- Нет, постой! - Дойла сняла с себя нитку крупных коралловых бус, которые она всегда носила, не снимая. - Вот, это защита от злых духов. Это сделано в моей стране. Там, где синее небо отдыхает в объятиях белых гор, там, где текут священные реки, а птицы уносят души умерших в царство вечности… Отдай Тансылу. Они защитят ее от демонов. - Дойла положила бусы в руку Аязгула, сжала ее своими руками, словно вместе с бусами, отдавала тепло своего сердца, которое вот-вот остынет в ее груди. - Теперь ступай, и хранит тебя Всеблагой!
Аязгул в последний раз взглянул в лицо госпожи, приложился губами к ее руке и, скользнув змеей, покинул юрту, так же тихо, как и вошел.
Он скакал во весь опор, подгоняя Белолобого, когда была выкопана погребальная яма, когда в нее уложили отдельно Таргитая, оставив рядом с ним место для жены, и отдельно семерых воинов, когда Дойла осушила чашу с напитком вечного сна и обратилась ко всем с последними словами. Никто не посмел возразить уходящей в вечность по своей воле, отдающей свою жизнь взамен за жизнь дочери. Смерть жены вождя приняли, как жертву, старейшины согласились признать ее дочь, как ее саму. Если кто и не согласился, то промолчал. Шаман, погрузившись в мир духов, услышал одобрение воли уходящей. И, когда реальный мир поплыл в ее глазах, когда она, закрыв их, переступила грань между видимым и невидимым, шаман закружился в ритуальном танце, и Дойла, воссоединившись с Таргитаем, вошла в царство Тенгри…
Аязгул скакал всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы напоить коня и определить путь к тому месту в предгорьях Черных гор, где, как он думал, могла укрыться Тансылу. Белолобый был так стремителен, что еще до рассвета они вышли на тропу, ведущую к заветной пещере, которую Аязгул как-то показал Тансылу, когда они вместе охотились.
Тропа пошла вверх над скалистым берегом ручья, шумно бегущего с горы. Чем выше поднимался охотник, тем круче становились берега. Солнце не торопилось осветить этот дикий край, но тьма понемногу расползалась, прячась за валунами, разбросанными по холму то здесь, то там. Звук ручья исчез, его берега превратились в глубокий каньон.
Камешек, выскочив из-под копыт Белолобого, улетел вниз, разорвав тишину тревожным стуком.
Поднявшись выше середины холма, Аязгул свернул на едва приметную тропку. Она уходила в каньон и была настолько узка, что не всякий всадник решится провести по ней коня. Белолобый фыркнул, опасливо поглядывая в каньон, но охотник, взяв его в поводу, смело пошел вперед, и преданному коню ничего не оставалось, как последовать за ним.
Вскоре тропа стала шире: стена каньона начала выполаживаться книзу, но пришлось пробираться сквозь заросли тонкоствольных деревьев вишни и разросшихся кустов шиповника. Аязгул приметил сломанные веточки, свежие отпечатки лошадиных копыт.
"Тансылу! Это она! Черногривый запомнил дорогу, это его след!" - обрадовался Аязгул.
Пробравшись через колючие заросли, он вышел на небольшую поляну, над которой виднелся черный проем в скалах. Солнце уже осветило верхушки гор, птицы с шумом оставили свои гнезда, воспарив к светилу, но в каньоне по-прежнему властвовала тьма. Еле-еле через ее густое покрывало пробивался дневной свет. Аязгул пошел к гроту, и тут ржание коня многократно отозвалось эхом - это Черногривый учуял единокровного брата и приветствовал его. Белолобый ответил, а охотник, разглядев верного спутника Тансылу, заметил чуть поодаль от него качнувшийся пучок конских волос, украшавших шапочку девушки. Она притаилась между камнями в стороне от грота, прячась за разросшимися кустиками пахучих желтых цветов.
- Тансылу, это я - Аязгул! - опасаясь стрелы, охотник остановился.
Эхо, играя со словами, прокатилось по всему каньону: "Лу-лу-лу, гул-гул-гул…". Где-то скатился камешек, где-то вспорхнула птица. Тансылу встала из-за укрытия. В ее руках не было ни лука, ни стрел. Она смотрела вниз, и парню показалось, что он слышит шепот: "Аязгул…".
- Я с тобой, девочка, не бойся, - он быстро и ловко, взобрался к гроту, прошел по узкой тропке до желтых цветов и обнял Тансылу.
Она прильнула к нему, уткнулась в грудь лицом, обхватила руками. Ее плечики вздрагивали под ладонями Аязгула, но в тишине каньона слышалось только прерывистое дыхание девушки, похожее на плач без слез. Шапочка упала с ее головы, растрепанная коса скатилась по спине. Аязгул погладил Тансылу по волосам, по плечам. В его груди смешались все чувства: и радость, и жалость, и страх.
Тансылу первая нарушила молчание.
- Я зарезала Ульмаса.
- Я знаю.
- Знаешь? Откуда? - Тансылу испугалась, отпрянула.
Аязгул снова привлек ее к себе.
- Не бойся. Никто тебя не обидит.
- Отпусти, - Тансылу вырвалась, - ты… ты… почему ты ушел? Почему ты оставил меня? Он, он… этот вонючий козел, он…
Аязгул не знал, что ответить. Он молчал, но в его глазах светилось сочувствие. Тансылу заметила это, ее голос стал мягче.
- Что? Что ты молчишь? Ты знал, что так будет? Ты говорил мне о кинжале…
- Нет, ты не так поняла мои слова, Тансылу. Я… я не знал… Ульмас был груб с тобой, но… но, Тансылу, так бывает со всеми женщинами…
- Ха! Со всеми?! - в голосе Тансылу зазвучали угрожающие нотки. Со мной больше ТАК никогда не случится. Слышишь? Никогда и никто больше не прикоснется ко мне!
- Тансылу…
Она стояла, сжав кулаки, да и сама вся сжавшись, готовая прыгнуть на любого, кто посягнет на ее честь.
Белолобый напомнил о себе ржанием. Аязгул и Тансылу оглянулись. Конь стоял перед гротом и бил копытом землю.
- Идем, там еда, одежда, мать передала тебе, идем, Тансылу, - Аязгул взял вдруг обмякшую девушку за руку и увлек за собой.
…Аппетитный аромат мясной похлебки пощекотал ноздри. Устроившись в пещере, где охотник застелил широкий камень охапками травы и сложил очаг из крупных камней, Тансылу и Аязгул провели весь день и всю ночь. Девушка, чье беспокойство и страх улетели с дымком костра, когда она снова почувствовала рядом надежное плечо верного друга, уснула, а Аязгул занялся приготовлением супа из сушеного мяса, оказавшегося в припасах, заботливо приготовленных Дойлой.
Аязгул еще не сказал Тансылу о смерти ее родителей. Девушка и раньше отличалась быстрой сменой настроения, порой, странными поступками, которые Аязгул старался не замечать. Но сейчас, после всего пережитого, он боялся, что известие о гибели Таргитая и Дойлы сломят их дочь, и она не сможет противостоять еще не законченным испытаниям, которые продолжатся там, в долине, куда им уже надо отправляться, и поскорее. Аязгул помнил наказ мудрой Дойлы идти к дальним пастбищам, туда, где половина воинов племени охраняет стада, и эти воины встанут на защиту Тансылу, приняв последнюю волю ушедшей по своей воле жены вождя, как приказ. Да и друзей Аязгула там немало. Но надо торопиться. Старейшины племени и особенно брат Таргитая - Ишбулат, который, скорее всего, захочет стать вождем по праву единокровного родства, вряд ли примут еще совсем молоденькую девочку предводителем. Да и Аязгул, даже став ее мужем, останется чужаком. Хотя… Именно этот факт им на руку, ведь браки в кочевье старались совершать, объединяя мужчин и женщин из разных племен.
Тансылу проснулась и, опершись на руку, наблюдала за другом, задумавшимся у костра.
- Аязгул.
Он повернулся на голос. Улыбнулся. Подбросил дров в костер; сняв чашу с очага, подошел к Тансылу. Она села. Язычки огня отражались в ее глазах, в них не было и тени страха. Казалось, что ничего не произошло, что они, как и раньше, просто охотились и, застигнутые ночью, остались в пещере до утра.
- Тансылу, нам надо принять решение, - Аязгул смотрел в сияющие глаза и боялся, что его слова поднимут в душе девушки бурю, - нам надо ехать к дальним пастбищам и надо торопиться, чтобы успеть раньше Ишбулата.
- А что Ишбулат?
Аязгул опустил глаза.
- Давай покушаем, похлебка готова.
Он достал из хурджуна глубокие миски, горсть сушенных творожных шариков; прихватив чашу с похлебкой краями рукавов халата, налил горячий суп в миски. Распаренные куски мяса, дымясь, остались на дне.
- Ешь, Тансылу, суп восстанавливает силы, ешь, - он подхватил длинный кусок мяса и протянул девушке.
- Так что Ишбулат? - прихлебывая из миски, Тансылу разглядывала друга, - что-то ты не договариваешь. - Она прожевала мясо, закусила кислым куртом. - Ты боишься, что я буду плакать? Не бойся. Говори. Что было после того, как я уехала? Как ты узнал об Ульмасе? Бурангул к отцу приезжал? Что сказал?
Аязгул отставил свою миску, промокнул губы рукавом халата.
- Бурангул убил всех воинов, которые сопровождали тебя к мужу, его люди убили Таргитая, и с ним еще троих воинов, когда они сражались у Батыр-камня. Дойла ушла с Таргитаем, взяв на себя твой грех. Смерть Ульмаса отомщена - из жизни ушли девять человек нашего племени, двое из твоей семьи. Ты знаешь, Тансылу, законы кочевья, - он взглянул в лицо девушки. На нем застыла маска гнева. Даже Аязгул не мог наверняка сказать, о чем она сейчас думает, что скажет или сделает в следующий момент, но он продолжил:
- Бурангул не успокоится. Он ищет тебя, чтобы убить. Наше племя защитит тебя, как просила Дойла. Но надолго ли? Если Ишбулат станет вождем, он сделает все, чтобы умять это дело и жить в мире с Бурангулом. Потому нам надо опередить его и убедить наших воинов, что ты наследуешь власть, как единственная дочь Таргитая, и по последней воле твоей матери. Понимаешь, Тансылу?
Она кивнула. Аязгул ожидал, что, узнав о смерти родителей, девушка расплачется, но из ее глаз, превратившихся в щелочки, не упало ни слезинки.
- Тансылу, - Аязгул взял ее руку. Она разжала кулак и чуть дрожащие пальчики легли на широкую ладонь, - ради твоей безопасности и по воле твоей матери, мы должны объявить, что стали мужем и женой.
Тансылу отдернула руку, словно обожглась, в глазах засверкали искры.
- Нет, слышишь, нет! Мне не нужен муж!
Она встала, дерзко глядя в глаза тоже поднявшемуся охотнику. Но он резко взял ее за плечи и медленно, но твердо сказал:
- Обещаю тебе, что никогда не прикоснусь к тебе, как мужчина. И каждому, кто только подумает об этом, перережу глотку. Но для того, чтобы ты могла встать во главе племени, мы должны стать мужем и женой. Одна ты - всего лишь женщина, а я - никто. Вдвоем мы - сила. Тем более, что твоя мать благословила нас перед уходом. Вот, - он достал бусы, - вот, это тебе передала мать. Она сказала, что они будут хранить тебя от демонов. Это сделано в ее стране…
- Я знаю, - перебила Тансылу.
Гнев ее растворился в новом выражении, в котором смешались и скорбь, и детский страх, и жалость. Тансылу взяла бусы, прижала ладони с ними к лицу, вдохнула запах матери, который еще витал между бусинами, собранными на тонкий кожаный ремешок.
Аязгул обнял девушку. Он понимал ее без слов, и восхищался ее стойкостью. В свои пятнадцать лет, Тансылу уже познала кровь и горе, унижение и страх, но это не сломило ее, и воинственный дух, живший в ее сердечке, зажигал глаза гневным огнем.
- Я согласна стать твоей женой, но помни свое обещание, Аязгул!
Они смотрели друг другу в глаза, и это была молчаливая клятва.
- Седлай коней, муж, мы выходим.
Утро всадники встретили верхом. Солнечный свет торопливо бежал за ними вслед, спускаясь по пологому боку холма в долину. Когда солнце ослепительно засияло в белесом небе, Тансылу и Аязгул уже мчались во весь опор по степи, обгоняя время и ветер.
Глава 5. Любовь и заклинание
Серебристые нити ковыля стелились по земле, до самого горизонта степь колыхалась волнами, теплый воздух трепетал над пахучим травяным морем, и два всадника летели в нем, как миражи …
- Арман!
Игривый ветер подхватил звонкие нотки и понес их вперед, как добычу, но рассыпал по пути и, не успев огорчиться, снова вернулся к девушке, влетел в распущенные волосы, растрепал, шутя подкидывая русые пряди. Не угомонившись, перебрался в гриву лошади, но та, почувствовав натянувшийся повод, остановилась, и ветер, потеряв интерес и к лошади, и к всаднице, улетел в степь.
Арман, будучи чуть впереди, услышал голос Симы, оглянулся, осадив коня. Тоненькая, грациозно выгнув спину, девушка в живом облаке волос походила на сказочную фею. Сердце юноши обожгло огнем. Он остановился. Сима помахала ему и пришпорила кобылу.
- Давай поедем медленно, а то я едва не задохнулась от такой скачки, - в глазах Симы отражалось возбуждение, шальная улыбка блуждала на губах.
Арман, поддавшись порыву, приблизился так, что бока лошадей соприкоснулись, привлек девушку к себе и поцеловал. Пегая кобыла под Симой взбрыкнула и отошла на шаг, всадница едва не потеряла равновесие. В выражении лица радость сменилась недоумением. Некстати вспомнились слова подруги: "Это так приятно!". "Да, - Сима облизнула губы, приятно… но… что это я?.."
- Что на тебя нашло? - от чувства неловкости появилось раздражение.
Сима отвернулась. Волосы упали на лицо. Достав заколку, она собрала их на затылке. Арман тем временем слез с коня, сорвал несколько цветочков, что прятались под ковылем. Когда он появился перед Симой - улыбающийся во весь рот, с цветами, - она совсем растерялась. А он рассмеялся и протянул к ней обе руки. Сима сама не поняла, как она вынула ногу из стремени, положила ладони на горячие плечи Армана и оказалась в его объятиях.
Осторожные шаги любви… Первый - самый трогательный. Прикосновения рук, будто бы случайные, говорящие взгляды, словно зовущие, близкое дыхание - горячее и волнующее, и первый поцелуй - нежный и мягкий. И вдруг взрыв чувств, понимание обретения родственной души, доверие, страсть и снова осторожность…
- Не бойся, любимая, я не обижу тебя.
Шепот, как ласка, нежность губ у ушка, пульсирующая жилка на шее. И вокруг колышущееся серебристое море.
- Арман, мне кажется, что наша встреча неспроста. Нас будто бы кто-то вел друг к другу.
- Все предопределено в этом мире, случай - это тщательно сплетенные нити судьбы - так моя бабушка говорит. Все, что должно случиться, случится.
Арман сорвал травинку ковыля; нежная, пушистая, словно нить пряжи, она поникла. Арман дунул и ниточка встрепенулась, поднялась, легко коснувшись щеки Симы. Девушка сомкнула веки, ее ноздри чуть приподнялись от глубокого вдоха, но совсем некстати из глубины памяти всплыл туманный образ белого призрака, последний разговор с Хаканом Ногербековичем.
- Твоя бабушка шаманка? - лукаво улыбнувшись, неожиданно спросила Сима.
- Да, - Арман не удивился осведомленности подруги, улегся на спину, запрокинув руки и рассматривая облака в небе, - она шаманка, из древнего рода.
- Как интересно! - Симу вдруг осенило: - Это она сказала, что на Каменной голове есть надписи?
- Она. У Батыр-камня издревле собираются наши старики, это место считается священным. А бабушка, она знает много тайн, у нее особый дар - она умеет разговаривать с духами.
- А ты? Ты умеешь?..
Арман приподнялся на локте, сорвал несколько лиловых цветочков, подал Симе. Вместо ответа, он сам спросил:
- А ты веришь в духов?
Сима задумалась. Что ответить? Верит ли она в духов? И рада бы не верить, но, если тот белый призрак всю жизнь напоминает о себе, что тут думать?
- Не знаю, Арман, - она подняла перед собой лиловые цветы, - вот, смотри, я читала, что дух есть во всем, и в этих цветах. И что? Ты сорвал их, убил, можно сказать… в мертвом теле, даже в цветочном, дух не живет, он уходит. Но мы ничего не видим и не слышим. Это что-то такое, что не поддается объяснению. Цветок есть, духа нет, - Сима разволновалась, - но, скажи, что же думать, если все наоборот - дух есть, а тела нет? И этот дух всю твою жизнь рядом? Куда должен уйти дух, когда оставляет тело? Почему не уходит? Что говорит твоя бабушка?
- Успокойся, любимая, - Арман обнял Симу, - мы вместе спросим. Я отведу тебя к ней, попрошу, чтобы она с тобой поговорила. Только она не знает русского языка, я буду переводить, если ты разрешишь.
Сима разволновалась. На глаза навернулись слезы.
- Спасибо, Арман, - Сима почувствовала себя защищенной, будто высокая стена выросла между ней и ее тревогами, и стена эта - Арман. Арман… странное имя… Сима усмехнулась. Арман заметил.
- Что? Что тебя развеселило?
- Да, подумалось, что имя у тебя странное, и вспомнила свое.
От растерянности на лице Симы не осталось и следа. В глазах играли озорные зайчики, губы расплылись в улыбке.
- А что означает твое имя? - Арман с нежностью провел пальцами по щеке девушки, любуясь сиянием ее сапфировых глаз.
- О! Мое имя означает "нежная, трогательная".
- Так и есть, - он привлек ее к себе.
Поцелуй перевернул реальный мир вверх тормашками. Сима растекалась нежностью в крепких объятиях. В этот миг вся степь превратилась в сказку, и только две души владели ее просторами, как Тенгри и Умай небом.
- А мое имя переводится "мечта", - прошептал Арман Симе на ушко, когда она пальчиками ласково перебирала его кудри.
- Мечта?! Мечта! Ты - моя мечта! Мечта по имени Мечта! Арман, мне так хорошо с тобой!
Каждый день превратился в сказку. По утрам Арман всегда приезжал в лагерь археологов, иногда оставался, и тогда счастью Симы не было предела. Когда же возлюбленный уходил с табуном в степь, Сима замирала, превратившись в ожидание. Солнце не спеша переползало с востока на запад, и когда в его еще ярких лучах появлялся Арман - черноголовый, на вороном коне, похожий на посланника богов, Сима ликовала: "Мечта! Моя мечта!" Сердце купалось в нежности, лицо светилось, а взгляды, встретившись, обволакивали туманом любви.
Этот вечер был таким же счастливым, как все, но какая-то смутная тревога нет-нет да всплывала в душе Симы, но ласки Армана прогоняли ее и девушка, забыв обо всем, снова погружалась в мир любви.
Они долго смотрели в глаза друг другу, целовались, а время летело, как птица, и скоро белоснежные облака зарозовели, как щечки стыдливой барышни, а потом и вовсе стали пунцовыми. Солнце село, а Арман с Симой этого даже не заметили, и опомнились лишь тогда, когда первая звезда засияла в еще светлом небе, а кони, что паслись неподалеку, позвали хозяев громким ржанием.
- Мне влетит от наших, - Сима прикусила губу.
- Ты боишься молвы?
Вопрос насторожил Симу. Арман словно испытывал ее.
- Я волнуюсь за людей, которые ко мне очень хорошо относятся, а они волнуются за меня.
- Но они знают, что я с тобой.
- Потому и волнуются. Пошли. Надо торопиться, темнеет уже, - Сима решительно встала.
Арман свистнул, и Черногривый, подняв голову, заржал и затрусил к хозяину. Пегая кобыла не двинулась с места. Только ее бока подрагивали, и густой серый хвост охаживал их.
- Ишь, какая гордая! - Сима сама подошла к лошади, погладила ее, угостила яблоком и, дождавшись, пока она с хрустом его разжевала, взобралась в седло.
Покрывало ночи все плотнее укутывало степь. В небе одна за другой вспыхивали звезды. И вот над небесной рекой воспарил Лебедь, чуть ниже воссиял Альтаир, словно указывая путь хищнику к добыче. Но вечно лететь Орлу, и никогда он не сможет настигнуть звездного красавца, чьи крылья распластались над миром, как распятие.
- Как красиво, правда? - глаза Симы горели в темноте, как звезды.