Шофер подвел машину к пустынному пляжу, днем туда заезжать запрещалось, а сейчас я его упросил. Я вылез из машины и помог выбраться Галке.
– Вот и море, Галка, – сказал я. – Бери его от меня в подарок.
Мне хотелось как-то разрядить обстановку, снять некую неловкость, она возникла в дороге, и ее нужно было убрать, неловкость, и эту фразу я сказал бесшабашным, удалым тоном, и даже руки простер в сторону невидимого моря.
По каменным ступеням набережной Галка сошла на песок пляжа и, оступаясь, подошла к воде. Я шел следом.
У самой воды она постояла, потом носком ударила мелкую волну, приластившуюся к ее ногам.
– И ради этого вы жертвуете всем: здоровьем, жизнью, и даже любовь готовы отдать? – сказала Галка. – А ведь это просто много соленой воды…
Я мог бы поспорить с ней, сказать, что нельзя судить о море, глядя на него с берега, но я молчал. Снова волна подбежала к Галкиным ногам, и снова Галка хотела ударить ее и, потеряв равновесие, пошатнулась. Я стоял рядом и поддержал ее.
– Поехали, Стас, – сказала она.
…Мы были у ее подъезда. Я закурил.
Орион поднялся выше, и теперь все семь звезд его испытующе глядели на меня.
– Уже поздно, – сказал я, – пора по домам…
– Зайдешь, может? – тихо спросила Галка. – Сварю кофе…
Я мог ответить: "Нет, поздно уже, как-нибудь после". Мог так ответить; наверное, Волков на моем месте сказал бы именно это, но Галка уже повернулась ко мне спиной, шагнула в подъезд, я не произнес ни слова и вошел следом.
Когда мы поднялись наверх, Галка открыла дверь квартиры и прошла на кухню, бросив мне на ходу:
– Посиди в комнате, Стас, я сейчас.
Включив торшер, я положил на столик сигареты, открыл форточку, уселся в кресло и закурил. В голове тихо звенели нежные колокольцы, сигаретный дым лениво поднимался и, попав в струю воздуха, идущего к форточке, устремлялся вместе с ним за окно. Я следил за дымом сквозь полуопущенные ресницы, меня переполняло то особое чувство, что приходит в ожидании праздника, и состояние это делало меня счастливым, и так хотелось, чтоб оно не исчезало и оставалось навсегда.
– Вот и кофе, – сказала Галка.
В ее тоне явственно угадывался надрыв, и мне отчего-то стало не по себе.
Галка взяла из пачки сигарету, неумело раскурила ее и пристально посмотрела на меня.
Она долго молча смотрела на меня, мне стало от Галкиного взгляда зябко и тревожно. Я попытался выдержать ее взгляд молча, но не смог.
– Ты чего это, Галя?
– Ты любишь меня, Стас? – сказала она вдруг.
Я вздрогнул.
– Не говори ничего, Стас. Помолчим…
Она опять тронула меня за рукав.
– Хочешь жениться на мне? – спросила она вдруг.
– Зачем спрашивать об этом, – вяло ответил я, чувствуя, как толкнулось и застучало сердце.
– Хорошо, – сказала Галка, – но поклянись, что никогда не уйдешь в море.
Я обнял ее за плечи.
Галка отвела мои руки и заглянула в глаза.
– Что ж, может быть, так и должно быть, – сказала она, отвернулась и судорожно вздохнула.
– Иди домой, а завтра приходи. Утром.
Тут я вспомнил историю, рассказанную мне Олегом уже в мореходке.
Летом сорок шестого года его мать устроилась на работу в подсобное хозяйство неподалеку от города. Ей казалось, что там жизнь полегче, детей прокормить, будет проще. Олег целыми днями пропадал в лесу или, в степи – она тянулась от Терека на север до песчаных бурунов Калмыкии.
Однажды с ребятами они поймали большую змею. В наших местах ее называют желтопузом. Змею убили и торжественно понесли на палках в поселок. Олег немного оторвался от ребят и шел впереди. И тогда одному из поселковых мальчишек по кличке Гундосый пришла в голову мысль, иезуитская мысль.
Волков шел, ни о чем таком не подозревая, и вдруг его шею обвило холодное тело мертвой змеи: мальчишки подкрались сзади и набросили змею Олегу на шею…
Когда Волков рассказал мне об этом и я представил, что нахожусь на его месте, меня едва не вывернуло наизнанку. Он рассказывал об этом спокойно, а меня трясло от омерзения и страха.
…Через полтора месяца, когда формальности, связанные с расторжением брака, были позади, мы остались с Галкой вдвоем.
Я воспринимаю нашу новую жизнь как затянувшееся свидание, у меня иногда исчезает ощущение прочности нашего с Галкой союза, и я постоянно жду, когда грянет нечто, разрывающее его. С того самого вечера я ищу аргументы, оправдывающие меня. Чаще всего твержу себе, что мне Галка нужнее, Волков обойдется и без Галкиного плеча, и ей, нашей Галке, такой, как я, наверное больше подходит. У Галки сильная натура, а я доверху набит комплексами.
Незадолго до того как мы узнали об освобождении Волкова из колонии, я случайно открыл Галкин учебник и увидел там письмо. Было видно, что его читали и перечитывали многократно. Понимая, что поступаю недостойно, я развернул письмо и прочитал его. Почерк Олега я узнал сразу, когда раскрыл книгу… Может быть, именно это заставило решиться на такой шаг. Или интуиция какая?..
Как я понял из содержания письма, оно было первым оттуда. Олег сообщал свой адрес, коротко писал о новом житье-бытье. Послание было выдержано в бодрых, оптимистических тонах, мол, не так страшен черт, как его малюют… А затем шли такие строки:
"Я понимаю, что восемь лет – большой срок. Наказали меня, Олега Волкова, хоть и за несуществующую вину. Так почему же ты должна разделять вместе со мной это наказание? Пойми меня правильно, Галка, но я считаю своим долгом повторить слова, сказанные мною во время нашей последней встречи: ты свободна ото всех обязательств передо мной… Как бы ты ни поступила – ты всегда останешься правой. Помни об этом, и если будет надо – забудь обо мне. Так будет справедливо…"
Я прочитал это письмо и никогда не говорил и не скажу, конечно, о нем ни Галке, ни Олегу. Но теперь я понимаю ее слова в тот вечер: "А ведь ты сам этого хотел, сам хотел…" Да, я понимаю, к кому они, слова эти, были обращены, и от понимания этого мне становится ой как неуютно. Все новые и новые сомнения одолевают меня, приходит неуверенность в самом себе, но что поделаешь: я всегда был таким…
Мой отец загораживал от меня мир. С тех пор как я стал хоть что-нибудь понимать, я был "сыном профессора Решевского".
В конце концов я возненавидел себя за то, что был не сам по себе, а только сыном своего отца. И это было несправедливо по отношению к отцу. Все знали его как доброго человека, который спас от смерти, от тяжелых недугов сотни людей. Его положение обеспечило мне в трудные военные годы детство без обычных для большинства моих сверстников лишений.
Но с тех пор и на всю жизнь осталось ощущение неуверенности в себе, чувство необъяснимого страха перед неведомыми силами, могущими в любое мгновение причинить зло мне и моим близким. Я постоянно ждал неприятностей со стороны, вернее, со всех сторон, с трудом унимал волнение, когда мне сообщали, что вызывает начальство, хотя и твердо знал, что за мной нет никакой вины…
Да, я был таким. Нелегкая рыбацкая жизнь сумела сформировать мой внешний облик, но сердцевина моего существа организована была много лет назад.
Только Галка и смогла увидеть все до конца. Я понимаю, все понимаю… Самое страшное – видеть себя со стороны, понимать и не иметь сил изменить что-либо… Ей нужен был такой, как я. Она и нашла его…
"Не распускай нюни, Стас, – сказал я себе. – На мостике ты умел показать класс и рыбу ловить научился. А швартовал свой "корвет" не хуже Волкова". Но все это – от чувства отчаяния, что находило на меня, когда махал на все и лез на рожон. Со стороны же смотреть – смельчак, рубаха-парень… Я знал, что никому нет дела до моей надежно упрятанной сути, а лихих уважают, так буду лихим наперекор всем своим комплексам, вместе взятым…
Тогда, в шторм, на "Волховстрое", я первым вызвался укрепить сорвавшуюся с крепления тяжеленную машину. Вроде бы в герои захотел, хотя это было служебным долгом всей палубной команды. Полез в герои, а получилось, что Волков спас и мне и Женьке Наседкину жизнь, и именно он рисковал собой, чтоб защитить нас, а ведь лезть в герои Волков отнюдь не собирался.
Как сейчас вижу квадратный кузов машины, неотвратимо надвигающейся на нас с Женькой, беспомощных, прижатых к стальному фальшборту. В принципе и не боюсь смерти, всякое приходилось повидать, и тонул однажды вместе с судном, а вот увижу зеленый кузов – и мурашки по телу…
Я вспоминал о той мучительной дрожи, что не покидала меня еще долго после того, как обуздали наконец ополоумевшую в шторм машину на палубе, и неожиданно ощутил боль в сердце. Прикусил губу и посмотрел на Олегову изувеченную руку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Денисов приподнял голову.
Капитан отступил назад, со страхом поглядел на моториста.
Баран лежал на боку, недоуменно уставившись на людей желтыми глазами.
"Сырое мясо, – подумал капитан, – а спичек нет…"
Он обшарил загон и нашел в дальнем углу навеса топор на длинной ручке. Прикинув топор по руке, капитан медленно подошел к лежащему на земле барану.
В это время Денисов промчался мимо, смешно выбрасывая ноги и очумело мотая головой.
– Куда ты? Эй? – крикнул капитан.
Моторист выбежал из овечьего загона, скрылся за большим серым валуном, показался из-за него с другой стороны и стал спускаться в долину.
"Увидел что-то, – подумал капитан, – и не сказал… Интересно, что же он увидел?"
…Обращенная к солнцу мездрой овечья шкура не успела еще подсохнуть, когда в проходе загона появился Денисов.
Капитан сидел на старом ящике и жевал кусочки мяса. Он нарубил их топором помельче и разложил перед собой на плоском камне.
– А, беглец, – сказал капитан. – Куда же ты умчался? Иди садись. Ешь мясо. А я тут один намаялся, пока шкуру снял. Топором не наорудуешь, да и навыка нет.
Денисов осторожно двигался к камню, за которым сидел капитан.
– Огня вот нет, шашлыки бы, да ладно, теперь недолго ждать, – продолжал капитан, тщательно прожевывая теплые еще кусочки. – Приступай, Денисов, только не жадничай, понемножку бери, иначе загнуться можно…
Денисов молчал. Приблизившись к камню, он протянул дрожащую руку к мясу, схватил кусок, отправил его в рот и принялся двигать челюстями, и уже потом медленно опустился на корточки. Капитан испытующе поглядывал на моториста, тот отводил глаза, словно боясь встретиться взглядом, и лишь изредка посматривал на капитана исподлобья.
Они доели нарубленное капитаном мясо. Денисов не произнес ни слова, и капитан не заговаривал с ним больше, надеясь, что сытый желудок заставит моториста обрести душевное равновесие.
В углу, под навесом, капитан разыскал соль в полотняном мешочке, потом нашел деревянную посудину, нечто вроде корыта, уложил мясо кусками и пересыпал солью: лето здесь незнойное, а все-таки подсолить не мешает, и потом неизвестно, когда придут к своим овцам на остров люди.
Денисов по-прежнему сидел на корточках у камня и дожевывал мясо. Закончив хлопоты с бараньей тушей, капитан подошел к мотористу и протянул руку, намереваясь дружески похлопать его по плечу и сказать что-нибудь вроде: "Ладно, брат, не горюй, все образуется, Денисов…" Денисов вдруг резко рванулся к протянутой руке, капитан едва успел отдернуть ее. Денисов потерял равновесие, упал и тут же вскочил на четвереньки.
Капитан попятился. В это время у прохода показались овцы. Они шли к ручью, на водопой. Денисов повернулся к капитану спиной и большими прыжками с хриплым лаем бросился овцам наперерез.
…С моря пришел звук. Он назойливо проникал в сознание и, закрепляясь в нем, порождал робкую, но все крепнувшую надежду. Она колыхнулась наконец в сердце, и сердце дрогнуло от ударившей мысли: а что, если опять тени?
Не отрывая затылка от замшелой стенки скалы, он приоткрыл глаза, увидел пустынное море, звук в эту минуту пропал: "Опять почудилось", – подумал капитан и опустил веки.
Звук повторился, но капитан думал, что после трех бессонных ночей чего только не почудится.
Накануне вечером, когда капитан бродил у края отступившего в отлив моря, с нависшей над галечным пляжем скалы ухнул в воду приличных размеров камень… Отскочивший в сторону капитан успел заметить наверху искаженное лицо моториста. Капитан обошел остров, однако Денисова не нашел.
Утром капитан выследил моториста и после короткой борьбы связал его. Денисов сразу присмирел, дал отвести себя в загон, безропотно съел выданное ему мясо, а затем крепко уснул.
Теперь капитан мог позволить себе передохнуть. Но нервное напряжение последних дней не оставляло его. Он спустился к морю, уселся у подножья скалы, опершись о камень затылком, закрыв глаза, наблюдал, как приходят из моря и окружают его тени. Он видел и себя, сидящего у скалы, видел, как он спит, потом на горизонте возник силуэт большого двухтрубного парохода, капитан подумал, что "пассажир" в этих водах неуместен, и тогда он услышал звук.
Пассажирское судно исчезло. Из-за мыса вываливал вельбот. Капитан продолжал сидеть у скалы не двигаясь. Он не знал, видел ли это наяву…
Вельбот проходил мимо, а у человека не было сил подняться на ноги и крикнуть сидящим в вельботе людям. Потом он увидел, что тот, второй капитан Волков, вскочил на ноги и замахал руками, но вельбот продолжал идти мимо. Один капитан сидел у скалы, а второй бегал по берегу. Потом все исчезло, и капитан до сих пор не знает, какой из тех двух капитанов был настоящий.
…Вопрос был задан по-английски, и понадобилось какое-то время осмыслить его, построить ответную фразу. Но капитан не произнес ее вслух, он молчал, снова и снова повторял про себя свое имя, затем приподнялся на локте и пристально посмотрел на сухонького старичка в халате, белой шапочке, круглых очках и со странной формы предметом, отдаленно напоминающим стетоскоп.
Капитана не оставляло ощущение, что он по-прежнему находится на острове, уже окрещенном им Овечьим, и он подумал: "Вот и мой черед наступил. Сначала Денисов, теперь я…"
Но старичок не исчезал.
"Айболит, – подумал капитан. – Что за сны на этом проклятом острове?! Сейчас увижу Мойдодыра и Муху-Цокотуху тоже…"
– Как ваше самочувствие? – снова спросил Айболит, не получив от капитана ответа на свой первый вопрос.
Все повернулось и возвратилось на свои места. Капитан рывком поднялся с койки.
– Где я? – спросил он.
– В портовом госпитале города Бриссен. Вас нашли рыбаки на одном из островов и доставили сюда. Меня зовут доктор Флэннеген.
– Где Денисов?
– Ваш товарищ? Его так зовут? К сожалению, его состояние оставляет желать лучшего. Да, это так… Несчастье не прошло для него бесследно. Сильное потрясение, увы… Мы дали ему большую дозу успокоительного. Сейчас он спит. Потом решим, как поступить дальше.
– Я хотел бы поговорить с представителями властей. Нужно сообщить в советское посольство о нашем пребывании здесь.
– Конечно, конечно… Как чувствуете вы себя сейчас? Ваш сон продолжался восемнадцать часов. Представляю, что вы пережили… – И после паузы: – Я должен осмотреть вас. Снимите пижаму.
Капитан подчинился. Доктор выслушал его сердце и легкие, потом предложил одеться. Тут дверь комнаты распахнулась, и вошла рыженькая девушка с подносом в руках.
– Это Джойс, – сказал доктор, и девчонка улыбнулась. – Она будет кормить вас и давать лекарства.
– Поставь поднос, девочка, и можешь идти.
Когда Джойс вышла, доктор сказал:
– Простите, сэр, я спрашивал вас уже об этом, не назовете ли вы себя?
Капитан ответил.
– О-е, очень рад принимать вас у себя, мистер капитан! Во время прошлой войны я плавал на конвойных судах, сопровождавших караваны в Архангельск и Мурманск. Теперь мне представился случай отплатить русским за их гостеприимство. Что я могу сделать для вас, сэр?
– Надо сообщить в посольство о катастрофе и о том, что мы здесь.
– Значит, произошла катастрофа? Что же случилось с вашим кораблем?
– Если б я знал… Попытаюсь выяснить.
– Сделаю для вас все, что в моих силах, сэр. А сейчас я вынужден представить вам мистера Коллинза.
– Кто это?
– Это… Как вам сказать…
Доктор пожевал губами, поднял глаза в потолок, потом глянул на капитана, нахмурился, вздохнул и вышел в коридор.
Капитан поднялся с койки, поочередно приоткрыл крышки судков, с удовольствием вдохнул запах кофе и улыбнулся, обнаружив немного овсяной каши, пудинг и аппетитно зажаренный кусок мяса.
Он подумал, что неудобно будет есть в присутствии неизвестного мистера Коллинза, однако прошло несколько минут, а его никто не беспокоил. И тогда капитан принялся за еду.
Это заняло не менее получаса. Капитан собирался выйти в коридор, поискать закурить, как в дверь осторожно постучали.
– Войдите! – сказал капитан.
В комнату шагнул средних лет джентльмен в скромном костюме, поверх которого был небрежно накинут халат.
– Рад вас видеть в добром здравии, – начал джентльмен на русском языке, подходя к капитану и сердечно пожимая ему руку обеими ладонями.
Ростом он был выше капитана и несколько наклонялся вперед, как бы желая сравняться с собеседником.
– Наш уважаемый доктор Флэннеген сообщил мне, что вы в состоянии принять меня и рассказать о своих приключениях, капитан. Мое имя – Коллинз, мистер Коллинз, если угодно. Разрешите предложить вам сигареты.
– Благодарю вас. Вы представитель местных властей?
– О да, конечно. В некотором роде и центральных властей тоже.
– О чем бы вы хотели говорить со мной, мистер Коллинз?
– От доктора я знаю ваше имя и звание. Теперь меня интересуют обстоятельства вашего появления на Фарлендских островах.
– Вы хотите допросить меня?
– Не совсем так, но согласитесь, что какие-то вопросы в этих случаях просто необходимы.
– Да, понимаю… Спрашивайте, пожалуйста…
– Вы лучше начните рассказывать все, что считаете нужным рассказать. А уж потом с помощью моих вопросов мы уточним детали. Я слушаю вас, сэр.
Когда капитан закончил рассказ, мистер Коллинз выудил из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Прошло несколько минут. Мистер Коллинз вопросы задавать не торопился. Он поднялся, подошел к окну, выглянул в него, глубоко затянулся, выпустил дым, повернулся к капитану:
– Значит, никого из членов экипажа вы не видели?
– Исключая мертвого повара. Мы похоронили его на берегу.
– Я распоряжусь, чтобы туда отправились люди. Они найдут могилу и доставят останки в Бриссен. Больше вы никого не видели?
– Нет. Никого.
– Да, море жестоко. Оно не любит отдавать свои жертвы.
Капитан молчал. Перед глазами его возник галечный пляж на том острове и труп судового повара Колючина с разбитой головой. Капитан передернул плечами, отгоняя наваждение.
– Понимаю ваше состояние, капитан, – сказал Коллинз. – Но мне хотелось бы задать вам главный вопрос…
– Как вы объясните все это? Что случилось с судном и экипажем?
– Не знаю, – ответил капитан. – Все время ломаю голову. Я спускался с мостика по скоб-трапу на внешней стороне надстройки, спускался спиной к морю. Неожиданно меня сорвало с трапа… В полное сознание я пришел уже на острове. Предполагаю, что траулер столкнулся с плавающей миной. А может быть…