоть на широкофюзеляжной полетишь? А то у этих бомберов со всех щелей дует, как бы у тебя ревматизм не обострился.
– Слушай, ты лучше расскажи толком, чего тебе надо, а мозги мне полоскать и без тебя хватает кому. Чего тебе захватить, что не влезет в "Кошку"-пикировщик?
– Алечку с детьми.
Я напряг память. У Алисы четыре дочери плюс сын, то есть все шесть пассажирских мест будут заняты. Это значит, что мне придется лететь в пилотском кресле, да еще четыре часа слушать за спиной галдеж этого выводка! Нет уж, кушайте сами.
– А чего бы им в своем вагоне не поехать, ведь есть же он у Алисы? – поинтересовался я.
– Он был, – просветил меня Боря, – но, пока он стоял в тупике четыре года, Алечка же никуда не ездила, его малость разукомплектовали… Даже колеса сперли, уроды! Совсем твои явные и тайные полиции мышей не ловят.
– Согласен, отдельные недостатки есть, – признал я. – Но и Алиса тоже хороша. Где, черт побери, заявление от потерпевшей? А без него возбудить дело трудно. И у тебя что, денег не хватает любовнице вагон починить?
– Да я им уже мини-поезд заказал, к середине лета будет, а сейчас захвати их, будь другом! Не на обычном же поезде им ехать, они даже и не представляют, как это делается.
– Ладно, уговорил, полечу на "Кондоре". Только сам ей звони и говори, чтобы к половине одиннадцатого они все были на аэродроме. Вылет в одиннадцать, пусть не опаздывают.
– Жора, а ты не можешь послать за ними свою машину?
– Блин, у нее что, и с авто колеса попятили? – возмутился я.
– Нет, но у нее же "роллс-ройс". Не доедет эта колымага от Петергофа до Гатчины без поломок, а ты же, сатрап такой, ждать их не будешь.
– Господин Фишман, мне стыдно за вас, – сообщил я своему собеседнику. – Я понимаю, что подарить всем твоим пассиям по отечественной машине невозможно, у нас всего три автозавода, но хоть некоторым-то мог бы! Ладно, предупреди их, чтоб не испугались ненароком. И так уж и быть, в благодарность за полевые транзисторы привезу я тебе это семейство.
– И обратно захватить не забудь! – счел нужным напомнить мне этот лесбиян.
– Тьфу на тебя, кобеля, – попрощался я с Борей и положил трубку. Но, подумав минут пять, позвонил в комиссариат и велел послать разобраться с вагоном какого-нибудь практиканта. Хоть многие и считают, что Алиса сейчас в опале, но это же не повод, чтобы сквозь пальцы смотреть на разграбление вагона, находящегося, между прочим, на балансе министерства двора!
Вечером будущий комиссар, малость краснея и заикаясь от неожиданной аудиенции, рассказал мне суть этой истории. Оказывается, вагон три года стоял под открытым небом, потом одной прекрасной ночью кто-то разбил в нем стекло, залез внутрь и самую малость там поживился. В результате транспортное средство было отправлено в ремонт в числе прочего и на профилактику колесных пар, но тут начались события в Китае, а за ними – массовая перевозка всего на Дальний Восток. В депо царил бардак, и на робкий вопрос Алисы: "Когда же?" – ей сказали, что колес сейчас нет, когда будут – неизвестно, все вопросы к канцлеру, который велел любой ценой обеспечить вагоны для Маньчжурии. С кандидатом же в комиссары разговаривали более конкретно: если делать все в обычном порядке, то на приведение этого вагона в должное состояние потребуется две недели, а для экстренного решения вопроса нужно распоряжение свыше.
– Скажите им, чтобы через три недели он точно был, – вынес вердикт я. – И если на ремонт нужны будут дополнительные средства, пусть обращаются в мою бухгалтерию.
В двадцать первом веке, насколько я обращал внимание, полет на самолетах стал уже такой обыденностью, что даже летящие в первый раз в жизни пассажиры вели себя совершенно спокойно, но тут это было еще экзотикой, заставлявшей напрягаться почти всех новичков. По поведению в воздухе они четко делились на две группы. Первая бледнела, становилась какой-то заторможенной, задерживала дыхание на каждой воздушной яме и вообще весь полет, стиснув зубы, ждала только одного – когда же он наконец завершится. Вторая впадала в возбуждение.
К моему счастью, Алиса со своими дочерьми и двумя сопровождавшими их фрейлинами принадлежала к первой группе, и только Алексей с восторженным визгом носился от окна к окну. За ним присматривали стюардессы – я, хоть и неплохо относился к мальчику, сейчас был совершенно не в настроении общаться с кем-то. Все три с небольшим часа полета я еще раз просматривал уже не раз и не два перечитанные бумаги.
Я летел в Георгиевск на заключительный этап заводских испытаний нового самолета, истребителя-штурмовика "Стриж", сделанного под новый четырнадцатицилиндровый мотор ТН-27. Тринклер настоял, чтобы в названии появилась еще и буква "Н", потому что действительно мой вклад в эту работу был весьма заметным. А мотор этот по сути представлял собой АШ-82ФН, только с электронным управлением впрыском – правда, аналоговым. Сам же самолет был почти точной копией И-185, и самым главным отличием от прототипа было наличие большого числа управляющей электроники. Вовремя Боря снабдил нас полевыми транзисторами! Правда, мощность их была невелика, и силовые ключи состояли из нескольких десятков параллельно включенных полевиков, которые перед запайкой еще и подбирались по параметрам.
Отчеты испытателей, хоть и написанные сухим официальным языком, все же позволяли между строк разглядеть совершенно детский восторг летчиков перед этой машиной. И потом оба единодушно утверждали, что недостатков аппарат не имеет вообще! Одни сплошные достоинства, причем выдающиеся.
Сразу по прилете, сдав Боре его ораву, я отправился на авиазавод. Сегодня по плану было общее знакомство с самолетом, обсиживание кабины, запоминание уже не с картинок, а в натуре всех приборов и органов управления – этим я занимался до семи вечера. Потом, наспех перекусив в заводской столовой, пошел смотреть на еще одну новинку – глубоко модифицированную "Кошку", которую тоже скоро должны были начать испытывать. Внешне это выглядело почти тем же самым, но моторы были шестисотсильными двухрядными, а в конструкции прибавилось металла типа стальных полок лонжеронов и дюралевых нервюр. На одной и той же базе предполагалось делать сразу несколько разновидностей: двухмоторный штурмовик, ближний бомбардировщик, палубный пикировщик, а некоторые уже задумывались и над дальним истребителем сопровождения. Но здесь особых революций не было. "Кошка" осталась "Кошкой", только стала вдвое тяжелее, втрое мощнее и получила крыло с закрылками и предкрылками. Ну и название подлиннее – самолет уже имел имя "Выхухоль". Выбрал я этого зверя потому, что, как уже говорилось, эта модель должна была иметь много модификаций, и их спокойно можно было называть "Похухоль", "Нахухоль" и так далее, у меня в ноуте было полторы страницы такой прикладной зоологии.
Весь следующий день я занимался сначала рулежкой, а потом подлетами. Ох, как хотелось главному конструктору Миронову и бригаде испытателей придраться к чему-нибудь и отложить мой полет! В принципе их можно было понять. А вдруг канцлер гробанется – это ж сколько вони-то будет! Но и я и самолет вели себя прилично. Правда, на малых скоростях он рулился куда хуже "Ишака", при первом подлете я вообще с трудом развернулся в конце полосы.
Я сам ввел порядок, согласно которому первый для данного пилота вылет на новом самолете не мог быть произведен в тот же день, что рулежка и подлеты, а только на следующий или позже. Чтоб, значит, навыки маленько утряслись, да и лишнее время на обдумывание тоже не помешает.
Ну и утром двадцатого апреля состоялся настоящий полет. Перед ним я выслушал "а может, не надо" сначала от Миронова, потом от Тринклера, а когда с этим же самым ко мне подгреб Фишман, я его с облегчением послал, ибо сделать такое по отношению к двум предыдущим доброхотам не позволяла субординация, они все-таки мои подчиненные и в какой-то мере ученики.
Перед взлетом я еще немножко погордился своим самообладанием – такой полет впереди, а спокоен, как удав! Впрочем, буквально через пять минут я вынужден был признать, что спокойствие это происходило исключительно от недостатка воображения, а пока, увидев отмашку дежурного, до предела двинул вперед сектор газа.
Все-таки при рулежках и подлетах мощь мотора ощущалась не так, меня буквально вдавило в спинку кресла, как при старте на мощном автомобиле. Не успев толком ничего сообразить, я уже оказался в воздухе – руки все сделали сами, не ожидая команд от мозга. Но тут он очнулся и завопил: "Шасси!" Я убрал колеса, слева раздалось "вж-ж-ж" электромотора, и расположенный за газом рычаг управления механизацией крыла сдвинулся на два щелчка вперед. Самолет чуть просел, но тут же начал резво набирать и высоту и скорость.
Первый этап – скорость триста тридцать, высота шестьсот. Общие впечатления были нормальными – самолет реагирует на ручку и педали чуть резче "Ишака", но именно что чуть. Горка, вираж… На бочке случился сюрприз. Чтобы дать ручку влево, пришлось сдвинуть левое колено, но, когда в таком положении потребовалось дать правую педаль, левый каблук за что-то зацепился. Выдернул я его быстро, но бочка получилась в два приема, с задержкой на спине. Повторил, но заранее чуть оттягивая носок левой ноги – теперь нормально. Но вообще-то это непорядок… Однако пора переходить ко второму этапу, то есть снова полный газ. Вот самолет набрал положенные четыре километра, и я перешел в горизонтальный полет. Тон мотора слегка изменился, и стрелка тахометра на мгновение коснулась красной зоны, но тут же отползла на место – это сработал автомат изменения шага, но, кажется, с некоторым запаздыванием. Так, скорость пятьсот шестьдесят, прибираю газ, можно попробовать для начала вираж.
Я отработал ручкой и педалями, но тут же покрылся холодным потом – вместо примерно тридцатиградусного крена у меня получился почти мгновенный набор ста метров высоты в положении практически на боку! Хорошо хоть, что за время выполнения этой не поддающейся классификации фигуры пилотажа самолет немного сбросил скорость.
Похожая ситуация была у меня даже не знаю сколько лет назад, в тысяча девятьсот девяносто втором году. Тогда я впервые выехал за границу, в Голландию, и там мне дали проехаться на настоящих мотоциклах. Сначала я прокатился на хондовском классике "Сибиване". Машина привела меня в восторг – правильная "Ява"! Мощная, с жесткой рамой и ходовой, отлично управляемая и очень устойчивая. А после нее я сел на ямаховский спортбайк… До скорости в сто сорок он казался мне обычным мотоциклом, только излишне резким и с неудобной посадкой. На скорости же в сто восемьдесят я с ужасом понял, что не чувствую машину! Она была готова повиноваться малейшему движению пальцев, но вот только пальцы эти не были способны ни к какой осмысленной команде. Сброс газа – и я чуть не разложился из-за проскользнувшего от торможения двигателем заднего колеса. С трудом отгоняя мысли, что сейчас на дороге может попасться какая-нибудь колдобина, я начал осторожно сбрасывать скорость. И прошло немало времени, прежде чем у меня стало получаться нормально ездить на такой технике… Сейчас было то же самое. Я мысленно приказал себе сделать еле заметную горку, скорее даже ухабчик, а получился хороший рывок вверх, да еще с каким-то дурацким покачиванием крыльями. Нет, хватит, осторожненько так тянем газ на себя, а ручку, наоборот, самую малость от себя… Самолет с воем вошел в пикирование. В панике я дернул одновременно и ручку и сектор газа и тут же зашипел от боли в раненном над Артуром плече – при перегрузке руку вывернуло не совсем естественным образом. Но вот, наконец, скорость упала до трехсот, я с величайшей осторожностью добавил газа, убедился, что самолет управляется уже не так резко, и начал осматриваться. Блин, оказывается, в процессе духовных переживаний я потихоньку залетел хрен знает куда! Подо мной должен был быть второй химзавод, а тут поля и какая-то речка явно шире Нары. Вопить по радио "иде я?!" – позор-то какой! Ладно, применим дедукцию, то есть попробуем думать головой, а не задницей. Если речка шире Нары, но явно уже Оки, то как она может называться? Скорее всего Протва. А если это Протва, то где-то тут должна быть характерная излучина, на которой в том мире находилось Протвино, а в этом – пока еще ничего. Точно, вон она! Я с облегчением развернулся почти на сто восемьдесят градусов и полетел к аэродрому.
На посадку я заходил аккуратно, заранее снизившись и выпустив шасси. Перед самым аэродромом дернул за находящийся под сиденьем рычаг, и сдвижная часть фонаря кабины с лязгом отъехала назад – у прототипа такого не было, это мы придумали сами в порядке его улучшения. Вот до земли осталось метра полтора, самолет задрал нос, и всякое подобие обзора вперед исчезло. Я высунул голову и, свесив ее влево, посмотрел вперед чуть сбоку капота, так было видно полосу хоть и не прямо под собой, но достаточно близко к этому. Очки тут же начало помаленьку забрызгивать масляной пылью, но самолет уже катился по бетону. Я подрулил к краю полосы и попытался вылезти из машины. Однако фиг вам – оказалось, что проклятый фонарь открылся не до конца! Голова пролезала, а вот насчет седалищной части у меня были определенные сомнения. Решив не рисковать и не давать повода для рассказов, как застрявшего канцлера тащили из самолета, я стал ждать, когда ко мне подбегут механики.
Минут через пять меня освободили, я сообщил, что все в порядке, список замечаний невелик и будет готов к вечеру, и потихоньку пошел к КДП. На душе было грустно.
В японскую войну я мог считать себя одним из лучших пилотов мира. В черногорскую – просто неплохим летчиком. Сейчас же меня можно назвать администратором, политиком, инженером, генералом – кем угодно, но только не пилотом, теперь это в прошлом. На таких, как эта, машинах я нормально летать уже не могу, а учиться банально некогда. Значит, ни на чем, что в пилотировании сложнее "Ишака", летать лучше и не пытаться. Увы и еще раз увы, вот такие дела…
Из ждавших окончания полета только Фишман правильно понял мое состояние:
– Да не расстраивайся ты, подумаешь, полет у тебя получился без должного блеска. Я вон на "Тузике" летаю хуже, чем ты на "Стриже", и что, думаешь, я тебе завидую? Хотя… действительно, когда ты меня сюда вез, что-то такое было. Но сходил в "Путаниум" – и как отрезало! Может, и ты сейчас слегка расслабишься? А то физиономия больно траурная. У меня машина с тонированными стеклами, что внутри, совершенно не видно, и ее появление там никакого интереса ни у кого не вызовет… Все лучше, чем переживать на пустом месте.
– Поди ты в зад со своими похабными предложениями, – посоветовал я Боре, – у меня моральный облик. И жена ревнивая, что тоже немаловажно. И вообще мне надо отчет о полете писать, а не соучаствовать в бытовом разложении своего генерального комиссара. К нему величество в гости приехало, а он по девкам намылился! Офигеть можно.
– Так я же только тебя проводить!
– Да, представляю себе картинку… Привез ты меня туда, значит, сдал персоналу, а потом сел на скамеечку ждать, пока меня там обслужат. Самому не смешно? Вон, кстати, тебя твоя Алечка поджидает, и морда такая взволнованная, как будто это ты тут черт знает на чем летал.
– Морда – это то, что ты каждый день видишь в зеркале, и не надо это распространять на женщин, особенно красивых. Алечка, зачем у тебя такое грустное лицо? Я уже освободился, зови детей, и пошли кататься на катере.
Глава 16
С аэродрома я отправился в свою пристройку, писать про обнаруженные в полете недостатки машины. Не так уж их было и много. Фонарь, раз уж он имеет рычаг принудительного открывания, под действием этого рычага по идее должен открываться, а не застревать в промежуточном положении. Опять же не помешает разобраться, за что может цепляться каблук при одновременном движении ручки и педалей. Сектор газа лучше перенести сантиметров на десять вперед. И обратить внимание на то, что в конце полета хоть и совсем немного, но фонарь забрызгивается маслом.
Пока я занимался маранием бумаги, с прогулки вернулся Фишман в сопровождении Алисы с детьми – она остановилась в бывшей Гошиной резиденции, а ныне георгиевском дворце главнокомандующего ИВВФ. Через некоторое время ко мне подошел управляющий моим здешним домовладением и сообщил, что ее величество спрашивает, когда ей можно будет посетить господина канцлера.
– Да прямо сейчас пусть и посещает, – отложил я бумаги.
Минут через десять вдовствующая императрица была у меня в кабинете.
– Георгий Андреевич, я очень беспокоюсь, – поделилась она со мной.
– Так расскажите, о чем именно, и начнем беспокоиться вместе.
– Я по поводу вашего зверя… Он такой огромный, у него такие когти и зубы, а уж как он бросился на этого несчастного! Загрыз бы, если бы ваш управляющий не вмешался. Мне просто страшно за Алешу…
Вопрос: "Какой еще к этакой бабушке зверь?!" явно не соответствовал образу мудрого и всезнающего канцлера, так что я произнес его только мысленно, а вслух попросил гостью подождать минут пять. И пошел к управляющему, потому как раз он вмешался, то, наверное, сможет рассказать мне, во что именно.
– Зверь? – удивился вопросу домоуправ. – Так это же ваш Рыжик! Только что тут пробегал, небось опять на кухню. Рыжик! Рыжик, зараза мохнатая, хватит жрать, иди сюда, хозяин тебя зовет! Рыжик! Вот ведь скотина ненасытная… Сейчас придет, он же не собака, чтобы сломя голову на первый зов бросаться, да вот, смотрите.
По лестнице навстречу нам важно поднималось нечто, имеющее определенное сходство с котом. Довольно-таки сильное сходство, за исключением размеров – тварь была высотой примерно мне по колено.
Да уж, вымахал котеночек…
Тем временем Рыжик явно узнал меня, но подошел солидно, без щенячьей торопливости, потерся об ногу и негромким мявом сообщил, что хочет на руки. Я поднял животное – ох и ни фига себе!
– Да что же в нем, двадцать кило?
– Пятнадцать с половиной две недели назад было, – пояснил управляющий, – а сейчас, наверное, больше пуда. Это он еще сожрал не очень много… Но расти вроде перестал.
Рыжик повозился, удобнее устраиваясь на руках, и заурчал.
– И как он тут у вас, говорят, на людей бросается?
– Да вы что, тихий такой котик и ласковый! Нинка, дура, недавно ему на хвост наступила, так он ее даже не укусил. Так, рыкнул маленько для острастки, и все. Правда, собак не любит… Особенно если дворняга, да еще светлой окраски, может ненароком и погрызть, если сразу не оттащить. Или этих… как вы босяков называли, я, извините, запямятовал?