- Помилуй, король, Мать Небес обезумела, когда пела эту песню! - ответил я. - Слова ее непонятны!
- И ты ничего об этом не знаешь? - спросил король, странно глядя на меня сквозь дым костра. - Странно, Мбопа, очень странно! Но что это, тебе как будто холодно, руки твои прямо-таки дрожат! Не бойся, погрей их, хорошенько погрей, положи в огонь всю руку!
И, смеясь, он указал мне своим маленьким, оправленным в дерево вождей ассегаем на самое яркое место костра.
Тут, отец мой, я действительно похолодел, так как понял намерение Чаки. Он готовил мне пытку огнем.
С минуту я молчал, задумавшись. Тогда король опять громко сказал:
- Что же ты робеешь, Мбопа? Неужели мне сидеть и греться, пока ты дрожишь от холода? Встаньте, приближенные мои, возьмите руку Мбопы и держите ее в пламени, чтобы он согрелся и чтобы душа его ликовала, пока мы будем говорить с ним о том ребенке, упомянутом моей матерью, рожденном от Балеки, жены моей, сестры Мбопы, моего слуги!
- Прочь, слуги, оставьте меня! - смело сказал я, решившись сам подвергнуться пытке. - Благодарю тебя, о король, за милость! Я погреюсь у твоего огня. Спрашивай меня, о чем хочешь, ты услышишь правдивые ответы!
Тогда, отец мой, я протянул руку в огонь, но не в самую яркую часть пламени, а туда, где дымило. Кожа моя от страха покрылась потом, и несколько секунд пламя обвивалось вокруг руки, не сжигая ее. Но я знал, что мука близка.
Некоторое время Чака следил за мной, улыбаясь. Потом он медленно заговорил, как бы давая огню разгореться.
- Так скажи мне, Мбопа, ты и вправду ничего не знаешь о рождении сына у твоей сестры Балеки?
- Я одно знаю, о король, - отвечал я, - что несколько лет тому назад я убил младенца, рожденного твоей женой Балекой, и принес тебе его тело! - Между тем, отец мой, рука моя уже дымилась, пламя въедалось в тело, и страдания были ужасны. Но я старался не показывать виду, так как знал, что если я крикну, не выдержав пытки, то смерть будет моим уделом.
Король опять заговорил:
- Клянешься ли ты моей головой, Мбопа, что в твоих краалях не вскармливали никакого младенца, мной рожденного?
- Клянусь, король, клянусь твоей головой! - отвечал я.
Теперь уже, отец мой, мучение становилось нестерпимым. Мне казалось, что глаза мои выскакивают из орбит, кровь кипела во мне, бросалась в голову, и по лицу текли кровавые слезы. Но я невозмутимо держал руку в огне, а король и его приближенные с любопытством следили за мной. Опять Чака молчал, и эти минуты казались годами. Наконец он сказал:
- Тебе, я вижу, жарко, Мбопа, вынь руку из пламени. Ты выдержал пытку, я убежден в твоей невиновности. Если бы затаил ложь в сердце, то огонь выдал бы ее, и ты бы запел свою последнюю песню!
Я вынул руку из огня, и на время муки прекратились.
- Правда твоя, король, - спокойно ответил я, - огонь не властен над чистым сердцем!
Говоря это, я взглянул на свою левую руку. Она была черна, отец мой, как обугленная палка, и ногтей не оставалось на искривленных пальцах…
Взгляни на нее теперь, отец мой, я ведь слеп, но тебе видно. (Рука была скрючена и мертва.)
Вот следы огня в краале Чаки, огня, сжигавшего меня много-много лет тому назад. Эта рука уже не служила мне с той ночи истязания, но правая оставалась, и я с пользой владел ею.
- Но мать мертва, - снова заговорил король, - умерли в пламени и твои жены, и дети. Мы устроим поминки, Мбопа, такие поминки, каких не было еще никогда в Земле Зулу, и все народы земли станут проливать слезы. Мбопа, на этих поминках будет вынюхивание, но колдунов созывать не станут, мы сами будем колдунами и сами выследим тех, кто навлек на нас горе. Как же мне не отомстить за мать, родившую меня, погибшую от злых чар, а ты, безвинно лишенный жен, чад, неужели не отомстишь за них? Иди теперь, Мбопа, иди, верный слуга мой, которого я удостоил погреться у моего костра! - И, пристально глядя на меня сквозь дым, он указал мне ассегаем на дверь хижины.
XI. Совет Балеки
Я поднялся на ноги, громко славя короля, и вышел из королевского дома Ум-Длункулу. Медленно шел я до выхода, но потом бросился бежать, терпя страшные муки. Забежав на минутку к знакомому и обмазав руку жиром и перевязав кожей, я снова стал метаться от нестерпимой боли и помчался на место моего бывшего дома. Там я в отчаянии бросился на пепел и зарылся в него, покрыв себя костями своих близких, еще лежавших здесь.
Да, отец мой, так лежал я, последний раз лежал на земле своего крааля, и от холода ночи защищал меня пепел рожденных мной.
Я стонал от боли и душевного отчаяния. Пройдя через испытание огнем, я снова приобретал славу в стране, делался знаменитым. Да, я вытерплю свое горе, сделаюсь великим, и тогда настанет день мщения королю. Ах, отец мой, тут, лежа в пепле, я взывал к Аматонго, к духам своих предков, молился Эхлосе, духу-хранителю, я даже дерзал молить Ункулункулу, Великого Мирового Духа, незримо и неслышно живущего в небесах и на земле. Я молил о жизни, чтобы убить Чаку, как он убил всех дорогих мне существ. За молитвой я уснул, или, вернее, свет мыслей моих погас, и я лежал, как мертвец. Тогда меня посетило видение, посланное в ответ на мольбу, или, быть может, это был только бред, порожденный моими горестями.
Мне казалось, что я стою на берегу большой, широкой реки. Тут было сумрачно, поверхность реки слабо освещалась, но далеко, на той стороне, точно пылала заря, и в ее ярком свете я различил могучие камыши, колеблемые легким ветром. Из камышей выходили мужчины, их жены, дети, выходили сотнями, тысячами, погружались в волны реки и барахтались в них.
Слушай дальше, отец мой. Все люди в воде были черного племени, а также все выходившие из камышей; белых, как твой народ, вовсе не было, так как видение изображало зулусское племя, о котором одном сказано, что оно "будет оторвано от берега". Я видел, что из ступивших в воду одни быстро переплывали реку, другие не двигались с места, точь-в-точь, как в жизни, отец мой, когда одни рано умирают, а другие живут долгие годы. Среди бесчисленных лиц я узнал много знакомых, узнал лицо Чаки и вблизи него себя самого, узнал также Дингаана, его брата, лицо отрока Умслопогаса, лицо Нады, моей дочери, и вот тогда-то впервые я понял, что Умслопогас не умер, а только исчез.
Во сне своем я обернулся и оглядел тот берег реки, где стоял. Тогда я увидел, что за мной поднималась скала, высокая, черная, и в скале были двери из слоновой кости. Через них изнутри струился свет, доносился смех; были в скале и другие двери, черные, как бы выточенные из угля, и через них зияла темнота, слышались стоны. Перед дверями находилось ложе, а на нем восседала ослепительная женщина. Высокая, стройная, она сверкала белизной, белые одежды покрывали ее, волосы ее были цвета литого золота, а лицо светилось, как полуденное солнце. Тогда я заметил, что выходившие из реки, еще со струящейся по ним водой, подходили к женщине, становились перед ней и громко взывали:
- Хвала Инкосазане зулусов, хвала Царице Небес!
Чудесная женщина держала в каждой руке по жезлу: в правой руке - белый жезл из слоновой кости, в левой - из черного дерева. Когда подходившие к трону люди приветствовали женщину, она указывала им то белым жезлом правой руки на белую дверь, на дверь света и смеха, то черным жезлом левой руки на угольные двери мрака и стонов. Тогда одни люди шли в одну сторону и вступали в свет, другие - в другую и погружались во мрак. Между тем еще горстка людей вышла из воды. Я узнал их. Тут находились Нанди, мать Чаки, моя жена Ананди, сын мой Муса, а также остальные мои жены, дети вместе со всеми бывшими у них слугами. Они остановились перед лицом Небесной Царицы, которой Ункулункулу поручил охранять зулусский народ, и громко взывали:
- Хвала Инкосазане зулусов, хвала!
Инкосазана указала им светлым жезлом на светлую дверь. Но они не двигались с места. Тогда женщина вдруг заговорила тихим, грустным голосом:
- Идите, дети моего народа, идите на суд, чего вы ждете? Проходите в дверь света!
Но они все медлили, и теперь Нанди сказала:
- Мы медлим, о Царица Небес, медлим, чтобы вымолить правосудие над тем, кто умертвил нас. Я, прозванная на земле Матерью Небес, больше всех прошу этого!
- Как его имя? - спросил снова тихий, страшный голос.
- Чака, король зулусов! - отвечала Нанди. - Чака, сын мой.
- Многие уже приходили искать ему возмездия, - сказала Царица Небес, - многие еще придут. Не бойся, Нанди, час его пробьет. Не бойся и ты, Ананди, и вы все, жены и дети Мбопы. Повторяю вам, его час пробьет. Копье пронзило твою грудь, Нанди, копье вонзится в грудь Чаки. А вы, жены и дети Мбопы, знайте, что рука, наносящая удар, будет рукой Мбопы. Я сама направлю его, я научу его мстить. Идите же, дети моего народа, проходите на суд, ибо Чака уже приговорен.
Вот что снилось мне, отец мой, вот какое видение посетило меня, когда, несчастный, я лежал среди костей и пепла своего крааля. Так было мне дано узреть Царицу Небес на высоте ее величия. Позже, как ты узнаешь, я еще два раза видел ее, но то было на земле, наяву.
Да, трижды удостоился я узреть лицо, которое теперь уже не увижу до своей смерти, потому что больше трех раз смертные этого лица не видят.
Утром, проснувшись, я пошел к хижине королевских "сестер" и подождал, когда они пойдут за водой. Увидев Балеку, я тихонько окликнул ее, она осторожно зашла за куст алоэ, и мы уныло взглянули в глаза друг другу.
- Злосчастен день, когда я послушался тебя и спас твоего ребенка. Видишь, каковы последствия этого. Погиб весь мой род, умерла Мать Небес, все умерли, а меня самого пытали огнем! - Я показал Балеке свою обгоревшую руку.
- Ах, Мбопа, я бы меньше горевала, если бы знала, что сын мой, Умслопогас, жив! Да и меня ведь не пощадят. Скоро я присоединюсь к остальным. Чака уже обрек меня на смерть, ее только отложили. Он играет со мной, как леопард с раненой ланью. Впрочем, я даже рада умереть, так я скорее найду своего сына!
- А если юноша жив, Балека, что тогда?
- Что ты сказал? - вскрикнула она, дико сверкнув глазами и бросаясь ко мне. - Повтори свои слова, Мбопа, о, повтори их! Я готова тысячу раз умереть, лишь бы Умслопогас остался в живых!
- Верного я ничего не знаю, но прошлую ночь мне приснился сон! - И я рассказал ей про видение и про то, что перед тем случилось.
Она внимала мне, как внимают королю, решающему вопрос жизни и смерти.
- Сон твой вещий, Мбопа, - сказала она наконец, - ты всегда был странным человеком и обладал даром ясновидения. Чует мое сердце, что Умслопогас жив!
- Велика любовь твоя, женщина, и она - причина наших горестей. Будущее покажет, что мы напрасно пострадали, злой рок тяготеет над нами. Что делать теперь - бежать или оставаться здесь, выжидая перемены судьбы?
- Оставайся на месте, Мбопа! Слушай, что надумал король. Он, всегда бесстрашный, теперь боится, как бы убийство матери не навлекло на него гнев народа. Поэтому он должен рассказывать, что не он убил ее, а она погибла в огне, навлеченном колдовством на твой крааль. Никто не поверит этой лжи, но возражать не посмеют. Он устроит, как говорил тебе, вынюхивание, но совсем нового характера, так как он сам с тобой станет находить колдунов. Так он предаст смерти всех ненавидящих его за жестокость и за убийство матери. Ты же нужен ему, Мбопа, и тебя он сохранит…
Итак, не беги, а оставайся здесь, прославься, дождись великого мщения, о брат мой! Ах, Мбопа, разве нет в стране других принцев? А Дингаан и Мхлангана, а Мпанде? Разве братья короля не хотят царствовать, разве, просыпаясь по утрам, они не ощупывают себя, чтобы убедиться, живы ли еще, разве, засыпая по ночам, они уверены, что разбудит их на заре: ласки ли жен, лезвие ли королевского ассегая? Добейся их доверия, брат мой, очаруй сердца их, узнай их замыслы или открой им свой. Только таким путем ты доведешь Чаку до того порога, который переступили твои жены, который и я готовлюсь переступить!
Вот что уходя сказала мне Балека и была совершенно права. Мпанде ни на что не подбить, он жил тихо и больше молчал, как слабоумный. Но Дингаан и Мхлангана из другого теста, их при случае можно вооружить тем ассегаем, который разнесет по ветру мозги Чаки. Но время действовать еще не настало, чаша Чаки не заполнилась до краев.
Обдумав все это, я встал и пошел в крааль своего друга, где стал лечить обожженную руку. Пока я с ней возился, ко мне пришел посланный от короля.
Я предстал перед королем и припал к его ногам, называя его королевскими именами. Но он протянул руку и, подняв меня, ласково сказал:
- Встань, Мбопа, слуга мой, много перенес ты горя от колдовства твоих врагов. Я потерял мать, а ты - жен и детей. Плачьте же, наперсники мои, оплакивайте мою мать, плачьте над горем Мбопы, лишенного семьи через колдовство наших врагов!
Тогда приближенные громко завопили, а Чака сверкал на них очами.
- Слушай, Мбопа, - сказал король, когда вопли прекратились. - Никто не возвратит мне матери, но тебе я дам новых жен, и ты обретешь детей. Пойди, выбери себе шесть девушек из предназначенных королю. Также возьми из королевского скота лучших сто волов, созови королевских слуг и повели им выстроить тебе новый крааль - больше, красивее прежнего. Все это я даю тебе с радостью, Мбопа, тебя ждет еще большая милость, я разрешаю тебе месть.
В первый день новолуния я созову большой совет И-Бандла из всех зулусских племен. Твое родное племя э-лангени также будет тут. Мы все вместе станем оплакивать свои потери и тут же узнаем, кто виновник их. Иди теперь, Мбопа, иди. Идите и вы, мои приближенные, оставьте меня одного горевать по матери!
Так, отец мой, оправдались слова Балеки, так, благодаря коварной политике Чаки, я еще больше возвысился в стране. Я выбрал себе крупный скот, выбрал прекрасных жен, но это не доставило мне радости. Сердце мое высохло, радость, сила исчезли из него, погибли в огне Чакиной хижины, потонули в горе по тем, кого я раньше любил.
XII. Рассказ про Галази-Волка
Я расскажу тебе про участь Умслопогаса с той минуты, как львица схватила его, расскажу так, как узнал от него самого много лет спустя.
Львица, отскочив, побежала, держа в зубах Умслопогаса. Он попробовал вырваться, но та так больно укусила его, что юноша уже не двигался в ее пасти и только, оглядываясь, мог видеть, как Нада отбежала от колючей изгороди и громко кричала: "Спасите его!" Он видел ее лицо, слышал крик, потом перестал что-либо видеть или слышать.
Немного погодя Умслопогас очнулся от боли в боку, укушенном львицей, и до него долетели какие-то окрики. Он осмотрелся: близ него стояла львица, только что выпустившая его из пасти. Она хрипела от ярости, а перед ней стоял с угрюмым видом юноша, высокий, сильный, с серовато-черной шкурой волка, обмотанной по плечам таким образом, что верхняя челюсть с зубами находилась на его голове. Он стоял, покрикивая, перед львицей, держа в одной руке боевой щит, а в другой сжимая тяжелую, оправленную в железо дубину.
Львица, страшно рыча, присела, готовясь прыгнуть, но юноша с дубиной не стал дожидаться ее нападения. Он подбежал к ней и ударил ее по голове. Удар был сильным, метким, но не убил львицу - она поднялась на задние лапы и тяжело рухнула на юношу. Он принял ее на щит, но, придавленный страшной тяжестью, не удержался на ногах и упал, громко воя, как раненый волк. Тогда львица, прыгнув на него, стала его терзать. Благодаря щиту, ей не удавалось покончить с ним, но Умслопогас видел, что долго так не может длиться, щит будет отброшен в сторону, и львица загрызет незнакомца. Тогда Умслопогас вспомнил, что в груди зверя осталась часть его сломанного копья, и решил еще глубже вонзить лезвие или умереть. Юноша живо встал - силы вернулись к нему в трудную минуту - и подбежал к месту, где львица трепала человека, прикрывавшегося щитом.
Она не замечала его, так что он бросился на колени и, схватив рукоятку сломанного копья, глубоко пронзил зверя и еще повернул копье в ране. Тогда львица увидала Умслопогаса, прыгнула на него и, выпустив когти, стала рвать ему грудь и руки. Лежа под ней, он услыхал невдалеке могучий вой и вдруг - что же он увидел?
Множество волков, серых и черных, бросились на львицу и стали рвать и теребить ее, пока не растерзали на куски.
После этого Умслопогас лишился чувств, глаза его закрылись, как у мертвого. Когда же он очнулся, то вспомнил про львицу и огляделся, ища ее. Но вместо этого он увидал себя в пещере, на сеннике, вокруг него висели шкуры зверей, а рядом стояла кружка с водой. Он протянул руку к воде, выпил ее и тут заметил, что рука его исхудала, как после тяжкой болезни, а грудь покрыта чуть зажившими рубцами.
Пока он лежал, раздумывая, у входа в пещеру показался тот самый юноша, которого подмяла под себя львица. Он нес на плечах мертвую лань и, сбросив ее на землю, подошел к Умслопогасу.
- Ага, - сказал он, вглядевшись в него, - глаза открыты! Незнакомец, ты жив еще?
- Жив, - отвечал Умслопогас, - жив и голоден!
- Пора и проголодаться! - сказал опять тот. - С того дня как я с трудом донес тебя сюда через лес, прошло двенадцать суток, и ты все лежал без сознания, глотая одну воду. Я думал, что львиные когти прикончили тебя. Два раза я хотел тебя убить, чтобы прекратить твои страдания и самому с тобой развязаться. Но я останавливался из-за слова, сказанного мне кем-то, кого уже нет в живых. Набирайся сил, потом мы поговорим!
Тогда Умслопогас стал есть. С каждым днем он поправлялся. Как-то, сидя у огня, он разговорился с хозяином пещеры.
- Как тебя зовут? - спросил Умслопогас.
- Имя мое - Галази-Волк, - ответил тот, - я зулусской крови, из рода короля Чаки. Отец Сензангаконы, отца Чаки, приходится мне прадедом.
- Откуда же ты, Галази?
- Я пришел из Земли Свази, из племени галакази, которым должен был бы править. История моя такова: Сигуйяна, дед мой, приходился младшим братом Сензангаконе, но, поссорившись с последним, ушел и стал странником. С некоторыми людьми из племени мтетва он кочевал по Земле Свази, пребывал у племени галакази, в их больших пещерах. В конце концов он убил вождя племени и занял его место. После его смерти правил мой отец, но образовалась целая враждебная партия, ненавидевшая его за зулусское происхождение и желавшая возвести в правители кого-нибудь из древнего рода свази. Сделать этого они не могли - так боялись моего отца. Я же родился от его старшей жены, так что в будущем мне предстояло быть вождем, и потому представители враждебной партии ненавидели также и меня.
Так обстояло дело до прошлой зимы, когда мой отец задумал во что бы то ни стало лишить жизни двадцать военачальников с их женами и детьми, потому что узнал о составленном ими заговоре. Но военачальники, проведав, что им уготовано, убедили одну из жен отца отравить его. Ночью она его отравила, а поутру мне пришли сказать, что отец лежит больной и зовет меня. Я пошел к нему в хижину и нашел его в корчах.
- Что случилось, отец? - вскрикнул я. - Кто виновник злодейства?
- Я отравлен, сын мой, - проговорил он, задыхаясь, - вот мой убийца! - Он указал на женщину, стоявшую у дверей с опущенной головой и с дрожью следившую за плодами своего преступления.
Эта жена отца была молода и прекрасна, мы дружили с ней, однако я, не задумываясь, кинулся на нее, так как сердце мое разрывалось. Схватив копье, я подбежал к ней и, несмотря на ее мольбы о пощаде, заколол.