Мы как сидели, так и застыли с открытым ртом. Бросила! Корнева! Невозможно. Оказалось - возможно.
Всю ночь проговорили. Оказалось вот что. Тамара влюбилась в Корнева без памяти, вышла замуж, счастлива, училище ее не пугало, виделись хоть не часто, но это только чувство обостряло, да и отпуска здорово проводили. Но время шло, влюбленность превратилась в любовь, вернее, должна была превратиться… А оказалось иначе - чем ближе был выпуск, тем больше мысли о нем занимали Корнева и, конечно, Тамару. Они, как и мы с Зойкой, задумывались о будущем, строили планы. Все друзья-курсанты только и говорили о предстоящих назначениях, о местах службы, о "тамошних" условиях. И картина вырисовывалась суровая, для жены, не для офицера, для которого, какие бы ни были условия, главное служба со всем, что с ней связано увлекательным. А вот что будет делать Тамара на отдаленной заставе? Преподавать язык в школе? Она этого не сможет, это то же самое, что предложить преподавателю той самой высшей математики в математическом вузе учить первоклашек счету. Тамара очень способная, она закончила аспирантуру. У нее на носу защита диссертации, и ей сулят кафедру, да еще в языковом вузе, она уже, хоть и молодая, а о докторской задумывается. Уже дважды ездила за рубеж на стажировку, впереди еще более интересные командировки. А главное, она обожает свою работу, прямо живет ею. И у нее только вид такой шикарный, ресторанной дивы, в действительности она по характеру труженик и ученый. И ждет ее на поприще науки блестящее будущее. Это все говорят, да и по делам видно. А уехать с мужем на заставу - значит все это похоронить. Нет, конечно, можно поехать в Шереметьево или в какой-нибудь большой город, например в порты в Ленинграде, Одессе, Риге, но, честно говоря, шансов маловато. Да и Саша простодушный малый, всякие свои мечты неосторожно высказывал - "где потрудней, где потрудней, надо ехать". Вот и приехал.
Тамара, женщина решительная и серьезная, стала взвешивать все "за" и "против". Саша, увлеченный своими командирскими планами, ничего не замечал, наоборот, подливал масла в огонь, восторженно повествуя о будущей увлекательной жизни на затерянной бог знает где заставе. Но это для него, пограничника до мозга костей, она виделась увлекательной, а отнюдь не для его жены. Тут как раз предложение о кафедре подвернулось, научный руководитель высказал свой восторг диссертацией, реальные формы стала приобретать докторская и т. д. и т. п. И Тамара приняла решение.
Чтоб не портить Корневу отпуск, поехала с ним, все дни мучилась, страдала, и наконец не выдержала. Написала ему все это в длинном печальном письме и, воспользовавшись тем, что он на весь день уехал в Ригу (между прочим, искать ей подарок на день рождения), уехала. Все. Сидим, молчим. А что говорить?
Зойка смотрит на меня с виноватым видом, будто это она уехала. Как-то робко берет меня за руку, сжимает. А мне неловко за мое счастье. Словно я обжираюсь за столом, а напротив язвенник сидит. Я ни секунды не испытываю тревоги за мою Зойку. Мысль о том, что она могла бы поступить как Тамара, будь она хоть академиком, просто не приходит мне в голову.
- Так что делать? - возвращает меня Корнев к действительности. - А? Что делать?
- Вернуть, - говорю я.
И тут моя Зойка неожиданно авторитетно вступает в разговор:
- Ничего не получится, - говорит твердо, - она не вернется. Надо взять себя в руки и пережить.
- Почему это не вернется? - это я говорю запальчиво.
- Потому что я Тамару знаю лучше, чем он (она показывает на Корнева), и женщин, - добавляет, - лучше, чем вы оба.
Мы молчим. Я чувствую, что она права, просто хочется как-то поддержать друга.
- Она права, - грустно констатирует Корнев. - Тамара не вернется. Она раз-два ничего не решает, но если решила - все! Надо пережить…
Ну что следует дальше? Обычные бесполезные советы, общие бесполезные рассуждения, тягостные для всех, а больше всего для Корнева, сочувствие. Все это мура и никогда никому не помогало…
Корнев улетел через два дня, а мы с Зойкой старались не расстраиваться. Чужая беда нас сблизила. Зойка изо всех сил старалась доказать мне, что никогда ничего не заставит ее отказаться от меня (словно мне нужны доказательства!).
Мы ходили при луне по пляжу. Пахнет здесь здорово, хвоей, морем, остывшим песком. Вдали огоньки, откуда-то музыка слышна… А вот пограничников не вижу. А? Почему пограничники не ходят? Интересно, может, потому, что залив…
Этот отпуск как-то особенно сблизил нас с Зойкой. Не знаю, но мне почему-то кажется, что невеселая история Корнева сыграла здесь свою роль. Так или иначе, теперь я чувствую себя женатым человеком.
Последний год учебы, как всегда бывает, выдался особенно напряженным.
Да, годы училища были самые счастливые для меня. Позже на заставах, вспоминая то время, я делал это с благодарностью. Я не идеалист и знаю, что немало есть высших учебных заведений, которые мало что дают окончившим их специалистам как раз в их специальности. Думаю, что к военным училищам это не относится. Во всяком случае, не к нашему. Окончив его, я чувствовал себя уверенно. Ежегодные стажировки снимали все вопросы, какие возникали в ходе занятий. Конечно, преподаватели у нас будь здоров, сами не один десяток лет отслужили на заставах. Но одно дело получить ответ на вопрос в классе, а другое - на заставе в конкретном деле. Да, службу мы после училища знали. Твердо, застать нас врасплох было бы нелегко. Занимались в условиях, максимально приближенных к реальным.
Может быть, потому, когда сейчас в моем больном полусне проносятся у меня в голове все эти воспоминания, я не могу различить, что было на границе, на заставе, когда начал я там служить, а что - во время стажировок на тех же, а может, других заставах.
И проходят перед моими закрытыми глазами все эти свежие зеленые леса, эти ароматные луга, журчащие реки, утесы, эти дальние слепящие снега, буруны за кормой сторожевых катеров. Проходят мои товарищи, те, с кем служил я годы, и те, с кем лишь месяц… Все, все причудливым хороводом кружится в мозгу…
Я окончил училище с отличием, получил красный диплом. Да еще переводческий ("Прекрасно, - отметила Зойка, - десять процентов к денежному содержанию за язык. В хозяйстве пригодятся").
Окончание училища запомнилось многими торжественными церемониями.
С утра все выпускники в парадной форме едут возлагать цветы. Между прочим, парадная форма подарок нам. Как и повседневная, и полевая, и многое другое (Зойка узнала, обрадовалась, словно нам подарили вечернее платье или на худой конец - колготки).
Мы возложили венки у Мавзолея и у могилы Неизвестного солдата. Казалось, еще совсем недавно положили мы здесь с Зойкой наш скромный букетик в день свадьбы, и вот я опять у этих мраморных плит, у этого мечущегося огонька. Два главных события моей жизни отмечались тут… Цветы мы возложили и к памятнику Ленину, и к обелиску в память курсантов, погибших в Великой Отечественной войне.
А потом состоялась церемония выпуска. Выстроились мы на плацу. Плац окружили родственники, друзья (точнее, подруги), родители. Конечно, дед при всех своих двадцати четырех наградах, опершись на палку, Зойка в обнимку с моей мамой, отец, весь проникнутый величием минуты. И, а может, мне только показалось, где-то в задних рядах, прячась за спинами, - Тамара. Только Корнев-то по сторонам не смотрел…
На трибуне высокое начальство - заместитель председателя комитета, наш начальник, начальник политуправления, начальник училища, другие генералы, ветеран, Герой Советского Союза, секретарь райкома, еще кто-то.
Вручают нам дипломы, на митинге выступают начальство, ветеран, выпускник.
Прощаемся со знаменем. "Головные уборы снять, колени преклонить!" - несется над плацем. Звучит марш, и проплывает перед нами последний раз знамя училища. А потом мы все, выпускники, уже офицеры в офицерской форме, проходим торжественным маршем.
Все. Закрылась еще одна страница жизни, открылась другая. Прощаемся с преподавателями, командирами, друг с другом, плац заполнили гости. Смеются, кричат, шумят, поздравляют молодых офицеров. А мы радуемся, благодарим, тоже смеемся.
И никто из нас не знает, что ждет его впереди…
…Отпуск, положенный мне перед прибытием к новому месту службы, мы с Зойкой провели в Москве. Хотелось побольше побыть в ней, подышать ею. Кто знает, когда мы еще увидим первопрестольную…
И кто знает, когда я увижу моего друга Бориса Рогачева. Перед отъездом из Москвы встретились мы с ним, зашел я к нему.
Тут же, конечно, извлекаются какие-то экзотические напитки, заводится супермодная музыка, создается антураж…
Сидим, болтаем. Как в пинг-понг играем.
- Едешь? - спрашивает.
- Еду, - отвечаю.
- Радуешься?
- Радуюсь.
- А Зойка?
- Она тоже.
- Что тоже?
- Радуется.
- В Москву-то вернешься?
- Когда-нибудь.
- Скучать будешь?
- Буду.
Чпок-чпок, чпок-чпок - летает мячик.
Наступает моя подача.
- Жениться собираешься? - спрашиваю.
- Зачем? - отвечает.
- Верно. А диссертацию защищать?
- Уйду на пенсию - защищу.
- Может, на постоянную в загранку уедешь?
- Кто знает…
Чпок-чпок, чпок-чпок - летает мячик. Вот такую мы нехитрую партию разыграли перед моим отъездом.
А выглядел он неважно, Борька-то…
Глава VI
"ЦЕННОСТИ ЖИЗНИ"
Я приоткрываю глаза. А что делать? Я ведь все равно не могу заснуть. Не так уж много мне, наверное, осталось пребывать с открытыми глазами - нечего тратить время на сон. Мой взгляд упирается все в ту же серую бетонную стену, в низкий потолок, в железную дверь, мысли, устремленные в будущее, - в такую же стену.
И тогда я все же закрываю глаза и ухожу в воспоминания. Здесь совсем другая картина - здесь все блестит, переливается и клубится, словно не в глухой я камере, а на золотых пляжах, на цветочных лугах, в солнечном лесу. На оживленных улицах больших городов, в огромных холлах дорогих отелей, на яхтах и лайнерах, на фестивалях и празднествах, а кругом музыка, смех, веселье и громкая речь. Иностранная речь…
Словом, все, о чем мечтал, чего хотел, добивался. Чего коснулся. Чего подлинную цену узнал лишь теперь.
Те годы вспоминаю, как улицы незнакомого города, увиденные из окна скорого поезда. Мелькают яркие пятна, и ни на чем не успеваешь остановить взгляд.
Какие же счастливые годы! И как молниеносно пронеслись! Что ж поделать - хорошее всегда бежит быстрее плохого. Кому не ясно, что в тепле и сытости каждый хочет жить подольше, чем в холоде и голоде. И вспоминает об этом с большим удовольствием!
Все-то у меня ладилось тогда, всюду были удачи.
Во-первых, диплом я таки получил с отличием.
Нацелился в "Экспортфильм", хотя были и другие варианты. Даже в УПДК предлагали. И вдруг вызывают меня к декану. Сижу в приемной, волнуюсь. Наконец являюсь пред светлые очи. Доброжелательный взгляд, поощрительная улыбка, теплое рукопожатие и совершенно неожиданное предложение… остаться в аспирантуре. С перспективой защититься и преподавать языковую практику. Я молод, я талантлив, я усидчив, я умею, а главное, люблю (!) работать. И т. д. И т. п. На размышление - три дня. Я размышляю три минуты и, изобразив душевную борьбу (достоин ли?), а также несказанную благодарность за доверие, которое, конечно же, оправдаю, и т. д. и т. п., даю согласие.
Рассуждаю так: чем сидеть - пусть на интересной работе - от звонка до звонка, лучше быть свободным как птица, то есть как аспирант. Это только дураки и психи в аспирантуре трудятся. Остальные все гении сбрасывают минимум, как ботинки, придя в дом, а диссертацию создают легко и быстро, поскольку гении. Далее: уж как аспирант я смогу ездить по командировкам от пуза. Это точно. Даже наших студентов иногда, а аспирантов беспрерывно, направляют в качестве переводчиков с нашими делегациями за рубеж. Для будущего преподавателя практики побывать в "языковой среде", пусть и недолго, сам бог велел. Тут все помогут - от ректора до кадров в министерстве.
Платят стипендию. Престижно. Нет, аспирантура - это здорово! Да! Я забыл, там же еще диссертацию можно защитить. Всегда пригодится. А уж тему я выберу такую, чтоб потребовалось где-нибудь в Беркли или Оксфорде полгодика в библиотеке поторчать, скажем, "язык Вильяма Шекспира".
И тут я задумываюсь о причинах столь лестного предложения. Декан, вскормленный на моих детективах, один не решает, решает совет. Отец никому не звонил, я шагов не предпринимал. В чем дело?
Узнаю, что еще троим из нашего выпуска предложили остаться в аспирантуре. Все плебеи, один, по-моему, вообще от сохи, из какого-то села приехал. И уж никаких связей у них. Что ж нас роднит?
Оказывается, способности! А? Просто-таки способности. Мы, оказывается, все четверо получили диплом с отличием, блестяще знаем язык, у нас прекрасные характеристики, мы умеем работать, мы перспективны…
То есть, ни малейшей протекции, никакого блата! Поразительно. Оказывается, у нас можно сделать карьеру без папы, без дарения детективов, просто потому, что ты способный человек. Невероятно! Может, я зря старался, ну, вы понимаете, о чем я? Может, и без этого меня ценили? Как интересно!
Так или иначе, я становлюсь аспирантом Московского государственного педагогического института иностранных языков имени Мориса Тореза.
Значит, это во-первых. Во-вторых, начинаю ездить в загранку. Но об этом мне хочется вспомнить попозже, как самое вкусное оставляют на десерт.
Происходят и другие события, может быть, и не всегда веселые. Но жизнь есть жизнь, и постепенно со всем примиряешься. Умерла моя мать. Тихо, как-то незаметно. И с тех пор отец изменился очень - весь сразу постарел, сжался, сморщился как-то. Улыбаться вообще перестал, стал рассеянным и раздражительным. И, по-моему, это сказалось на работе, на взаимоотношениях с начальством. Он не говорил, но я чувствовал, что у него неприятности на службе, намекают на пенсию, реже стали командировки. Отца я любил, но, в конце концов, это его проблемы. Что делать, редко родители переживают детей, а мы с их уходом жить не перестаем. Закон природы…
Ушла из жизни Натали. Нет, нет! Не вообще, а из моей. У нее, как пел мой, и ныне любимый, Вертинский, "родились ангелята". Поразительно! Родила двойню. Еще бы, не от кого-нибудь - от футболиста. Он и видится-то с ней раз в полгода, зато вот - двойня. Дочки. Назвала - Вера, Надежда. Это как понимать? А где ж любовь? Она, что, собирается еще одну? И это моя (бывшая) Натали! Как меняются люди. Она теперь в семейном счастье, говорить с ней ни о чем невозможно, кроме как о Вере и Надежде. А о любви, тем более со мной, она и слышать не хочет. Свидания наши стали все более редкими и скучными, а потом и совсем прекратились. Перепоздравляемся по телефону под Новый год или 8 Марта.
Вот кто из моей жизни не ушел, так это Ленка. И хотя она стала еще более красивой, элегантной и почти знаменитой (снялась уже в трех фильмах и в последнем в довольно крупной роли. Нет, откуда что берется!), но надоела мне жутко. С ней и раньше-то интеллектуальные беседы вести было нелегко, а теперь совсем стало невозможно. Только о кино и киношниках. Как со мной в период моей кинодеятельности. Но, хоть я и продолжаю встречаться со сливками этого общества и подрабатывать переводом, все же я аспирант, так сказать, деятель науки. Еще неизвестно, какую тему я выберу для диссертации. Вдруг - "Выдающиеся советские актеры и режиссеры в кинокартинах совместного производства"? А? Я на это туманно намекал в "тех" кругах. Если откровенно, то выдающихся актеров это мало волнует, да и с кем из них я по-настоящему знаком? Зато второ- или даже третьеразрядных интересует очень. Глядишь, и напишу о них - в этой профессии пренебрегать никакой рекламой нельзя.
Да, так вот. Я все меньше и меньше вижусь с Ленкой, хотя она мне железно верна. Иногда меня это даже трогает. Но она годится только для постели или чтоб показаться с ней к всеобщей зависти в публичном месте. И то при условии, что не раскроет рта. Приходится пробавляться случайными находками, есть среди них - о-го-го! Но сердца никто не греет.
Хоть и не часто, но регулярно виделся я в ту пору с Андреем Жуковым. Интересная у нас дружба: вроде бы почти нет вопросов, по которым мы придерживались одинаковой точки зрения, и спорили без конца, и подкалывали друг друга, а вот дружили. Что-то связывало нас крепко: детство, школа, возраст, общие воспоминания.
Он поступил, конечно, в свое погранучилище. Еще бы! За время службы значков нахватал больше, чем иной режиссер государственных премий.
С тех пор, как определился в училище, его не узнать. Веселый, быстрый, старается по театрам, концертам бегать ("На заставе буду - оттуда не очень-то побегаешь", - говорит). Я думаю, в Шереметьеве когда служил, он проникался. Проникался, так сказать, серьезностью и ответственностью будущей профессии. Опыта большого не было, чин не велик - сержант, вот и держал себя в строгости. А теперь без пяти минут, ну, без двух лет - офицер. Сам будет другими командовать - иное состояние, иное настроение. Во всяком случае, я так думаю.
- Ну, а с Зойкой как, долго в адюльтере будете пребывать? - спрашиваю.
- Адюльтер - это когда изменяют законным супругам, а мы холостые, - смеется (нет, ты смотри, какой образованный!).
- Вы язык там учите? - интересуюсь. - Не французский, случайно.
- Разные, - отвечает, - кто какой. Я и на службе, и в училище занимался английским. Как ты, конечно, знать его не претендую, но кое-что, как видишь, усвоил.
И все это шпарит по-английски и вполне прилично, не с бронксовским, конечно, акцентом, но очень даже прилично (а на кой черт он ему нужен, этот акцент! "Стой, стрелять буду!" можно и без оксфордского произношения кричать).
Но все же я искренне поражен.
- Ну, даешь! - восхищаюсь. - Слушай, хочешь, я тебе мои детективы дам почитать? Там будь здоров выраженьица есть, опять же практика, а? И знаешь, какие способы шпионов ловить описаны, прочтешь - ни один не проскользнет.
- И так не проскользнет, - усмехается, - а по части языка я Хемингуэя почитываю, Драйзера, Джека Лондона тоже. И, представь, все понимаю.
- Молодец, - хвалю, - я вот Драйзера всего так и не удосужился прочесть. Ну, ладно, ты от темы-то не отвлекайся, когда свадьба?
- Скоро, - неожиданно говорит, - очень скоро. Понимаешь, с жильем у нас трудновато - дед, отец с матерью да мы еще, а там, глядишь, еще один Андрей Андреевич появится. Ну, куда? Осталось-то учиться всего-ничего, получу назначение и…
- А если в Москве получишь? - перебиваю. - Опять в Шереметьеве. Может ведь так быть? Только теперь офицером. Ты там два года отбарабанил, все знаешь и в шляпе любого шпиона узнаешь (припомнил ему тот случай, ох, и злопамятный же я!).
- Нет, - улыбается, - на заставу поеду.
И столько у него уверенности и желания тоже чувствуется, что я подумал - небось все договорено. Или у них так положено после училища.