Возницын молча согласился: извозчики тоже люди, тоже греются водочкой, а уж по случаю Рождества - так тем паче. А кого спьяну не тянет на дурости?
- Никишин, берите извозчика и аллюром три креста - в Гнездниковский. Там, кровь из носу, найдите Лапинского и отдайте ему записку для Доренко. И тут же обратно!
- Будет сделано, - понуро ответил агент. Он понимал, что нахлобучка еще впереди.
А Кошко задумался. Обещать-то он англичанам обещал, но где сказано, что Хлопоня с добычей помчится к себе домой? Может, уже вовсю пропивает консульские денежки? Должен же и он отпраздновать Рождество.
Вместо того чтобы поехать в Гнездниковский, Кошко велел везти себя к "Мюру и Мерилизу". Он видел в газете рекламку удивительной игрушки - английского детского беспроволочного телеграфа. Младшенькому, восьмилетнему Кольке, наверняка понравится. Будет с соседским Алешкой играть в "маркониграфистов". Стоит, правда, эта игрушка бешеных денег - шестьдесят пять рублей. Лошадь за эти деньги можно купить. Тут еще десять раз подумаешь… Но посмотреть, как действует телеграф, необходимо. Вдруг да пригодится в сыскной работе?
Услужливые продавцы все рассказали и показали, но Аркадий Францевич телеграф не купил, потому что не справился с противоречием: "Ведь в хозяйстве пригодится! - Но шестьдесят пять рубликов!" Однако сделал в памяти зарубочку…
Одновременно с изучением телеграфа он думал, как провести разговор с Хлопоней. Этот тип мог бы пригодиться в полицейском хозяйстве. Он был из тех ворюг, что раньше называли "пертовыми мазами" - старики еще помнили давний воровской жаргон и охотно учили ему молодежь, да только молодежь все порывалась изобрести свой собственный. Пертовый маз - своего рода аристократ, известен успехом в крупных делах, на мелочи не разменивается, обладает авторитетом и участвует в сходках, на которых делят всякие спорные вещи. Что бы тут изобрести?..
От "Мюра и Мерилиза" до Никольской было рукой подать, и Кошко отправился в "Славянский базар" пешком. Ресторан, хоть время было далеко не обеденное, оказался почти полон. Заведение славилось своими завтраками. Казалось бы, уж в рождественские-то дни можно отдохнуть от забот в кругу семьи, но Кошко увидел в большом двухсветном зале знакомые физиономии коммерсантов и финансистов: как привыкли в "Славянском базаре" обсуждать сделки, так и отцепиться от него не могут.
Разумеется, в ресторане дежурили свои сыщики. Аркадий Францевич отошел от столика, вроде бы в мужскую комнату, и, изловив сыщика Альперовича, которого сам же сюда рекомендовал, объяснил ситуацию: Хлопоню впустить и выпустить беспрепятственно, тем более что вор вряд ли на сей раз будет безобразничать.
Хлопоня не преминул блеснуть элегантностью - явился во фраке. Это в дообеденное-то время! Кошко с любопытством наблюдал, как он идет прямиком к его столику.
- Присаживайся, - сказал Аркадий Францевич, блеснув знанием воровского этикета: боже упаси предложить "садись". - Я угощаю. Красиво ты в Москве прописался, есть чем похвастаться. Красиво! А я такое ценю.
Хлопоня пока не понимал, о чем речь. Но на всякий случай быстро огляделся. Он, конечно, сообразил, что речь пойдет о сегодняшней добыче. Вряд ли сам Кошко позвал его, чтобы поздравить с Рождеством. Но о которой добыче? Вылазка на Николаевский вокзал принесла портмоне, два кошелька, браслетку с подозрительно крупными камнями и три портсигара, не говоря уж о часах. Оба помощника показали себя с лучшей стороны, да и сами получили пользу, поглядев, как работает опытный щипач.
- Да ты не бойся, Хлопонин, сегодня тебя не тронут, - пообещал Аркадий Францевич. - Отлично ты вернулся. Сразу заявил: вот как настоящие воры действуют, учитесь, сопляки! Только не пойму, откуда ты про этого Ходжсона узнал? Не может быть, чтобы тебе из Питера телефонировали. Или уже и до этого дошло? Первого же своего московского лоха ты выбрал прямо на загляденье!
Тут до Хлопони понемножку стало доходить. В портмоне обнаружились визитные карточки на заграничном языке и бумажки, написанные не по-русски.
- Да уж постарался, - осторожно сказал он.
- Вот и я о том же! Красиво получилось, ничего не скажешь. Не абы кого обчистил! Не дуру-барыню, не пьяного купчишку. По всей Хитровке, поди, шум пошел: Хлопоня-то каков! Одно плохо…
Кошко сделал паузу. И эта пауза была Хлопоне очень даже понятна.
- Лошок-то твой не простой… сам уже, наверно, знаешь? Знатно ты в Москву въехал, сразу себя показал, а теперь давай подумаем, что бы такого сделать, чтобы не вышло скандала с английским королем.
- А что тут сделаешь?..
- Вот и я говорю, только одно и можно сделать. Вся Хитровка, поди, судачит, как ты английского консула обшуровал. Ну и пусть ее судачит, так?
Если бы Хлопоня знал, что лох с постной мордой - английский консул, то и близко бы не подошел. Мало ли питерским поездом в вагонах первого класса приехало растяп? Но вышла промашка и, пока не начались неприятности, нужно ее исправлять.
Соврать Аркадию Францевичу, что-де я не я и лошадь не моя, он даже не попытался. Не имея доказательств, Кошко бы его не позвал.
- Мы, значит, лишнего шуму не хотим, - сказал Хлопоня. - Так чтобы тихо было - договоримся?
- Да уж, считай, договорились. Ты же понятливый. Как я получу шмиху, стукальцы и портсигарчик?
- Пришлю с малым, куда будет сказано.
- Умен ты, Хлопонин. С твоей бы головой не по вокзалам промышлять… Ну, выпьем по такому случаю!
Графин с коньяком стоял ближе к вору, но взял его и плеснул в рюмки Аркадий Францевич.
- А что голова? - Хлопоня солидно взял свою. - С детства в ремесле…
- Знаю. Другого пути не было. А жаль. Сейчас ты, Хлопонин, дешево отделался, - Кошко тоже поднял рюмку. - Но ведь попадешься когда-нибудь так, что пух и перья полетят. И не будет поблизости добренького господина Кошко, чтобы выручить… Ты пей-то, пей!.. Бог весть, встретимся ли еще когда таким манером?
Хлопоня понял: его предупреждают. Если и случится следующая встреча, то в Гнездниковском, куда его приведут силком, и где сразу вспомнят все давние подвиги.
А ведь ему уже исполнилось сорок лет, другое ремесло осваивать поздно, молодые наступают на пятки. Да, в своей воровской иерархии он высоко забрался. Но привык к сытой жизни, спать привык в чистой постели, в тепле, и совершенно не хочется прятаться в ночлежках Хитровки, в "номере" под нарами, где вместо занавески - старая рогожа, а вместо перины - вшивое тряпье.
- Да как знать… - осторожно ответил он.
- Все от тебя зависит.
- Это мы понимаем…
- Вот копченого угорька попробуй.
Хлопоня услышал: "не договоримся - будешь ты вместо копченого угорька баланду хлебать".
Еще некоторое время они перебрасывались репликами, для стороннего наблюдателя - кулинарными. Кошко не спешил. Он знал, что вор высокого полета просто не может так, сходу, принять предложение о сотрудничестве, которое больше смахивает на ультиматум. Следовало поберечь Хлопонино самолюбие. Ну что же, это обойдется еще в четверть часа, ну, в полчаса. Такие переговоры и не могут быть стремительными.
На недомолвках, на взглядах, на вздохах и тонких намеках вели они беседу и договорились-таки, причем условия для Хлопони оказались необременительны - время от времени отвечать на прямо поставленные вопросы. С тем он и был отпущен восвояси, без всяких китайских церемоний, уточнив лишь, куда следует доставить имущество английского консула и узнав приметы (Кошко с особым ехидством описал часы, а насчет портсигара вышел даже маленький спор - Хлопоня утверждал, что он из позолоченного серебра, золотой бы больше весил).
В сущности, оба остались довольны переговорами. И Аркадий Францевич даже возблагодарил Господа, пославшего на Николаевский вокзал растяпу и лоха в лице английского консула. Хлопоня был для него ценным приобретением. И сам он был для Хлопони ценным приобретением. Конечно, особой искренности тут не жди. Но порой одно-единственное слово правды в сыскной работе - на вес золота.
- Любезный! - позвал кельнера Кошко. - А расстарайся-ка насчет жареного гуся. Выбери кусочек грудки. Вся Россия сейчас гусятиной объедается, а я рыжий, что ли?..
Глава 3
1913 год. Февраль. Санкт-Петербург
День у Глеба Гусева не задался с самого начала. А все тетка, все - тетка, царствие ей небесное…
Тетка нашла самое неподходящее время, когда помирать: в мороз! Землю на кладбище хоть взрывай, гробокопатели ломят бешеную цену. Так и это еще полбеды, а беда - тетка строжайше завещала похоронить себя в Александро- Невской лавре. Место дорогое, лежать там почетно, и гробокопатели это отлично понимают.
Но и это еще не всё. Хоронить бездетную тетку пришлось племянникам, а племянники меж собой плохо ладят.
Это была родня по материнской линии и такая склочная, что батюшка Глеба, генерал-лейтенант Владимир Яковлевич Гусев, в свое время запретил супруге поддерживать с ними всякие сношения. Если бы батюшка знал, что Глеб по тайной просьбе матери ввязался в похоронные хлопоты, очень бы рассердился…
Глеб с вечера предупредил начальство, полковника Кухтерина, что в первую половину дня будет занят похоронами. Полковник осведомился, не нужна ли помощь.
- Благодарю, Михаил Семенович, не нужна, - сдуру ответил Глеб. А надо было сказать: пришлите за мной к кладбищенским воротам сани или автомобиль, чтобы по Невскому, да с ветерком, доставить меня на службу. Кухтерин бы не отказал - командировал того же Семушкина или хоть Бардзуна. На автомобиле от лавры до бастрыгинского особняка на Шестой линии меньше, чем за полчаса, долетишь. Но занятый спорами с кузенами Глеб не подумал, что изловить возле лавры да после похорон извозчика будет мудрено. Хотя они туда и съезжаются, но ведь ему придется едва ли не последним покидать могилку, доругиваясь с гробокопателями, и он рискует основательно застрять у кладбищенских ворот.
На деле же все оказалось еще хуже. Какому-то чиновному старцу приспичило помирать и хорониться в то же время. Провожать его явилась целая дивизия подчиненных. Эти-то лизоблюды, вырвавшись с кладбища первыми, и разобрали всех извозчиков. А новые "лихачи" не подоспели.
Глеб, очень недовольный, добрел до Староневского проспекта, и тут удача вроде улыбнулась. Подкатил не просто извозчик, а знакомец. Глеб даже помнил, что его зовут Лукьяном.
Лукьян был "лихач" и только-только выехал на поиски хорошего ездока. Брал он дорого, но и возил скоро, а вид имел такой, что залюбуешься. У "лихачей" свято соблюдалась старинная мода - огромный кафтан "на фантах", то бишь с двумя сборками сзади, подбитый пенькой или ватой, чтобы мягче сиделось, и высоко подпоясанный дорогим кушаком, сверху - барашковая шапка особого вида. Такой герой, если посмотреть сзади, был сильно похож на не в меру задастую бабу.
Лукьянов же синий кафтан, кроме прочего, был отделан выпушками из дорогого лисьего меха, а шапка на "лихаче" сидела бобровая - на зависть товарищам.
- С ветерком не угодно ли, барин? - весело спросил Лукьян. - Куда прикажете?
- На Васильевский по Дворцовому, - решительно смирившись с денежной тратой, сказал Глеб. - Да поскорее.
- Поскорее - это по Тележной нужно, потом по Гончарной. На Невском теперь не протолкнешься, - заметил Лукьян.
- Так пока будешь выпутываться с Тележной на Гончарную, час пройдет, - строптиво возразил Глеб.
Он вроде и понимал, что ехать лучше улицами, идущими параллельно Староневскому, но уже считал минуты и секунды.
- Не пройдет, я задворками.
- Нет там задворков! Хороший крюк придется сделать…
Лукьян, водя пальцем по воздуху, попытался объяснить, что дорога будет на полтораста сажен длиннее, но в итоге - на пять минут короче. Глеб имел в голове карту Питера, даже с подробностями, и сразу доказал Лукьяну - на двести сажен, да еще четыре поворота, перед которыми нужно придерживать лошадь, так что трата времени неизбежна.
- Откуда четыре, откуда четыре?! - возмутился Лукьян, и Глеб сразу расписал ему диспозицию, добавив в заключение:
- Считать не умеешь!
Глеб был страшно доволен, что уел Лукьяна и доказал свою правоту, но такого ответа не ожидал:
- А коли я дурак, то и разговора нет!
С тем Лукьян и укатил, а Гусев остался один, на морозце, зато при своей правоте. Некоторое время его это радовало, но потом он достал часы и даже присвистнул - два часа пополудни! А он обещал, что приедет на службу до обеда. Потом, решив, что семь бед - один ответ, поспешил обратно к лавре, заметив, что туда подъезжают на извозчиках участники следующих похорон. Быстро и без ряды наняв "живейного" - уже не "ваньку", но еще не "лихача", - Глеб велел везти себя к "Панкину" - известнейшему в столице ресторану не хуже "Северной звезды", что стоит на углу Невского и Владимирского проспектов. Нужно было хоть чем-то утешить себя после похорон, грызни с кузенами и холода, а также отпраздновать моральную победу над Лукьяном. Для этого вполне бы подошла стерлядь в белом вине.
Ресторан был почтенный, с огромным залом и двухрядными бронзовыми люстрами. Метрдотель, едва взглянув на посетителя, оценил его душевное состояние и сразу провел Глеба к свободному столику в уголке, подальше от основной суеты и гомона.
- Не будете ли, сударь, возражать против соседа? - неожиданно поинтересовался метрдотель.
- Не буду, - брякнул, не подумав, Глеб и углубился в меню.
Сосед появился очень скоро - вертлявый мужчина лет тридцати, чересчур набриолиненный, со щегольскими усиками и при этом с обтёрханными краями рукавов. "Совята" в свободное время читали книжки, которые могли бы пригодиться и в служебной деятельности, а в последнее время немало спорили о мистере Шерлоке Холмсе и его дедуктивном методе. И Глеб уже наловчился высматривать всякие занятные приметы.
Сотрапезник пытался выглядеть светским кавалером - видимо, чтобы проникать в места, куда простому человеку вход закрыт. К "Палкину" он явился, чтобы солидные питерцы видели: человек может себе позволить обедать в солидном заведении. Но денег у него при этом не густо. Стало быть, стало быть… репортер?.. Точно! Из какой-нибудь "газеты-копейки", не иначе. А манеры-то, манеры!..
От "совят" требовали простоты в обращении и благопристойности. Чрезмерную жестикуляцию они считали привилегией французского цирюльника. А этот господин так суетился, словно сбежал из водевиля. Обычное: "Разрешите представиться - Николай Иванович, ударение, изволите видеть, на "о"!" - он произнес, поворачивая сверкающую голову то так, то сяк, чуть ли не ухом на плечо укладывая.
- Очень приятно, - ответил Глеб. - А я - Глеб Гусев.
Репортер покосился в раскрытое меню.
- Рекомендую взять севрюгу в рейнвейне, господин Гусев.
- Благодарю, я уже определился с выбором, господин Иванович.
- Позвольте карту вин…
- Прошу вас…
- У меня сегодня приятное событие, господин Гусев: я получил отличное известие и вот - праздную! И по такому случаю позвольте вас угостить ну хоть "Шардоне"?
Глеб был молод - всего-то двадцать пять годочков. Но в третье "совиное" управление кого попало не берут. Начальство ценило его деловитость, а что до упрямства и сверхъестественного желания всех переспорить - так на это до поры закрывали глаза. У офицера, желающего делать карьеру, должно быть самолюбие, должна быть и гордость, просто со временем поручик Гусев научится их проявлять не столь явно - так решили отцы-командиры.
Опять же, память…
Третье управление занималось сбором, обработкой и анализом сведений, которые могли бы иметь отношение к охраняемым персонам и вопросам их безопасности. Глеб держал в голове множество фамилий, прозваний, кличек, адресов, и где-то среди них обреталась и фамилия "Иванович" с ударением на "о", только он сразу не смог определить, где именно.
Подошел официант, принял заказ. Господин Иванович взялся пространно толковать о качествах вин, Глеб рассеянно соглашался. Его раздражало, что фамилия не тащит за собой из памяти портрета, подробностей, цифр.
И вдруг он вспомнил.
Это было связано с морским министром, контр-адмиралом Григоровичем. Человек, носивший странную фамилию, прорывался к нему на прием, затеял целый скандал, был решительно выведен вон, и у всех невольных свидетелей осталось такое впечатление: попади он в кабинет морского министра, мог бы натворить дел. Больше его, понятное дело, в министерство не впускали.
Еще одно воспоминание: что-то, связанное с Люйшуньским конфликтом - с тем временем, когда Григорович был комендантом Порт-Артура. Но подробности не всплывали; скорее всего, Глеб их просто не знал.
Он внимательно посмотрел на собеседника. По возрасту тот вполне мог участвовать в военных действиях. Однако - не моряк, на лбу крупными буквами прямо так и написано: "не моряк".
Хотя в служебные обязанности Глеба не входил допрос подозрительных личностей, и рядом никого из "совят", кому можно было бы сдать с рук на руки Ивановича, нет, он решил заняться суетливым репортером сам.
И тут же пришла первая разумная мысль: "Ведь были же в зале еще свободные столики, отчего тогда этот чудак присоседился именно ко мне?"
"Совят" не раз и не два предупреждали о бдительности. Вот и представился поручику случай ее проявить!
- Сдается, мы уже где-то встречались, - сказал Глеб. - Может, в "Бродячей собаке"?
Это артистическое кабаре за два года приобрело огромную популярность среди столичной публики. Но как раз в нем Гусев еще ни разу не бывал.
- Да, верно, в "Бродячей собаке"! - обрадовался Иванович. - Вот откуда мне ваше лицо знакомо…
"Ага! Попался, голубчик!.." - возликовал поручик, а вслух невинно продолжил: - А вы все там же трудитесь, на ниве пера и блокнота?
- Да, именно на сей ниве. Я, изволите видеть, предан идеалам, да! И оттого сотрудничаю с "Вестником Европы"!
"Ясно, - подытожил Глеб, - идеалы, значит, либеральные. Журнал почтенный, хорошие повести публикует, а вот с идеалами промашка вышла. Впрочем, похоже, что врешь ты, друг ситный! Сотрудничаешь, значит, изредка статейки кропаешь? А трудишься-то на ином поприще!.."
- Понимаю, - многозначительно кивнул он. - И уважаю.
- Я так и думал, - заявил вдруг собеседник совершенно иным тоном, и даже лицо у него вроде бы затвердело. Глеб насторожился: уж не ловушка ли тут расставлена на него самого, сотрудника третьего "совиного" отделения?
Родилась новая мудрая мысль: немедленно телефонировать начальству. Пусть пришлют кого-нибудь из пятого управления - им положено отрабатывать возможные контакты с агентами противника. Хорошо бы сам капитан Голицын приехал - ему разобраться с таким, как этот Иванович, раз плюнуть.
- Простите, я отлучусь на пару минут, - Гусев состроил скорбную мину. - Проклятый здешний климат мне на пользу не идет. Застудил все, что только можно…
- В ваши-то годы?! - натурально ахнул репортер.
- Да вот, и в мои годы такое случается. Извините.