Однако к тому времени когда его отряд достиг Медины, туда подтянулась армия Саладина. Язычники горели свирепой жаждой отмщения за свои поруганные святыни. Рено поразился тому, с какой яростью безбожники отбили атаку крестоносцев. Его конников, устремившихся к воротам Медины, встретил такой град стрел и копий, что небо потемнело и на миг не стало видно самого солнца. Десятки франков, захваченных в плен, позже прогнали вдоль всех стен Медины, дабы каждый мог их видеть, а затем публично обезглавили. Рено еле ноги унес из этого скорпионьего гнезда и вынужден был вернуться с горсткой уцелевших солдат, ошеломленных поражением. Они явно недооценили то, как дорожат безбожники этими языческими развалинами. Но, несмотря на неудачу в Медине, Рено возвратился в Иерусалим с ликованием в душе. Он доказал всему миру, что мусульманское учение - пшик, а неуязвимость священного сердца ислама - не больше чем миф, что-то сродни россказням о приключениях Али-Бабы. Ни один ангел не спустился с неба, чтобы спасти Каабу. Просто обычное, никому не нужное, бесполезное здание из кирпича. Он подрубил последние подпорки, на которых еще держался и без того неустойчивый боевой дух язычников. Так, по крайней мере, он сам считал.
Возвратившегося в Иерусалим Рено встретили очень холодно, причем даже самые верные его сторонники. Он шел по мрачным каменным коридорам иерусалимской крепости тамплиеров и чувствовал, что все взгляды обращены на него, но не было в них восхищения его инициативой и храбростью. Рено вскоре узнал причину неприязни со стороны своих товарищей. Бахвалясь собственной репутацией человека, для которого не существует моральных принципов, он в конечном счете переступил черту, которая оказалась поворотным моментом в истории войны, длившейся уже целый век. Набег Рено всколыхнул весь мусульманский мир. Он нанес удар в самое сердце ислама, и его "подвиги" сплотили в едином боевом порыве дотоле разобщенные силы язычников. Его враг Саладин стал для своего народа не просто очередным воином, ищущим славы на поле брани. Он был теперь карающим мечом Аллаха, которому предстояло загнать богохульствующих франков в море и отомстить за поругание святынь.
Рено с растущей тревогой наблюдал, как Саладин на волне ненависти к крестоносцам объединил враждовавшие между собой Египет и Сирию, хотя эта задача казалась политически невыполнимой. Франки более ста лет натравливали два враждующих народа друг на друга, обеспечивая тем самым неприкосновенность Иерусалимского королевства. Теперь же воинство Христово оказалось окружено со всех сторон врагами, которым само их присутствие ежедневно напоминало об осквернении Мекки. Рено в глубине души понимал, что допустил стратегическую ошибку, но гордость не позволяла ему вслух признать свою вину.
Король Ги, конечно, заметил, как его собеседник окаменел при этих словах, но вовсе не обрадовался. Их партия с мусульманами перешла в эндшпиль, и подобные мелочи ничего уже не решали.
- Ступай, Рено. Посмотрим, сможешь ли ты вернуть себе уважение. Когда ты возвратишься, моя голова никуда не денется, - сказал король. Он отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена, и принялся собирать рассыпанные золотые шахматные фигуры и снова расставлять их на доске из дерева, инкрустированного слоновой костью.
Рука Рено метнулась к ножнам и застыла. Он поборол искушение проткнуть короля мечом, раз и навсегда положив конец этой комедии. Но сейчас не время и не место, у него есть дела поважнее, добыча покрупнее. Не стоит марать свой меч кровью этого притворщика. Он отвернулся от короля и его дрожащего советника и, гремя доспехами, вышел из шатра.
Оказавшись под открытым небом, рыцарь поднял глаза на неумолимое солнце. Он смотрел, не отворачиваясь от его слепящих лучей, - жест гордыни и вызова силам природы, которые восстали против них в этой последней битве. Священники с детства учили его, что этот мир принадлежит дьяволу, и долгие годы Рено свято в это верил. Мир действительно принадлежал Сатане, и даже стихии постоянно воевали со слугами Божьими на этой забытой Богом земле, которую кто-то когда-то объявил святой. Ветер и солнце часто становились злейшими врагами, куда более безжалостными, чем эти темнокожие собаки, которые отрицают божественность Христа. В волнистых, соломенного цвета волосах Рено играл сухой ветер пустыни, и он знал, что силы природы сегодня определенно были на стороне дьявола. На стороне Саладина.
Но Рено воспрянул духом, когда увидел боевых коней. Закованные в броню жеребцы, выведенные на конюшнях Византии, были взращены с одной-единственной целью - нести воинов креста вглубь сарацинских орд. Как и их хозяева, рыцари-тамплиеры, эти могучие животные не ведали страха. Гордо задрав морды, кони несли на своих спинах воинов Христовых, которые сейчас замерли стройными рядами в ожидании приказов полководца.
Как он любил этих людей! В мире, где правило безумие, они одни символизировали порядок и дисциплину. Рено знал, что рыцари без единого слова последуют за ним, хотя бы и в адскую бездну. Если таковая существует. После стольких лет, проведенных на войне в обнимку со смертью, Рено больше не верил ни в какой ад, помимо того, который создал сам человек.
Рено вскочил на своего скакуна, чья масть напоминала неочищенные слоновые бивни. Рванувшийся к нему паж поднес копье с кинжальным наконечником. Рено надел шлем, поднял забрало и повернулся к своему войску.
- Король и клирики храма Гроба Господня благословили нас на битву, милость Господня с нами! - возвестил он. - Сегодня мы поразим зверя в самое сердце, и падет царствие Сатаны!
Рено поднял свое копье для пущего драматического эффекта, но жест был лишним. И тамплиеры в белых одеждах, и закутанные в черные плащи госпитальеры в ответ на его слова разразились криками искреннего воодушевления. Они всю жизнь готовились к этому мгновению. Они искренне считали себя храбрыми защитниками Святой земли от язвы магометанства. Они знали, что им предстоит принять участие в последней битве во имя Господне. Саладин - это и есть Антихрист, которому удалось в конце концов окружить Иерусалим воинством Сатаны. И вот им, рыцарям, выпала честь стать избранными и защитить этот город. И они точно попадут в рай, независимо от того, погибнут в этом сражении или переживут его.
Ни один из этих молодых людей не боялся умереть на поле боя, но многие надеялись прожить достаточно долго, чтобы стать свидетелями пришествия Христа, спускающегося с небес в миг победы. Рено сомневался, что их ожидает подобное чудо, но не видел смысла разбивать надежды рыцарей.
Развернув коня, он указал копьем прямо на мусульманский лагерь, видневшийся вдали, на другом краю равнины. Повинуясь его знаку, герольд затрубил в рог что есть мочи. Рев трубы пронесся по полю битвы подобно вспышке солнечного света, пробивающегося сквозь грозовые тучи. Издав гортанный вопль, Рено де Шатильон, сеньор Керака, магистр ордена тамплиеров, пустил коня вскачь по пыльной равнине. Грохот копыт эхом отозвался в горах, будто рев трубы архангела. Сражение у Хаттина началось.
Глава 3
БИТВА ПРИ ХАТТИНЕ
Над равниной, словно кровожадные осы, роем взвились стрелы. Рыцарей-крестоносцев завертело в вихре смерти, с ясного послеполуденного неба дождем хлынула смертоносная сталь. Тяжелая стальная броня, которую часто проклинали из-за того, что она снижала маневренность, сейчас оправдывала свое основное предназначение - защищала всадников от острых стрел и копий, которые летели в них, будто подгоняемые ураганом. Однако их кони были не настолько хорошо защищены, и многие отважные скакуны пали на полпути, подминая под себя всадников. Те же из упавших рыцарей, кто не сломал себе шею сразу, тут же пополнили число своих погибших товарищей, угодив под копыта конницы Рено, и не подумавшей замедлить свой неудержимый бег. Но ни у кого из тех, кому суждено было погибнуть, не возникло даже мысли о протесте. Тамплиеров старательно приучали к тому, что жизнь каждого из них - ничто в сравнении с торжеством святого дела.
Саладин наблюдал в подзорную трубу за атакой рыцарей на заградительную линию его лучников и качал головой.
- Они храбры. Достойно сожаления, что столь доблестные воины служат варварам, - сказал он.
Маймонид напряг свои старческие глаза, но не смог разглядеть подробностей сражения, разворачивающегося всего шагах в пятистах от него. Ну и ладно! Достаточно того, что он слышал пронзительные стоны умирающих, которые эхом прокатывались по равнине: а какой же врач не знаком с воплями мук и страданий! Предсмертные крики, как всегда, ранили его душу, а потом снова и снова мучили кошмарами по ночам.
Саладин, с улыбкой посмотрев на хмурого придворного лекаря, сложил подзорную трубу и отвернулся.
- Мне не доставляет ни малейшего удовольствия смотреть на ужасы войны, - признался султан.
- Мне тоже, сеид, - ответил старый раввин. - После сегодняшнего сражения у моих лекарей будет много работы.
- В таком случае ты видишь все в более радужном свете, чем я. Я вот боюсь, что ангел смерти призовет к себе больше воинов, чем могут спасти твои зелья.
По ту сторону равнины Рено с группой рыцарей прорвал строй лучников и помчался прямо на отряд сирийцев, телохранителей султана, которые до этого укрывались в траншее, завернувшись в красные плащи, помогавшие им сливаться с выжженной землей пустыни. Арабские пехотинцы дружно выпрыгнули из укрытия и стали вонзать во всадников-крестоносцев зазубренные копья. Некоторые боевые кони попадали, но всадникам удалось выбраться из стремян. Сражение быстро распалось на отдельные рукопашные схватки. Мощь меча сошлась с беспощадным проворством ятагана.
Маймонид понимал, что в этом и состоял замысел Саладина. Султан хотел подпустить крестоносцев поближе, чтобы те были вынуждены отложить свои смертоносные арбалеты, чьи стрелы легко пробивали пластинчатые доспехи мусульман. В рукопашной схватке рыцари могли полагаться лишь на меч. Тяжелые прямые мечи франков прекрасно справлялись со своей задачей, неся смерть врагу, но кривые мусульманские ятаганы, выкованные из гибкой дамасской стали, ничем не уступали им в ближнем бою.
Заметив, что рыцари поднимаются по холму к его лагерю, Саладин поднял руку, подавая своим войскам сигнал: настала пора преподнести крестоносцам "сюрприз". Воины в темно-красных хламидах, с факелами и бронзовыми чайниками, наполненными маслом, выбежали вперед и подожгли все деревья и кусты, еще отделявшие крестоносцев от основных сил армии мусульман. Ветер понес дым и пламя в сторону летевших во весь опор рыцарей, кони которых стали испуганно шарахаться. Лучники обстреливали испуганных животных, и те сбрасывали всадников наземь, издавая леденящее душу предсмертное ржание. Маймонид пробовал было заткнуть уши, чтобы не слышать ужасающего ржания погибающих лошадей, но шум и звуки боя окутывали его, словно неистовая песчаная буря, вызванная богинями гнева из первобытного хаоса.
* * *
Многие крестоносцы задыхались и ничего не видели в дыму, но их ударный отряд во главе с самим Рено все же прорвался сквозь ряды атакующих сарацин. Магистр тамплиеров бросился, словно разъяренный бык, в самую гущу мусульманского войска. Его копье вонзилось в нагрудник курдского воина, который даже не успел заслониться щитом. Рено с удовлетворением ощутил, как копье с тяжелым всхлипом вошло в сердце врага. Наконечник копья, покрытый запекшейся кровью и обрывками плоти, вышел из спины курда. Пронзенный насквозь человек хотел было закричать, но захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта и ноздрей. В следующий миг он лишь слабо захрипел и пал в раскрывшиеся объятия смерти.
Рено попытался вытащить копье из тела своей жертвы, но оно слишком глубоко застряло в грудной клетке убитого. Проклиная все на свете, рыцарь бросил копье и обнажил меч, уловив при этом краем глаза какое-то движение рядом с собой. Рено успел вовремя подставить щит, который и принял на себя всю силу удара дротика, нацеленного рыцарю в горло. Встретив на пути добрую сталь щита, дротик разлетелся на куски, но боль от этого удара пронзила левую руку рыцаря. Рено взвыл, почувствовав, как хрустнула сломанная кость предплечья. Каждый нерв его тела стенал, умоляя бросить тяжелый щит, пока покалеченная рука не разорвалась надвое. Но бросить Рено не мог, поскольку понимал: в этом случае он станет легкой мишенью для всякого лучника во вражеском лагере.
Стараясь не обращать внимания на острую боль, что огненными вспышками жгла каждый мускул покалеченной руки, Рено стиснул зубы и поднял щит. Подгоняемый гневом и жаждой крови, он яростно пришпорил коня. Жеребец затоптал насмерть какого-то упавшего всадника и понесся дальше. Рено не заметил, был ли бедняга своим или врагом, - да это его и не волновало. Сквозь облака дыма Рено видел, как перед ним вырисовывается лагерь Саладина. Он намерен был прорваться хотя бы к крайним палаткам - сквозь заслон из пятнадцати шеренг вражеских воинов. Если ему суждено сегодня погибнуть, пусть это случится в бою, в самом сердце армии безбожников.
Бородатый нубиец бросился на Рено, размахивая ятаганом, обагренным кровью убитых христиан. Темнокожий воин уже лишился шлема, кожа изрубленной левой половины лица свисала лоскутами, а глаз едва не вываливался из изувеченной глазницы. Судя по всему, этот человек уже давно должен был умереть, но его здоровый глаз горел дьявольским огнем. Рено и прежде доводилось видеть такой взгляд - с отблеском огня, сжигавшего сердце язычника, который радостно мчался навстречу смерти, ибо в раю его ожидали обещанные семьдесят девственниц. Что ж, коль человеку так не терпится попасть в сады Аллаха, Рено охотно ему в этом поможет. И вот, когда африканец обрушился на него, Рено изо всей силы взмахнул мечом. Будь у противника оба глаза, он, вероятно, легко уклонился бы от удара. Но он наполовину ослеп, и это сыграло на руку Рено. Меч опустился на толстую шею врага, разрубая ткани и отделяя голову от туловища. Когда обезглавленный язычник свалился с коня, Рено мельком заметил летящую по воздуху голову. Она упала на пропитанную кровью землю Хаттина и раскололась, словно арбуз, а умирающий жеребец опустил свои копыта на то, что осталось ото лба воина.
Рено вновь устремился вперед, не сводя глаз с вражеского стана, который был уже близко - рукой подать. Но и в этой скачке, разрубая на своем пути кости и сталь, он не мог избавиться от видения: когда покатилась с плеч голова его безымянного противника, на изувеченном лице африканца застыла улыбка, а уцелевший глаз смотрел куда-то в бесконечность, словно погибший ждал встречи со своим Богом. Рено вздрогнул: нубиец, ушедший в долину смерти с улыбкой блаженства на устах, насмехался над ним.
* * *
Когда уцелевшие франки завязали бой у самых границ мусульманского лагеря, Саладин направился к своему коню. Маймонид знал, что в жилах султана бурлит кровь воина: настало время полководцу присоединиться к своим солдатам на поле боя.
Саладин оседлал аль-Кудсию, своего самого любимого аравийского жеребца. Черный как ночь аль-Кудсия походил на животное из древней легенды, которое породил Южный Ветер, дабы оно завоевало мир. Аль-Адиль приблизился к брату на своем сером жеребце, таком же норовистом, как и его хозяин. При виде двух легендарных героев, готовых лицом к лицу встретить злобных варваров, по рядам воинов ислама прокатилась волна благоговейного трепета. Даже находясь в гуще неистового сражения, эти два человека, казалось, излучали удивительное спокойствие, наполнявшее души воинов. Саладин поднял свой усыпанный изумрудами ятаган и указал на лагерь франков.
- Час настал, братья! - воскликнул он. - Поскольку мы оказались в горниле последнего сражения, вспомните слова Пророка: "О люди! Не ищите встречи с врагом. Молите Аллаха, дабы уберег он вас. Но если приходится сражаться, будьте стойкими. Знайте, что рай - под сенью мечей!"
Его слова тронули воинов; в едином порыве борьбы за правое дело они вскинули свои ятаганы, и блеск их затмил солнце. Маймонид заметил мягкую улыбку Саладина, когда султан оглядывал сплоченные ряды, осененные собственными мечами. На воинов, которые готовы были расстаться с ничтожной жизнью в земной юдоли слез ради вечного блаженства в райских садах. И тут раввин впервые в жизни понял, как сильно султан любит этих людей. Они занимали в его сердце место, которое не могла занять ни одна женщина, на которое не мог претендовать ни один ребенок - плоть от плоти его. Эти люди были зеркалом его души, и он был горд сражаться среди них, а если потребуется, то умереть вместе с ними.
А потом султан произнес слова, которые, как полагал Маймонид, могли стать последними в его жизни. Клятва, принести которую Саладин мечтал всю жизнь.
- Клянусь солнцем, которое светит у нас над головами: или я вернусь сегодня из битвы хозяином Иерусалима, или пусть тело мое, тело недостойного, пойдет на корм стервятникам. Аллах акбар!
И этот возглас - "Велик Аллах!" - эхом пронесся по всему лагерю. Саладин и аль-Адиль, а за ними конная лава лучших воинов помчались вперед, на остатки армии франков. Маймонид понял, что на его глазах заканчивается целая историческая эпоха. Станет мир лучше или хуже - неизвестно, но прежним ему уже не быть никогда!
Саладин бросился в самую гущу наступающих крестоносцев. Он был подобен живому смерчу, прокладывающему себе путь сквозь ряды врагов. Султанский клинок взлетал и падал быстрее молнии, круша все, что преграждало ему путь, - и не менее десятка франков, столкнувшихся с этим смерчем, отправились к своему Создателю. Бесстрашие Саладина вдохновляло воинов ислама, которые набросились на франков с удвоенной энергией. Тающие силы крестоносцев оказались не готовы к яростному натиску войска султана, некоторые рыцари стали отступать.
Рено как раз достиг крайних шатров лагеря мусульман и, увидев, что его солдаты поддаются врагу, тут же устремился к ним, подхлестываемый снедавшей его яростью. Неутомимо прорубался он сквозь орду арабов, пока не оказался в самом центре неистового сражения. И тут-то наконец Рено де Шатильон лицом к лицу столкнулся с Саладином.
Возможно, под влиянием момента воинам обеих сторон просто показалось, что над полем боя повисла удивительная тишина. Однако позднее многие вспоминали, что, несмотря на гул битвы и стоны умирающих, которые, должно быть, по-прежнему раздавались со всех сторон, вдруг появилось ощущение, будто некая высшая сила окутала собою лагерь, заглушив на мгновение звуки кипевшей вокруг смертельной схватки. В тот миг сама история словно затаила дыхание.
Саладин и Рено опустили забрала и без лишних слов поскакали навстречу друг другу. Да и нужны ли были здесь какие-то слова? Каждый из них так долго жил исключительно ради одной цели - убить другого, - что в то мгновение оба позабыли обо всех иных целях войны. Ятаган Саладина, выкованный из лучшей дамасской стали, скрестился с мечом Рено. Искры брызнули во все стороны, будто сами клинки пропитались ненавистью, переполнявшей души бойцов. Удар, другой, третий - клинки исполняли танец смерти. Вокруг кипела битва, но для обоих полководцев весь мир словно исчез. Им чудилось, что они бьются друг с другом на пустом поле без конца и края, и ни один не видел ничего и никого, кроме своего противника.