Она что-то бормочет по-испански, по-английски, по-французски, быстро раздевается и падает спиной на кровать. Кровать скрипит, за стеной кто-то громко разговаривает, через окно доносятся запахи кухни.
Поскольку я стою как истукан, она торопливо вскакивает, подходит, обнимает…
Когда я прихожу в себя, меня охватывает ужас. Моя Мерилин Монро плескается в умывальнике. Она совсем не так молода и прекрасна, как мне казалось - складки на животе, отвислые груди, вены на ногах, крашеные волосы и не очень чистые ногти. Какой кошмар! Весь этот нищенский номер, эти шумы, запахи, духота. Я одеваюсь с быстротой пожарного по тревоге и произношу первое за время нашего свидания слово: "Сколько?" (У меня холодеет затылок при мысли, что не хватит денег, будет скандал, прибежит полиция, назавтра в газетах… Еще немного, и я потеряю сознание.) Продолжая плескаться в нелепой бесстыдной позе, она произносит по-английски: "Тридцать". Боже, какое счастье! Я готов расцеловать ее, горячо жать руку! У меня как раз осталось тридцать долларов! Торопливо извлекаю их, бросаю на кровать (передумает еще!) и, натыкаясь на кресло, бегу к двери, по коридору, едва не грохнувшись, слетаю по лестнице, выбегаю в переулок, жадно вдыхаю душный воздух, словно аромат альпийских лугов. Чуть не бегом миную по-прежнему разгуливающих "ночных птиц", выскакиваю на улицу Монтеро, все время оглядываясь, стараюсь затеряться в толпе.
Хватаю такси, на последние песеты добираюсь до отеля. Час ночи! Лезу под душ и моюсь, трусь, снова моюсь, стараясь смыть эту женщину, эту постель, этот номер, переулок, улицу. Эту ночь, саму память об этих кошмарных минутах…
Наконец, залезаю в постель, по долго не могу уснуть. А вдруг какая-нибудь болезнь? Боже! Я тогда повешусь. Надо же было…
Вот так я провел свой последний день в Мадриде. И долго еще та убогая улица, жалкая женщина, облезлые стены номера и вонючая лестница заслоняли в моей памяти роскошный отель, блестящие банкеты, красавиц кинозвезд и фешенебельные бары.
Вот она, изнанка роскошной жизни! Миллионер, мистер Борис Рогачев! Болван!
В Москве я долго благодарил судьбу за то, что все обошлось, и даже пригласил в ресторан Ленку, чтоб отметить это событие (она, разумеется, не поняла, чему посвящен банкет). Вручил ей кое-какие подарки, выслушал слова благодарности и подумал - может, жениться? Постепенно кошмары с улицы Монтеро стали улетучиваться, а Ленка снова раздражать меня. И жизнь потекла по обычному руслу: аспирантура, переводы, компашки, бабочки-однодневки, видеосеансы дома и у друзей, дискотеки, теннис… обычная жизнь.
Только отец меня огорчал. Совсем осунулся. Однажды неотложку пришлось вызывать - сердце. Лег в больницу на обследование, потом в санаторий. Ну, что врачи говорят? Что обычно: надо сердце беречь, не волноваться, не огорчаться, не курить (ах, не курить? значит, не пить. Ах, и не пить?). Странно…
Приближался Новый год. Стал размышлять, куда податься? Предложений-то много. И вдруг звонок. Из Ленинграда. Сэм!
У них тур, как он и предупреждал. По программе в Москве всего один день - встреча Нового года. А наутро - домой. Так вот, могу ли я что-нибудь предложить? Сегодня двадцать девятое, из Ленинграда выезжают тридцатого вечером "Стрелой", перед отъездом позвонит, чтоб узнать, не придумал ли чего. На этом разговор заканчивается, деловой такой разговор.
Начинаю лихорадочно соображать, в какую компанию могу привести Сэма. Есть одна, не лучшая, но ничего ребята… ну, словом, разные ребята, с которыми обмениваемся "теми" журнальчиками, у которых смотрю "те" видеокассеты. Народ надежный, трое со своими чувихами плюс одна - для меня. Договорились у одного на даче (его старики в подмосковном доме отдыха, а дача - будь здоров!). Программа обширная - ужин, прогулка по зимнему лесу, сеанс весьма пикантных фильмов, ну, и римские оргии (на даче есть своя сауна с предбанником и камином). Вот туда потащу Сэма. Только один ли он? И, если один, где взять ему партнершу, а если с ним приятель, так где взять две?
Но все устраивается. Ребята согласны принять его, он придет со своей девчонкой (из их же тургруппы). И мы договариваемся встретиться у метро ВДНХ (они остановились в "Космосе") в девять вечера. Я буду с другом, у него машина, и мы за час запросто доберемся до Николиной Горы. Я рад, что все так хорошо получилось, мне б хотелось проявить к Сэму в Москве максимум внимания. Дело в том (но это я ему не скажу из суеверия), что весной у меня намечается наконец-то поездка в Штаты, в Голливуд - будут идти переговоры о совместном фильме. Едет Известный режиссер. Оказалось, что вопреки моим опасениям он остался мною очень доволен и потребовал меня как переводчика. Особенно радует то, что продюсер, с которым он будет вести переговоры (тот приезжал к нам, и я с ним знаком), прекрасно говорит по-русски, как и его жена, так что большой нужды во мне не будет. Уж в Голливуд-то Джен сумеет приехать! А может, все-таки предупредить Сэма? А то опять она как раз в это время отправится на свои лыжные курорты. Ладно, посмотрю по обстановке.
В условленное время встречаемся, садимся в машину моего приятеля и катим на дачу. Сэм выглядит немного усталым и невыспавшимся. Еще бы! Их турпоездка проходит в таком темпе, что немудрено ошалеть. Его подруга мне показалась старше, чем он, довольно интересная, но какая-то строгая, молчит, не улыбается, эдакая образцовая секретарша на работе. Тем более, носит очки. Ну, да это ее дело. Сэму я искренне рад, и он мне, по-моему, тоже. Мой приятель английского не знает, и я начинаю с упреков Сэму: зачем положил на мое имя деньги, да еще так много.
- Надеюсь, они тебе пригодились в Мадриде? - то ли спрашивает, то ли утверждает Сэм и подмигивает. (С чего бы? Не может же он, черт возьми, знать про улицу Монтеро!)
Едем, болтаем. Воспитанный в лучшем духе моих детективов, регулярно посматриваю в заднее стекло. Чисто. Нас никто не преследует.
Сэм рассказывает, что Джен очень огорчилась, узнав о моей поездке в Испанию, что она не смогла попасть в тургруппу. У нее занятия, но она надеется видеть меня в Штатах. Тут я, конечно, не удерживаюсь и сообщаю о возможной, еще не решенной, маловероятной, гипотетической поездке в Голливуд. Сэм приходит в восторг.
- Это замечательно! Мы с Джен приедем туда, это нам пара пустяков, и уж повеселимся. Ты не представляешь, какие в Голливуде есть местечки и какие у меня там друзья. О деньгах не беспокойся. Я получил наследство - тетка умерла. Денег много. У нас ведь не как у вас - в Америке полно разных богатых тетушек и дедушек, которые очень своевременно отдают богу душу, а наследникам - солидное состояние.
Мы весело смеемся. Неожиданно подруга Сэма - со зовут Эстер - спрашивает:
- А эта дача, куда мы едем, не расположена в запретной для иностранцев зоне Подмосковья? (Ну и манера выражаться!)
- Нет, - говорю, - там даже пляж есть, куда летом все дипломаты ездят.
Это ее, видимо, успокаивает, и она опять надолго умолкает. Мы с Сэмом продолжаем строить планы нашей развеселой жизни в Голливуде.
- А фотографировать там можно будет? - опять врезается Эстер.
Я не сразу соображаю, что она имеет в виду.
- Конечно, можно, - наконец отвечаю, - только что? Там нет ничего интересного. Военных баз, например, нет, - острю.
Но она резко прорывает меня:
- Военные объекты меня совершенно не интересуют! Я мирная туристка. Я хочу сфотографировать зимний лес. Дачу русского человека, обстановку встречи Нового года, украшенную елку, закуски на столе, водку…
(О, господи, она, что, запрограммирована? С изумлением смотрю на нее.)
- Не обращай внимания, - смеется Сэм, - понимаешь, когда мы к вам едем, нас инструктируют, как вести себя, чтобы нас не приняли за шпионов…
- Какая чепуха! - говорю.
Но тут опять выступает Эстер:
- У вас ведь всех американцев считают шпионами. А я мирная туристка и не хочу совершать поступков, запрещенных вашим законодательством.
- Ну, какие вы шпионы, - веселюсь. - Сэма я сто лет знаю и других ваших - студентов, Джен, разных режиссеров, актеров, продюсеров, журналистов. Никому и в голову не приходит подозревать их в чем-нибудь. Вы увидите, как вас будут принимать мои друзья на даче. Сэм - тоже мой друг, а вы его…
- Я несу полную ответственность только за себя, - талдычит Эстер, - и меня интересуют только достопримечательности. Встреча Нового года в русской семье - достопримечательность.
- Вы будете довольны, Эстер, - хмыкаю. - Там соберется очень респектабельная семья. (Да, думаю, уж такая семейка, что не поймешь, кто чей муж и чья жена.)
Сэм начинает хмуриться и что-то недовольно шипит Эстер, она надувается. Ну и черт с ней! Неужели у них в группе никого веселей не было?
Сэм угадывает мои мысли и, когда мы приезжаем и идем, чуть поотстав, к даче, говорит:
- Она немного чокнутая, но неплохая, никого другого не было, всех получше наши ребята расхватали, мне вот она досталась.
- Да ладно, - говорю, - не огорчайся. Я тебе свою уступлю, пока мы с Эстер пойдем снимать зимний лес и "дачу русского человека", - смеюсь вовсю.
В конечном счете так и получилось. Предназначенная мне чувиха сразу усекла, что к чему, и уделила Сэму максимум внимания. Он оказался предусмотрительным, предвидел такой вариант и, по-моему, одарил ее неплохими сувенирами. И всем остальным привез новогодние подарки: ребятам - зажигалки, девчатам - сумочки, прихватил сигареты, пару бутылок виски, пару бутылок джина.
Мы вежливо протестуем. Он говорит:
- Нет, нет, это моя доля.
В ответ мой приятель, хозяин дачи, снимает со стены грузинскую чеканку и преподносит Сэму, другую - Эстер. (Интересно, что скажут его родители, обнаружив пропажу?)
Все идет по программе - ужин (после которого все весьма оживляются, даже Эстер), танцы, опять ужин (в смысле, выпивка), видеосекс. Интересно, думаю, как это воспримет строгая Эстер. Очень нормально воспринимает. Уж не знаю, где раздобыл эти кассеты мой приятель, но даже я (а это кое-что значит!) подобной порнографии не видел! Да, до чего люди додумываются. Все сидят завороженные (иногда кто поглупей гогочет), а Эстер спокойно и тихо, со скучающим видом. Я решаюсь спросить ее шепотом:
- Вас такие вещи не волнуют?
Она отмахивается:
- Надоело, все одно и то же, никакой фантазии. (Вот это да! Вот тебе и строгая Эстер! В ее глазах мы с такими кассетами выглядим средневековыми обывателями, она привыкла к куда более высокому уровню цивилизации. Ох, уж эти американки…)
Когда же мои порядком захмелевшие приятели и их подруги переходят от высокого видеоискусства к грубой практике, я согласно обещанию уволакиваю Эстер в лес.
Мы бродим по лесным тропинкам, меж укутанных снегом елей, вдоль сугробов… От воздуха и лесных ароматов сразу трезвеем. Луна серебрится, из далекого далека доносится песня, высоко выводят девичьи голоса. Я настраиваюсь на лирический лад, беру Эстер за руку. Она мягко, но твердо высвобождается.
Фотографирует с блицем лес, замерзшую речку, верхушки елей, меня на фоне деревьев (просит, чтобы и я ее снял). Возвращаемся (оказывается, несколько преждевременно). Эстер так же невозмутимо фотографирует все это свинство, которое мы застаем. Ребятам наплевать, они хохочут, девки визжат, притворяясь, что смущены, но не прекращая своих игрищ. Честно говоря, все это выглядит довольно мерзко. Могу вообразить, какое представление об "обстановке встречи Нового года" у нас получат друзья Эстер после того, как она покажет им эти фотографии. Во мне нарастает злость: подонки, в каком виде мы выглядим в глазах Эстер и Сэма! (Я не тем возмущаюсь, что она все это снимает, я возмущаюсь моими приятелями. Ну и подонки!)
А, кстати, где Сэм? Ни его, ни моей одолженной ему подруги я не вижу. Начинаю искать и обнаруживаю их на втором этаже, в уединенной комнате сидят, мирно беседуют. Чувиха знает кое-как английский (в этой компании язык, пусть через пень-колоду, но изучили, еще бы - международный коммерческий язык!). Я так и не понял, было у них там что-то или они только и занимались интеллектуальной беседой. Во всяком случае, чувиха всю оставшуюся часть ночи была задумчивой и рассеянной.
К утру все засыпают мертвым сном. Дай бог, чтоб к полудню проснулись.
А вот мои американские друзья и я уезжаем аж в девять утра. Везет нас на своей машине все тот же мой верный приятель, ради меня пошедший на эту жертву. Он даже пил меньше других, хотя для гаишника что стакан вина, что литр водки - разницы нет.
Я хотел отвезти моих друзой прямо в "Космос", но они попросили высадить их чуть пораньше, им захотелось пройтись. Обнимаюсь с Сэмом на прощанье, договорившись, что, если буду в Голливуде, тут же позвоню ему и Джен. Эстер я целую в щеку, она пугливо оглядывается.
На том и расстаемся.
Всю остальную часть дня сплю как убитый, заложив телефон подушкой.
Вечером никуда не выхожу, с удовольствием вспоминаю минувшую ночь - как ели, пили, веселились, смотрели видео, гуляли с Эстер, о чем говорили с ней. На память мне приходит один эпизод из нашего разговора.
Мы болтали о студенческой жизни в Америке, я рассказал, как познакомился с Сэмом и его "близнецами", об интеротряде, о дискуссиях. И вдруг она спрашивает:
- А вы его хорошо знаете, Сэма?
- По-моему, да, - теряюсь немного, - а чего его знать, он - как на ладони.
- Да, как на ладони, - качает головой, - он вам о своем университете много рассказывал?
- Ну, не много, так ведь все университеты одинаковы, что у него особый, что ли?
- Не знаю, - усмехается и добавляет уже сухо: - Впрочем, это не мое дело.
Интересно, что она имела в виду, и почему я вдруг вспомнил этот разговор.
Получил рождественскую поздравительную открытку от Джен. Конечно, поздравили друг друга с Андреем, с Натали (вот, раз в год мы с ней с помощью открыток или телефонного звонка и общаемся, удивительное дело - была едва ли не самым близким человеком, а теперь я с трудом вспоминаю, как она выглядит. Это у всех так или только у меня?).
Минувший год был удачным. Все ладилось тогда. Если б не состояние, а главное, настроение отца, которые все больше беспокоили меня, я б вообще не знал забот.
Аспирантские дела шли отлично, приобрел репутацию едва ли не лучшего устного переводчика фильмов. Мне даже сделали предложение работать синхронистом на большом конгрессе. Но я отказался - долго, скучно и целый день занят. Я и так нарасхват.
А главное, вопрос решен: в начале весны мы с Известным режиссером вылетаем в Голливуд. Возможно, побываем еще в каких-нибудь городах, даже наверняка. Это, конечно, поездка уникальная, все мне завидуют, а сам я живу в предвкушении. Может, удастся задержаться до лета, посмотреть Лос-Анджелесскую олимпиаду, это ведь от Голливуда недалеко. Да, в конце концов, черт с ней с Олимпиадой - наши и соцстраны туда не едут, так что грош ей цена. В Америке и так для меня найдутся дела. Как же я ждал этой поездки! Путешествие в мир, о котором мечтал!
Эх, если б знать… Если б знать заранее, что найдешь, что потеряешь и чем за это расплатишься.
…Я не открываю глаз, слезы текут из-под закрытых век.
Глава VII
ТАМ, ГДЕ ПРОЛЕГЛА ГРАНИЦА
Наверное, мне все-таки не выкарабкаться. Жаль. Так хочется жить. Очень. И я все делаю, чтобы жить. А все, что я могу сейчас делать, это очень хотеть жить. Капают, капают рубиновые капли, и вливается в меня чужая кровь, становится моей. Иногда в шумихе вижу лица врачей, сестер, белые халаты, белые шапочки. Чья-то прохладная рука гладит мой лоб, наверняка это женская рука. И вдруг я слышу шелест высокой травы, вдыхаю аромат сена, откуда-то с небес курлычут журавли, ушедшие в свой дальний перелет, вовсю разливается жаворонок, а соловьи поют так, что ушам больно. Но все заглушает запах хвои, и могуче-тревожный нарастающий ветер раскачивает верхушки высоченных сосен. И журчит говорливый ручеек, и шуршит песок, и слепят мои закрытые глаза снега вершин, и синеют озера меж неподвижных елей…
Все перепуталось, все смешалось. Это все заставы, на которых я был, догнали меня здесь. Вспомнились. Или пришли прощаться со мной. Когда-то я знакомился с ними как с новыми друзьями, проходило время, и я прощался как со старыми. Но помнил все. И вот теперь они вспомнили меня и собрались здесь вокруг моей постели, каждая со своими лесами, песками, горами, со своими ароматами, лесными шумами или речными всплесками, со своим птичьим гомоном, розовыми, алыми, синими, лиловыми небесами. Мой пограничный, мой военный путь. Недолгий путь…
- Товарищ подполковник, лейтенант Жуков прибыл для прохождения дальнейшей службы! - так я доложил коменданту отряда на заставе, куда меня направили.
Седоватый, коренастый, невысокий, загорелый, весь в морщинах. Если б меня спросили, как его определить одним словом, я б ответил: "опытный" (и как выяснилось впоследствии, не ошибся). Такое впечатление, что он все умеет, знает, все видел, пережил, и для него нет неразрешимых вопросов. Это я так определил, еще даже не услышав его голоса. Жуков - психолог! Он смотрел на меня оценивающе, наверное, тоже определял, и подозреваю - куда точней. Рядом с ним худой, жилистый, будто его из проволоки скрутили, старший лейтенант начальник заставы Божков (мне уже назвали), мой будущий командир. Впрочем, поскольку я доложился, уже не будущий, а настоящий.
В отдалении возле чемоданов застыла Зойка. После отпуска я хотел поехать к месту службы один, обжиться, осмотреться, а потом уже выписать ее.
- Шиш! - сказала она решительно. - Муж и жена - одна сатана, одна судьба. Едем вместе. Чего обживаться, на улице не останемся. А выписывать будем мебель.
- Ты что ж, - говорю, - собираешься за нами по всем заставам гардероб возить?
- А почему нет? Наполеон, я где-то читала, всюду возил с собой походную кровать; Суворов, или Кутузов ларец, ну в общем столовый прибор, а ты чем хуже?
- Хуже Кутузова и Суворова? Ничем, - подтверждаю. - Чин только меньше.
- Это дело поправимое, - говорит.
И вот мы прибыли вместе. Доехали с удобствами, самолетом, потом поездом, потом машиной. Здесь тепло, свежий горный воздух. Впрочем, особых гор нет, хотя и высоковато.
- Ну что ж, Жуков, - подполковник жмет мне руку, - рад, что прибыли, у нас дефицит офицерский (это он намекает, что должен приехать замполит, второй месяц ждут). И что не один, а с женой, совсем хорошо, работу ей найдем она кто по специальности?
- Учитель физкультуры, - говорю, - тренером может работать. По самбо.
- По самбо? - хором удивляются подполковник и старший лейтенант и подозрительно смотрят на меня.
- По самбо, по самбо, - подтверждаю.
- Ну что ж, - улыбается подполковник, - тогда без работы не останется. - И вдруг мгновенно меняет выражение лица. - А вы свое дело знаете? - смотрит строго, требовательно, я бы даже сказал, недоверчиво.
И меня охватывает раздражение - два года службы, четыре - училища, диплом с отличием, награжден знаком "Отличник погранвойск", полдюжины разрядов, знаю язык… Словом, вспоминаю все свои достоинства. Уж не хуже этого "гвоздя" (как я мысленно прозвал начальника заставы, не ведая, что и солдаты так его назвали).
- Знаю, товарищ подполковник, не беспокойтесь, - отвечаю явно не по-уставному.