Разговор долго не клеился, я все никак не мог решиться выложить ей свои смутные подозрения и догадки, вообще не знал, как начать разговор. Все выглядело слишком нелепо. "Вы меня вчера предупреждали не ходить в лабораторию, так вот это предупреждение имело смысл. Не могли бы вы сказать, какой?" Звучало это страшно глупо. Поэтому я сидел и молчал. Нервно курил сигарету, стряхивал пепел в предложенную пепельницу, старался не разглядывать ее слишком откровенно и молчал… Похоже, ее нисколько не смущало ни мое молчание, ни мои тщательно замаскированные взгляды. Держалась она сегодня более уверенно. Ну что же, так или иначе придется приступать к деловому разговору, не в гости же я к ней пришел. Или, может быть, все-таки в гости? Дурацкая мысль, дурацкое положение.
- Вчера вечером в лаборатории похитили журнал. Она никак не прореагировала на мое сообщение.
- Мне иногда кажется, что раньше я курила, но сейчас почему-то совершенно не хочется. - Она взяла из пачки сигарету, размяла ее, понюхала и положила обратно.
Потом провела по лицу каким-то усталым, беспомощным жестом.
- Я знала, что вы сделаете из этого неправильные выводы. А журнал, ну, подумайте сами, кому нужен ваш журнал, там же ничего не было, кроме записей о месте и времени отбора проб…
- Так, значит, вы и это знаете?!
- Знаю. Ну и что? - Она посмотрела на меня вызывающе, почти сердито. - Зачем вы пришли?
- Чтобы узнать, чтобы спросить вас…
- Не лгите. - Она подошла и села рядом со мной. - Не нужна вам эта копеечная истина, а ту, настоящую, вы все равно на узнаете. Во всяком случае, сегодня. А может быть, никогда… И поверьте, это к лучшему. Не дай вам бог когда-нибудь узнать… - Ее глаза сузились. Мне показалось, они излучают какой-то лучистый свет… - Ты хочешь знать мое имя? Меня зовут Веста. - Она взяла меня за руку, Ее рука была холодна как лед. И это было последнее ощущение, которое я запомнил.
- Спи, милый, - сказала Веста. - Мы встретились слишком поздно. Спи,
Я хотел что-то сказать, как-то воспротивиться свету, исходившему из ее глаз, но не мог уже пошевельнуть ни рукой, ни ногой, странный, мертвый сон сковал все мое тело. Сквозь смеженные веки я увидел, как она встала, подошла к стене и протянула к ней руку. По стене во все стороны пробежали радужные волны, и почти сразу после этого стена исчезла. В первую, секунду мне показалось, что за ней нет ничего, кроме темноты, но тут же я понял, что ошибся. В густом плотном мраке ворочалось нечто огромное и живое, с далекими точками голубых огней, вспыхивающих внутри его бесконечного тела, как искры. Может быть, это был космос, а может, ночное земное море…
"Ведьма! - с горечью и восхищением подумал я. - Все-таки она ведьма".
Проснулся я весь в поту в своей постели, в которую упал шесть часов назад, вернувшись из полиции. Я долго не мог понять, что же это было… Сон обладал слишком четкими реальными подробностями: эта дорожка на том месте, где висел календарь, ее имя… Во рту стояла какая-то отвратительная сухость, словно я наглотался раскаленного песку. Виски ломило; пошатываясь, я встал, прошел на кухню и залпом выпил стакан холодной воды. Полегчало. Я все никак не мог собраться с мыслями: перед глазами стояла ее комната, узенький, закрытый пледом диванчик и какая-то скорбная беспомощность в ее опущенных плечах… Черт знает что… В семь должен прийти Артам, я едва не проспал из-за этого кошмара. Я сунул голову под кран, струя холодной воды привела меня в норму. Растеревшись жестким полотенцем, я услышал звонок и пошел открывать дверь, полностью уверившись в том, что это был всего лишь болезненный кошмар, навеянный бессонной ночью.
Мы сидели с Гвельтовым в маленьком, пропахшем рыбой кафе на набережной. Разговор не клеился. Он не клеился ужа целую неделю, с той минуты, как я открыл ему дверь посла визита в полицию… Дальше так продолжаться не могло. Я должен был или все ему рассказать, или потерять своего единственного союзника. В создавшемся положении я не мог этого допустить, хотя отлично понимал, что, рассказав Артаму все, я должен буду выдать нечто очень личное, невольно совершу предательство по отношению к Весте и, может быть, положу конец всей этой истории… Причем я вовсе не был уверен в том, что хочу этого конца. Вообще я плохо представлял, каким образом можно перевести в слова все свои ощущения и переживания этих дней. Ощущение дождя, например. Неотвратимости надвигающихся событий или этот последний полубредовый сон… В то же время я отлично сознавал, что, продолжая хранить молчание, невольно становлюсь соучастником каких-то надвигающихся на нас событий.
Словом, мы сидели в кафе, ждали заказ и хранили убийственное молчание. Единственная доступная нам тема работы была полностью исчерпана еще несколько дней назад. После пропажи журнала наша деятельность зашла в тупик. Лихорадочные попытки повторить опыт ни к чему не привели. Мы даже не смогли поддержать жизнь в той первой, случайно найденной в колбе колонии. Тепличный режим термостатов и специальных питательных сред, которыми мы старались поддержать ее развитие, оказался для нее губительным.
Я не совсем понимал отношение Гвельтова ко всему происшедшему, он чересчур легко перенес обрушившиеся на нас несчастья. Словно вся эта история не имела ни малейшего значения. Объяснял он это тем, что, собственно, открытия никакого не было. Была шальная, преждевременная удача. Она, по его мнению, просто не имела права на существование.
Сейчас Артам сидел, уставившись в пустую тарелку, и скреб вилкой по ее краю. Раздражающий, визгливый звук в конце концов вынудил меня попросить его прекратить это занятие. Тогда он отложил вилку, вздохнул и уставился мне в глаза тяжелым, немигающим взглядом.
- Я все жду, шеф, надолго ли вас хватит?
- Ты о чем?
- То, что вы от меня скрыли что-то важное, я понял еще в полиции, когда в счоих показаниях вы согласились с официальной версией и не пожалели заплатить штраф за повреждение чужой машины. Но ведь там сидел человек, человек, который погиб, как же вы можете молчать?
- Разве я молчу? Разве я не рассказал в полиции все, как было?
- Конечно, рассказали… - Гвельтов поморщился. - Я не об этом. Вы слишком быстро успокоились, слишком легко согласились с ними. Я думаю, вы знаете нечто такое, чего я не знаю. Может, вы хотя бы мне объясните, кто он, гот несчастный, упавший в обрыв вместе с машиной? Ведь мы косвенные виновники его гибели. Я места себе не нахожу с того дня…
- Ну хорошо. Предположим, в машине сидел не человек. Допускаю, что он и не думал погибать…
Впервые я осмелился оформить в четкие окончательные слова те смутные образы и мысли, которые бродили у меня в голове все последние дни. И мне стало легче от этого. Дальнейшие слова уже не требовали такого внутреннего напряжения. Гвельтов держался отлично. Он не перебил меня, не задал ни одного вопроса, даже не выдал своего изумления после моих слов, он просто ждал продолжения, и мне уже не оставалось ничего другого, как рассказать ему все с того самого первого дня, когда я свернул на раскисшую от дождя дорогу к морю.
Выслушав меня, Артам долго молчал. Говорят, две головы лучше одной. Я хотел услышать анализ событий со стороны, от человека, не вовлеченного в них непосредственно, и, следовательно, мог надеяться на то, что его выводы будут свободны от налета личного. Может быть, они окажутся конкретней и логичней моих собственных мыслей. Этой конкретности, сухой, объективной логики я ждал от него как глотка свежего воздуха. Я вовсе не собирался навязывать ему свою точку зрения. Но он слишком уж долго молчал, и наконец я не выдержал.
- Итак, что ты обо всем этом думаешь?
- Я попробую начать с конца и придерживаться только фактов, более-менее установленных вами. Прежде всего о пропавшем журнале. Я не уверен, что вас пытались предупредить о визите постороннего в лабораторию, "уберечь от опасности", как вы, очевидно, склонны предполагать. - Я поморщился, меня коробил его слишком официальный тон, но промолчал.
- Я думаю, что вас просили не появляться в лаборатории, чтобы предотвратить находку колбы номер сто тридцать.
- То есть ты хочешь сказать, что она предвидела?..
- Вполне возможно, и, когда это не сработало, им пришлось организовать похищение журнала. Сам по себе журнал не представлял ценности для посторонних. Тем не менее его похитили. Остается лишь один возможный вывод: кому-то не нравились наши последние результаты, кому-то они могли помешать. Причем этот "кто-то" не был заинтересован в наших исследованиях. Сами по себе они его не интересовали. Иначе пропали бы записи с методикой опытов, пробы, наконец. Выходит, им было нужно во что бы то ни стало помешать нам довести работу до конца.
- И этот "некто" гримируется под нашего завотделом и потом, похитив журнал, кончает жизнь самоубийством…
- Вот! Эти факты настолько нелепы, что нормальной логикой их уже не объяснить. И заметьте, журнал все-таки исчезает из наглухо закрытой машины. Так что насчет самоубийства… Пожалуй, вы правы - в машине сидел не человек…
- Марсиане? Пришельцы на тарелочках? Не очень-то я в них верю, хотя, должен признать, такая версия могла бы объяснить сразу все сверхъестественные способности наших знакомых. - Я не спеша допил холодный кофе, осваиваясь с этой неожиданной мыслью, потом сказал: - Может быть, они и не марсиане. Я уверен, что на Земле хватает своих загадок. Мы стали слишком уж самоуверенны с тех пор, как изобрели железо, пар и электричество.
- Мне очень хотелось бы увидеться с этой вашей знакомой…
- Ну что же… Давай попробуем. Хотя я не знаю, что из этого получится. Может быть, ее попросту не существует. Внушение, гипноз. Мне мерещится любая чертовщина. Иногда я думаю, что надо сходить к психиатру. А иногда мне кажется, что дело гораздо серьезней и - надо срочно принимать какие-то меры. Вдруг это касается не только нас…
- Кого же еще?
- Возможно, вообще всех. Всех людей.
Звонок звенел долго, слишком долго, я ни на что уже не надеялся, когда дверь бесшумно распахнулась. Она стояла не пороге, и мне показалось, что сон сейчас повторится. Холодный огонь блеснул в ее глазах… На ней было то самое легкомысленное летнее платьице, в котором она села в машину…
- Познакомьтесь, это мой сотрудник… - я запнулся, - вернее, друг. Решили вот зайти… - Я стоял и мямлил нечто невразумительное, а она еще раз обдала меня все тем же презрительным и холодным взглядом, потом подала Гвельтову руку.
- Меня зовут Веста.
Я вытер вспотевший лоб. Сон подтверждался. Ее имя… На стене висела дорожка, которую я видел во сне… Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я взял себя в руки. Меня оставили в гостиной, а Веста вдвоем с Артамом готовили на кухне кофе. До меня долетал ее веселый смех и кокетливая болтовня. Наказание обещало быть долгим и суровым. И я на ошибся. Вечер прошел отвратительно, Я все время чувствовал себя предателем, словно выдал некую принадлежавшую мне одному, и дорогую для меня, тайну… Так оно, в сущности, и было. Я не испытывал ревности. Меня грызла глухая тоска и страх оттого, что подтвердились самые худшие предположения, оттого, что сон был правдой, а Артам размазней… Да и кто смог бы устоять перед этими глазами?
Я словно раздвоился. Одна половина моего существа жила нормальном человеческой жизнью, она попросту ревновала Весту к Гвельтову, и мне приходилось признать, что всего за каких-то три дня эта женщина стала значить для меня слишком много. Другая же половина, не очень заметная, словно сидела в темном углу, сжавшись от леденящего душу страха. Постепенно это впечатление развеялось. Может быть, причиной тому было вино, которого оказалось в буфете у Весты целые две бутылки. Запас продуктов на этот раз тоже не вызывал никаких нареканий. Словом, нас ждали… А может быть, не нас, кого-нибудь другого. Веста включила магнитофон, и они с Артамом очень мило проводили время за танцами. Я же пил стакан за стаканом кислое вино, совершенно не пьянея, только мрачнел все больше. Придется как-то выпутываться из дурацкой ситуации, в которую я сам себя загнал, но я все не находил повода, чтобы встать и уйти. Очередной танец кончился, они оба сели на кушетку рядом с моим креслом, продолжая начатый во время танца разговор. Казалось, они так увлечены им, что вообще забыли о моем присутствии.
- А что вы делаете по вечерам? Бывают же у вас свободные вечера? Неужели сидите здесь одна?
Он что, с ума сошел? Что за пошлости говорит? Но Весту ничуть не коробили его вопросы.
- Я много читаю. Часами могу смотреть телевизор. Почти любую передачу. Правда, иногда мне кажется, что раньше я не любила этого занятия.
- Охотно верю. Наше телевидение страдает обилием пустой болтовни… А ваша мама? Вы, наверное, часто бываете у нее?
Мне показалось, что ее лицо напряглось лишь на секунду и туг же вновь смягчилось.
- Теперь нас мало что связывает. Раньше мы были большими друзьями, но с возрастом отношения меняются. - Вдруг она улыбнулась: - Хотите посмотреть ее фотографии?
Артам, видимо, не ожидал этого предложения и растерялся. Я понял, что он неспроста затеял разговор.
- Нет, что вы, я вовсе не хотел…
- Да? А я думала, вы вообще сомневаетесь в том, есть ли у меня родители.
Это был прямой вызов. Гвельтов смутился, попытался обратить все в шутку, но как-то неуклюже. Хозяйка вдруг потеряла к нашему визиту всякий интерес. Через несколько минут Артам поднялся и, сославшись на какое-то дело, стал прощаться, Я молча последовал за ним. Нас не стали ни провожать, ни задерживать. Уже на пороге я обернулся. Веста не смотрела в нашу сторону, В ее пустых и отрешенных глазах, упершихся в стену, не было ничего, кроме усталости и скуки.
Погода улучшилась. Вечер обещал быть тихим и прохладным.
- Ну так что? - спросил я Гвельтова. - Какие выводы ты сделал?
- Выводы? Какие ж тут выводы… По-моему, она очень красивая женщина.
- Хорошо, хоть это заметил, - мрачно пробормотал я. - Но мы не в гости ходили…
- Все, что вы говорили в кафе, - нагромождение нелепостей, она самая обыкновенная женщина и, по-моему, очень несчастная. Она в беду попала, а вы вместо того, чтобы помочь ей, затеяли какое-то расследование. Ваш научный подход в некоторых случаях выглядит…
Он недоговорил, но все было ясно и так. Гвельтов вскочил в подошедший троллейбус, а я не двинулся с места.
После истории со шрамом Веста долго не могла решиться не то, чтобы снова копаться в своем прошлом. Хотелось просто жить, ни о чем не думать, наслаждаться каждым начинающимся днем, воспринимать его как подарок. Это настроение пришло после того, как она поняла, что Глен Лонгаров, случайно подобравший ее на дороге, занимает в ее мыслях все большее место… Вполне возможно, что первоначальный толчок этому процессу дало то беспредельное одиночество, в котором она очутилась, но эта первопричина сейчас уже не имела значения. У нее появился друг. Жизнь приобрела новый значительный смысл. Так было до вчерашнего дня, до того, как он привел к ней своего сотрудника… Она вдруг почувствовала себя подопытной морской свинкой. Получалось, что ее стремление забыть ни к чему хорошему не приведет. Другие все равно не забудут. Человек без прошлого не имеет права жить сегодняшним днем, сначала он должен отыскать свой вчерашний… И она снова начала поиски. Ощупью, наугад… С самого простого. В том же ящике, где лежала пачка с фотографиями, она нашла документы на имя Весты Реналовой, договор на квартиру, квитанцию об оплате и адрес квартирной хозяйки. Срок оплаты истекал через месяц, но она решила сходить по этому адресу и посмотреть, как отреагирует хозяйка на ее появление. Что она помнит о прежней Весте Реналовой? Рано или поздно должны были встретиться люди, которые знали ее раньше, так пусть же это случится скорее!
Дверь открыла толстая пожилая женщина и, не пригласив войти, молча уставилась на Весту. Веста хорошо понимала, что в ее положении следует соблюдать осторожность, чтобы не дать повод для ненужных слухов, которые могли еще больше затруднить ее жизнь а этом враждебном мире. В ней появилась несвойственная ее возрасту предусмотрительность и осторожность, и она пользовалась этими новыми качествами. Наконец толстуха не выдержала затянувшегося молчания.
- Ну и чего ты пожаловала, милочка? Как деньги платить, так вас не дождешься, а с жалобами так и шастают, что там у тебя стряслось, кран течет?
- Кран в порядке.
- Так чего тебе надо?
Веста достала квитанцию.
- Срок кончается через месяц, и я хотела узнать, какую сумму должна буду вам заплатить.
- А у меня ничего не меняется. Как платила, так и будешь платить. Мне дела нет, что тебя дома никогда не бывает. Желающих на твою комнату знаешь сколько? У меня цены невысокие, потому и беру вперед за год. Так что готовь четыреста монет.
Этот короткий осторожный разговор кое-что все же прояснил. Во-первых, для окружающих она была Вестой Реналовой, и, следовательно, прошлое этой женщины скорее всего и было ее собственным прошлым… Но тогда становилось совершенно непонятным, куда девался шрам с ее коленки… Можно предположить, что память не во всем изменяет ей, а лишь в некоторых, но достаточно важных случаях… Как, например, в истории со шрамом. Теперь возникла необходимость как-то рассортировать свое прошлое. Отделить настоящие воспоминания от ложных и постепенно приблизиться к тем пропавшим из жизни месяцам. Сейчас она могла думать о них почти спокойно, без леденящего ужаса первых дней. Ей даже пришла мысль посоветоваться с Гленом, обратиться к нему за помощью, но она тут же отбросила ее. Возможно, она и расскажет ему, но потом. Слишком это личное. Прежде она сама должна узнать все, что с ней случилось.
Она шла от квартирной хозяйки к своему дому по узкой извилистой улочке. Стены домов, сложенные из огромных глыб серого камня, напоминали стены древних крепостей. Из каждой трещины расселины тянулись какие-то кустики, карликовые деревца, островки, травы. Им, наверно, было здесь так же тесно, как людям. Веста подумала, что во всей этой толпе нет ни одного знакомого лица, а если кто-то и окликнет ее, она не будет знать, что ответить. Возможно, поэтому она инстинктивно старалась избегать людных мест. Веста ускорила шаг, чтобы скорее выбраться на открытое пространство, но в конце, у перекрестка, улица стала еще уже. Тротуар, обнесенный металлической оградой, превратился в тесный коридорчик. Люди шли вплотную, невольно касаясь друг друга, и Веста вздрагивала от этих прикосновений. Они были ей неприятны.