- А то, что каждый день гибнут замечательные люди, ты думаешь? - крикнул вдруг в отчаянии Сарычев. - А что диверсии кругом! Саботаж! Думаешь? А про банды, офицерье... про спекулянтов думаешь?! А что врагов у Советской власти больше чем достаточно, знаешь? И ты хочешь, чтобы я поверил тебе на слово?
- Хочу, - не сразу отозвался Егор.
- А ты бы мне поверил?
- Тебе - да! - твердо ответил Шилов.
Опять Сарычев долго молчал, смотрел на лежащего Шилова.
- Егор... - Сарычев успокоился, и теперь в голосе слышалась бесконечная усталость.
Язычок пламени в керосиновой лампе испуганно метался, и казалось, он вот-вот погаснет. На стене ломалась огромная тень от согнувшейся фигуры Сарычева, глаза, расширенные стеклами очков, блестели в полумраке.
- Попробуй вспомнить, Егор, - сказал Сарычев. - Еще есть время...
Он медленно вышел из камеры. Визгливо скрипнула дверь. Чуть позже вошел красноармеец, унес керосиновую лампу, и наступила темнота.
Шилов остался один. Некоторое время он лежал неподвижно, потом заворочался, сел на топчан, встряхнул головой. Он мучительно пытался вспомнить эти провалившиеся из памяти дни, напрягал волю, перебирал в уме короткие события...
Вот человек подает ему через окно пакет. Лица человека не видно. Он стоит так, что свет лампы не задевает его.
Шилов садится в автомобиль, пожимает руки ночным гостям. Их лиц тоже не видно. Хотя стоп! Лицо одного он запомнил - длинное, глаза навыкате, убегающий назад лоб...
Они едут по черным горбатым улочкам. Фары у автомобиля выключены, темно... Кто-то наваливается на Шилова сзади. Это происходит так неожиданно, что он не успевает оказать сопротивления.
А потом все расплывается: уходит понятие о времени, окружающее теряет всякие очертания... Кусок стены... Старое кресло. Гнутые золоченые ножки.
И вдруг, как при ярком электрическом свете, перед глазами Шилова появилось искаженное от страха лицо Ванюкина.
Шилов отчетливо видел его несколько мгновений. Потом все пропало.
Шилов вскочил с топчана, подбежал к окну. Ну-ка, ну-ка еще раз!..
Да, да, железнодорожная фуражка, блестящие пуговицы на мундире и лицо... лицо Ванюкина.
Ранним утром из ворот городской тюрьмы выехал открытый автомобиль. Впереди сидел шофер, сзади - Шилов и два чекиста по обе стороны от него. Скованные наручниками руки лежали на коленях. Егор безучастным взглядом смотрел прямо перед собой, потом закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Сопровождали его два молодых паренька в гимнастерках и кожаных фуражках. Лица их были неприступны - парни преисполнены сознания собственного значения.
У железнодорожного переезда машина остановилась. Шлагбаум закрыт. Пыхтя и отдуваясь, маленький паровозик пытался преодолеть пологую, но длинную гору. Он тянул груженный лесом состав.
Шилов разлепил ресницы, увидел состав, уныло ползущий в гору, и снова закрыл глаза. Лицо его было спокойным, словно маска уснувшего человека.
- Мне нужно выйти, - тихо сказал он, не открывая глаз.
- Куда это? - поинтересовался чекист.
- По нужде.
- Ты что, раньше не мог?
- Раньше не хотел, - так же равнодушно ответил Шилов.
- Не положено, терпи! - отрезал чекист.
Паровоз продолжал штурмовать подъем.
- Не могу терпеть, - снова нарушил молчание Шилов.
- А чего я могу сделать? - вскипел чекист.
Наконец паровозик вполз на вершину горы и пошел вниз, убыстряя скорость. Тяжелые вагоны торопились за ним. Открыли шлагбаум. Медленно двинулись телеги. Обгоняя их, запылила машина. Опять узкие улочки, заросшие лопухами и крапивой заборы, частые повороты. Ближе к центру пошли каменные дома, мощенные булыжником мостовые.
- Костя, останови! - вдруг сказал Шилов.
Шофер, пожилой красноармеец, машинально нажал на тормозную педаль и виновато оглянулся на одного из чекистов. Голос Шилова он знал давно.
- Не позорьте меня, ребята. Я правда больше терпеть не могу, - медленно сказал Шилов. - Проводи, Алешин.
- Ладно, пойдем! - огрызнулся Алешин. Из-под фуражки у него выбивался пшеничного цвета чуб.
Они вылезли из машины. Шилов огляделся и пошел по улице, Алешин - за ним.
- Ты куда? - спросил он, когда они прошли уже метров двадцать.
- Ну не на улице же я буду, - ответил Шилов, прибавляя шагу. Он резко побежал вперед и нырнул в темную каменную подворотню.
- Стой! - крикнул Алешин, выхватывая из кобуры наган.
Как только чекист появился в освещенном квадрате подворотни, Шилов выбросил вперед сцепленные наручниками руки, подавшись всем корпусом. Алешин с налету наткнулся на кулак. Удар пришелся в челюсть. Чекист охнул и упал на спину.
Шилов навалился на него, быстро нащупал в кармане ключи, открыл наручники. Потом выдернул из руки Алешина револьвер.
- Ты меня, Алешин, прости, - тихо сказал он. - У меня другого выхода нет... Меня завтра возьмут и расстреляют, а мне еще правду узнать надо.
Второй чекист, сидевший в машине, видел, как Алешин и Шилов скрылись за поворотом улочки. Он заволновался, посмотрел на шофера, потом открыл дверцу, вылез и быстро пошел вперед.
Когда послышались на улице торопливые шаги второго чекиста, Шилов уже пересек небольшой захламленный двор, потом подтянулся на трухлявом заборе, спрыгнул по другую сторону и побежал.
- Нет, мне все же спросить охота, кому и зачем понадобилось вести Шилова в губком? - Забелин со злостью смотрел в спину Сарычева. - Да еще сопровождали его два юнца, в чека без году неделя.
- Я приказал привезти Шилова в губком, - спокойно отозвался Сарычев. Он стоял спиной к столу, смотрел в распахнутое окно. - Хотел поговорить с ним в последний раз. Забелин посмотрел на Кунгурова, потом - на Никодимова. Кунгуров чуть усмехнулся, продолжая ковырять, спичкой в мундштуке. Никодимов погладил седые усы, проговорил глуховатым голосом:
- Чудно все это. Даже странно слушать. До каких же пор, товарищи, будет у нас процветать классовая близорукость, до каких пор ушами хлопать будем? А? Кто мне скажет?
- Василий Антонович его, как родного брата, защищал! - горячился Забелин.
- Ну и что? - Сарычев резко повернулся, прищурившись, посмотрел на Забелина. - Ты абсолютно уверен, что Шилов - враг?
- Погодите, товарищ Сарычев, - вмешался Никодимов. - Уж извиняйте темноту мою. Ежели человек не виноват, он из тюрьмы драпать не станет, потому как бояться ему нечего. Я правильно понимаю, товарищи?
- Правильно, - отозвался Кунгуров. - Хотя и невиновный из тюрьмы может убежать.
- Зачем? - спросил Никодимов.
- Чтоб самому доказать свою невиновность, - проговорил Сарычев.
- Ну, знаете... Ежели так каждый из тюрьмы шастать будет, - Никодимов развел руками, - это что ж тогда получится?
- Все это выглядит, мягко говоря, странно! - жестко проговорил Забелин.
- Мне бы хотелось, - Сарычев медленно подошел к нему, - чтобы ты хоть на минуту оказался в его шкуре.
- Это зачем же мне оказываться в шкуре предателя? - с вызовом спросил Забелин.
- Стоп, товарищи! - Кунгуров поднял вверх руки. - Руганью тут не поможешь. Давайте мозговать, как быть дальше.
Собрание на станции Кедровка затянулось до глубокого вечера. Ванюкин сидел в президиуме, рядом с ним еще несколько человек, работники станции.
Женщина в красной косынке выступала перед собравшимися.
- За два субботника, товарищи, все можно сделать! - закончила она. Последние слова потонули в гуле одобрения.
Ванюкин посмотрел на свои карманные часы, лежавшие перед ним на столе.
- Ну что ж, - громко сказал он, - предложение правильное, за него и голосовать не надо. А теперь время позднее, товарищи... Собрание полагаю закрытым.
И все сразу зашумели, задвигали стульями, толкаясь, стали пробираться к выходу. Вскоре помещение опустело. Ванюкин остался один. Он распахнул окно. На улице уже совсем стемнело, и прохладный, свежий ветерок ворвался в душное, прокуренное помещение.
Ванюкин, задумавшись, стоял у окна, и вдруг какая-то сила отбросила его назад; стул, перевернувшись, рухнул на пол. И еще через мгновение Ванюкин стоял, прижавшись к стене, и холодное дуло револьвера больно давило ему в подбородок.
- Ну, вот и я, - тихо сказал Шилов, и по выражению его лица Ванюкин понял, что тот застрелит его, стоит только шевельнуться.
- Ты меня помнишь? - так же тихо и даже ласково спросил Шилов и слегка надавил дулом револьвера Ванюкину на подбородок.
Начальник станции едва стоял, лицо его мертвенно побледнело, на лбу выступила испарина. Он сказал:
- Помню...
- Ты-то все, гад, помнишь. Не то, что я, - губы Шилова дрогнули в усмешке. - Что, а? Помнишь?
- Помню... - повторил Ванюкин, и казалось, от охватившего его ужаса он теряет сознание.
- Вот сейчас и расскажешь. - Шилов опять слегка надавил дулом на подбородок. - Расскажешь?
- Да, господин Шилов, расскажу...
- Вот и хорошо.
Шилов взял свободной рукой начальника станции за лацканы мундира и, все так же держа наготове наган, втолкнул Ванюкина в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
В лунном свете чернели искореженные, торчащие вверх фермы взорванного моста. Они подошли к самому краю.
- Вот тут... - Ванюкин показал рукой вниз, туда, где в кромешной черноте бесшумно несла свои воды Березянка.
Шилов стоял, засунув руки в карманы своей кожанки, потом повернулся к Ванюкину.
- Раздевайся! - приказал он.
- Зачем? - Ванюкин отступил на шаг, испуганно моргая глазами.
Черные тени легли на лицо Шилова, подчеркивая скулы и крутой подбородок, и от этого оно внушало Ванюкину еще больший страх.
- Я тебе не верю, - сказал Шилов.
- Ей-богу, не вру! - Ванюкин несколько раз мелко перекрестился. - Я... я и плавать-то не умею, господин Шилов. Ей-богу, не вру...
Тогда Шилов вынул из брюк тонкий сыромятный ремень, подошел к Ванюкину.
- Руки за голову! - приказал он.
Ванюкин торопливо вскинул вверх руки. Шилов туго стянул ремнем кисти рук начальника станции, привязал его к ферме моста.
Потом Шилов спустился по откосу к реке, разделся и вошел в теплую черную воду. Доплыв до середины реки, он посмотрел на мост, как бы примериваясь, и нырнул. Некоторое время его не было видно, затем над водой показалась голова. Он отдышался и нырнул снова.
Ванюкин с тоской смотрел вниз. Через минуту Шилов вынырнул.
- Нашел... - проговорил он и нырнул в третий раз. Когда Шилов вылез на берег, в руке у него была разбухшая от воды кожаная фуражка со звездочкой.
Он оделся, опять подошел к краю берега. Вода захлестывала сапоги. Он долго стоял, хмуро глядя перед собой. Потом произнес глухо:
- Все, что у меня есть на свете, ребята, революция! Никогда Егор Шилов не был предателем революции. Это я вам Лениным клянусь! - Голос Шилова дрогнул, он запнулся и умолк. Потом круто повернулся и быстро пошел на мост.
Ванюкин широко раскрытыми глазами следил, как возникшая из темноты фигура Шилова быстро приближалась к нему. Шилов подошел вплотную к Ванюкину, ощутил на лице его горячее дыхание.
- Кто... Кто ребят убил? Кто все это придумал? - еле сдерживая душившую его ярость, спросил Шилов.
Начальник станции дернулся, залепетал торопливо:
- Господин Шилов, господин Шилов, это не я... Ей-богу! Я ж вам не вру. Не я все это придумал. Я его даже в лицо не знаю, только по телефону, ей-богу! Те пятеро. Те его в лицо знали. Не я...
- Где они? - Шилов пристально смотрел Ванюкину в глаза.
- Не знаю теперь. - Ванюкин всхлипывал и заикался. - В банде, должно быть, если живы... Банда ведь налетела. Мы ж не думали. Лемке, Турчин, Лебедев. Они того и в лицо знают, и по фамилии.
Шилов отошел в сторону, присел на обломок парапета, устало опустил голову. По лицу Ванюкина и по тону, каким тот говорил, Шилов понимал, что начальник станции не врет.
- Стрелку ты переводил? - спросил он.
- Я... - пролепетал Ванюкин еле слышно.
- Сволочь! - сказал Шилов и надолго замолчал.
- Господин Шилов, - решился заговорить Ванюкин, - двадцать верст отсюда в селе Дарьино вчера людей из банды есаула видели. Харчи грабили. Может, и сам где рядом? - Ванюкин говорил вкрадчиво и тихо.
- Откуда знаешь?
- Обходчик говорил.
Шилов встал:
- Пошли.
- Куда?
- На станцию! - Шилов сделал несколько шагов по мосту, обернулся: - Ну, что стоишь?
- Господин Шилов... Вы же меня привязать изволили, - виновато отозвался из темноты Ванюкин.
- Волшанск. Губком. Сарычеву, - диктовал Шилов.
Потный, измученный страхом, Ванюкин отстукивал текст на телеграфном аппарате. Шилов стоял за его спиной, засунув сжатые кулаки в карманы кожанки.
- До нападения на поезд банды есаула Брылова золото было похищено пятью членами подпольного контрреволюционного центра "Свободная Россия" в полутора верстах от станции Кедровка. Убитые дорогие товарищи находятся в вагоне, сброшенном в Березняку со взорванного моста. Скорее всего один из главарей центра окопался в чека. Смерть контрреволюционной гидре.
Шилов тяжело опустился в кресло, вытянул ноги в мокрых сапогах. Ванюкин кончил передавать, вытер рукавом лоб, понуро опустил голову.
- Что, Ванюкин, жить охота? - после недолгого молчания спросил Шилов.
Ванюкин молча кивнул и еще ниже опустил голову.
- Слушай меня, как отца родного, гнида! - Голос Шилова стал жестким и злым. - Если в чека есть враг, то после этой депеши он тебя шлепнет, понял?
Ванюкин опять молча кивнул и поднял голову. Губы его тряслись, в глазах стояли слезы.
- Завтра здесь наши будут, поднимут вагон. Возьмут и тебя! Мой тебе совет - пойди и покайся. Расскажи все, что вы со мной делали. Слышишь? Я ведь про тебя в депеше не упомянул. Это тебе шанс будет, последний, понял?
Ванюкин снова кивнул.
- Если ты этого не сделаешь, я тебя из-под земли достану и покараю, понял?
Ванюкин с готовностью закивал, губы его тряслись, он не мог выговорить и слова.
Шилов молча поднялся и вышел, без стука прикрыв за собой дверь.
Ванюкин обессиленно опустился на. стул и заплакал.
- О господи-и, погиб!.. - бормотал он, всхлипывая. - Господи!
Потом вдруг вскочил, начал лихорадочно застегивать мундир, схватил со стола фуражку и бросился кон из комнаты.
Справа тянулась глухая стена тайги, слева - холмистая, с темными пятнами кустарника, степь, а потом начинались горы, лесистые, с синими и белыми потеками снега и льда. За горами - Монголия.
У подножия холмов петляла дорога, вытоптанная гуртами скота. Восемь всадников, выбравшись из тайги, поскакали по этой дороге. Впереди - есаул Брылов.
Взошло жаркое, слепящее солнце, стояла безветренная тишина.
Рядом с есаулом ехали двое казаков с погонами полусотников на плечах. За ними - матрос в тельняшке, перетянутый патронными лентами, двое молодых мордастых парней: один - в меховой безрукавке, надетой прямо на голое тело, другой - в островерхой монгольской шапке и длиннополом халате, перехваченном в талии кушаком.
Лицо круглое, скуластое, задубевшее от солнца и ветра, глаза спрятались в глубоких щелках. Есаул обернулся к нему:
- Другой дороги нету, Тургай?
- Нету, - коротко ответил монгол.
- С обозом на перевале застрять можем, - осторожно заметил пожилой полусотник.
- Прорвемся, - с небрежной улыбкой ответил есаул.
- Эх, ваши слова да в уши господу, - вздохнул пожилой полусотник.
- Напоследок еще пару станций выпотрошить можно, - подал голос второй полусотник.
Неожиданно вдалеке на дороге показался человек. Он вырос словно из-под земли и теперь стоял, раздвинув ноги, поджидая всадников.
Есаул придержал коня. На груди у матроса в тельняшке болтался большой полевой бинокль. Матрос поднес его глазам, некоторое время смотрел, потом тихо выругался:
- Комиссар, бисова душа. - Матрос снял с плеча винтовку.
- Погоди, - остановил его есаул. - Может, он не один...
Матрос снова приставил к глазам бинокль, пробормотал:
- Нема никого.
Человек продолжал неподвижно стоять на дороге. Можно было различить черную фуражку со звездочкой. Эту фуражку Шилов достал со дна реки Березянки.
Монгол и парень в меховой безрукавке спешились, нырнули с дороги в кусты. Поводья своих лошадей они передали бандитам, ехавшим сзади.
- Тихо берите, - предупредил пожилой полусотник.
- Какого черта он стоит? - проговорил Брылов.
Они медленно ехали по дороге. Палило солнце. Лошади взмахивали головами, лениво переступали с ноги на ногу, в тишине позвякивала конская сбруя.
Матрос в тельняшке снова поднес бинокль к глазам. Дорога и склоны холмов были пустынны.
- Нема никого.
- От Тургая и Гришки не уйдет, - усмехнулся пожилой полусотник.
Они остановились, ждали.
Вскоре, с поднятыми руками, пугливо оглядываясь, вышли на дорогу монгол Тургай и мордастый парень в безрукавке. Вслед за ними, держа винтовку наперевес, показался Шилов. Он что-то сказал монголу, и тот обернулся. Шилов протянул ему винтовку. Монгол помедлил неуверенно взял ее. А Шилов поднял вверх руки и пошел впереди бандитов.
- Фью-ить! - присвистнул есаул и засмеялся.
Егор остановился в нескольких метрах от всадников и опустил руки. Под глазом парня в безрукавке лиловел огромный синяк, а у монгола была заметна ссадина на скуле и из разбитой губы сочилась кровь.
- Разбаловал ты их, есаул, - сказал Шилов, через силу улыбнувшись. - Совсем мышей не ловят.
- Кто такой? - резко спросил Брылов.
- Шилов моя фамилия. Егор Шилов, станицы Благовещенской.
- Федор Шилов, сотник, не родственником доводится? - вдруг спросил пожилой полусотник.
- Родной брат, царствие ему небесное, - ответил Егор.
Пожилой полусотник подъехал к есаулу, нагнулся и что-то зашептал ему. Брылов с интересом смотрел на Шилова, спросил насмешливо:
- В чека служишь?
- Служил.
- Ко мне зачем? Только врать не стоит!
- Меня там к расстрелу приговорили.
- За что? - Есаул направил коня прямо на Шилова. Он не тронулся с места. Оскаленная конская морда моталась прямо перед его лицом.
- За дело приговорили, - ответил он. - У нас зря к расстрелу не приговаривают.
- У меня, думаешь, лучше будет? - так же зло и звонко спросил Брылов.
- Мне теперь все равно, - нахмурился Шилов.
- А на что ты мне нужен? - спросил есаул, хотя подумал, что именно такие ребята ему и нужны. Эх, ему бы сотни три таких ребят, сколько дел натворить можно было бы! И в Монголию уйти не с пустым карманом.
- Не нужен - дальше пойду, - ответил Шилов.
- Если отпущу, - сказал есаул.
- Если отпустишь, - согласился Шилов и в"друг спокойно двинулся сквозь скопление всадников, и бандиты, не, ожидавшие этого, сторонили лошадей.
Прищурившись, Брылов смотрел, как Шилов уходит, по дороге, и еще раз подумал: "Эх, сотни бы три таких казачков..."
- А ну, верни его! - приказал он, глянув на парня в меховой безрукавке.