Вспомнил почему-то Борьку Рогачева. Вот ему, например, много ли времени отдавал. Его, так сказать, воспитанию. А почему, собственно, я должен был его воспитывать? Он что, моложе меня, глупей? Может быть, сирота или блаженненький? И вообще чего его воспитывать? Вполне разумный, способный парень, делает карьеру, без пяти минут кандидат. Какие могут быть претензии? А вот грызет меня что-то. Не могу объяснить, но чего-то совесть мучает. Будто идем в сцепке по краю, он свалился, а я руки не протянул. Ну да ладно, это я так - уж раз самоедством занялся, так удержу не знаю. Это, наверное, из-за писем. Какие-то они у него тоскливые, недосказанного в них много. Да редкие совсем стали.
А Зойке действительно беспокоиться нечего. Ей я уделяю много времени. В этом преимущество пограничной службы. Но статистике, в армии на погранвойска падает меньше всего разводов. Это мне еще мой друг Борька Рогачев говорил (интересно, что он сейчас поделывает, наверное, где-нибудь в Венеции или Монте-Карло, где у них кинофестивали бывают? Давно что-то не пишет). Действительно - все ведь на пятачке у нас. Хоть и отлучаюсь то днем, то ночью, но все равно куда-то рядом и возвращаюсь в наш дом. Я люблю среди ночи возвращаться тихонько, разденусь, юркну к Зойке под одеяло, она теплая, сонная, от нее пахнет сеном, лавандой, чистотой. У нее такая гладкая кожа, такое упругое тело, такие свежие губы… Словом, сон ее на этом кончается. И встаем мы утром, прямо скажем, не выспавшиеся, зато умиротворенные, бодро поднимаемся навстречу дню. Я гордый собой как петух, она гордая мной.
Зойка сообщает мне пикантную новость (новость, конечно, только для меня, все остальные давно знают).
Оказывается, старший лейтенант Божков имеет в райцентре роман! А? Каков? И с кем? С заместителем председателя исполкома - весьма интересной, хоть и старше его, вдовой. На почве того, что он депутат и в связи с "депутатскими обязанностями" частенько заглядывает в исполком и задерживается там надолго. А уж где, в служебных апартаментах замши или личных, - вопрос другой.
- Ну и что? - говорю, блюдя мужскую солидарность. - Он холостяк, она - вдова, дай им бог счастья.
- Да я не осуждаю, - фыркает Зойка, давая понять, что любая внебрачная связь глубоко аморальна. - Можешь заводить роман хоть с председателем исполкома (вот она, женская логика!).
- И заведу, - говорю, - пусть только сначала сбреет бороду.
- Кстати, о бороде, - к ней приходит неожиданная мысль, - почему бы тебе не завести бороду? А? Или хотя бы усы? Тебе бы пошло.
Она внимательно рассматривает мое лицо.
- Я вижу, что это тебе надо завести роман с председателем исполкома, - ворчу.
Вот так болтаем, смеемся.
Но, конечно, не только так болтаем. Это сейчас почему-то лезут в голову наши пустые веселые разговоры, шутки, подковырки.
Мы, например, весьма серьезно строим наши жизненные планы, даже когда форма бесед несерьезная.
Выясняется, что у Зойки целая продуманная программа. Она, оказывается, весьма внимательно читала биографии многих прославленных пограничников, ставших военачальниками или хотя бы пребывающих в высоких чинах. Многие из них заканчивали военные академии. И она считала, что я должен сделать то же. Значит, так: мы ("мы"!) служим на заставах, набираемся опыта, постигаем науку, а когда до предельного для абитуриента останется "разумное", по ее выражению, время, я подаю в академию.
- Так ведь надо готовиться, - замечаю. - Время потребуется.
- Готовиться надо все время, - говорит Зойка и, чтоб подчеркнуть значительность разговора, прекращает мыть посуду и садится на табуретку, устремив на меня взгляд. - Надо все время готовиться, - повторяет, - уже теперь.
- К тому времени я все забуду.
- Ничего, как забудешь, начинай повторять. К академии - тебя и ночью разбуди - ты должен все знать.
- Как-то ты примитивно понимаешь подготовку к экзаменам, - говорю с неодобрением.
- Я правильно понимаю, - стоит она на своем. - Конечно, есть предметы, которые здесь изучать труднее. Но не вижу, почему ты не можешь взять учебники, программу и в редкие, согласна, в редкие свободные минуты грызть гранит науки.
- Ну ладно, - вяло соглашаюсь. - А дальше?
- А дальше поступаешь в академию, заканчиваешь ее и едешь служить куда пошлют. Например, в отряд, округ…
- Э, нет, - перебиваю, - штабная работа не по мне!
- Что значит штабная работа! Во-первых, всякая работа интересна. А во-вторых, как ни печально, Андрей, придет время, и по горам и лесам ты уже не побегаешь. Поседеешь, потолстеешь, как и я, - добавляет она с грустью. - Я уже начала полнеть. Видишь?
Я бурно протестую. Это мне тем легче, что она какой была, такой и осталась - стройной, крепкой, спортивной. До чего ж она все-таки красивая!
Конечно, планы наши касаются не только деловых перспектив. Думаем о потомстве. Впрочем, этой темы Зойка почему-то не любит касаться. То ли смущается, то ли считает ее своей прерогативой. Она сразу переводит разговор на что-нибудь другое. Так живем…
Но служба-то идет. И там далеко не все весело. Принимаю, например, участие в малоприятном комсомольском собрании.
На заставе служили два друга. И хотя один был сибиряк, а другой с Кавказа - водой не разольешь. И темперамент, и привычки, и взгляды, и интересы, и уж тем более внешность - разные, а вот поди ж ты! Если в разные наряды попадают - грустят.
И вот однажды кавказец обнаружил, что кончились сигареты. Он спокойно зашел в казарму, залез в вещмешок друга, взял сигарету и пошел по своим делам. Что особенного: у друзей, почитай, все имущество общее, как поется в песенке, "все делили пополам". Уж не знаю, каким образом этот, в общем-то, выеденного яйца не стоящий случай стал известен, но факт остается фактом - поставили на обсуждение комсомольского собрания. Да еще какого бурного. Я не вмешивался, ограничился присутствием, так сказать, но прямо диву давался.
Виновный оправдывался тем, что, мол, считает, что все, что принадлежит другу, принадлежит и ему, и наоборот. Сибиряк горячо подтверждал.
- Да он если рубашку последнюю спросит - отдам! - горячился.
Ему возражали так: если каждый будет, даже не предупредив товарища, копаться в чужих вещах, неважно, друга или нет, то какой же это порядок? А если что-нибудь пропадет? Пусть по совершенно случайной причине - сорока залетит и унесет, что тогда? Возникнет подозрительность, недоверие, ссоры, нарушится моральный климат… спорили до хрипоты. На первый раз предупредили, еле выговора избежал.
Для меня, честно говоря, это был урок. Урок в том смысле, что не бывает в нашей службе мелочей, что буквально на все надо обращать внимание, и что не всегда то, что тебе представляется простыл и ясным, таковым является в действительности. Словом, узелок на память я себе завязал.
Правда, у Зойки, когда рассказал ей этот случай, я поддержки не нашел.
- Интересно, - говорит, - значит, если я приду домой, а тебя нет, я к тебе в стол за сигаретой залезть не имею права?
- Во-первых, - возражаю, - ты не куришь. Во-вторых, ты у меня сигарет не найдешь, потому что я не курю.
- Не занимайся схоластикой. Два друга, все у них общее, в чем вопрос?
Короче, повторилось комсомольское собрание в семейном масштабе, расстались каждый при своем убеждении. Но самое смешное в этой истории, что недели через две аналогичный случай произошел у Зойки в школе: девочка залезла в ранец к подруге, чтобы взять деньги на завтрак, пропажу обнаружили, был шум и крик, девочку все журили, и строже всех, как вы думаете, кто? Моя на редкость последовательная жена! Когда я выразил ей свое официальное удивление, знаете, что она мне сказала?
- А что, я не могу менять свое мнение? Насколько я знаю, даже Эйнштейн его менял!
А? Даже Эйнштейн!
Но как же мы с ней дружно живем! Думаю, потому, что мы вдвоем. Возможно, мы меньше времени проводим вместе, чем, скажем, семья офицера, который служит в Москве, в штабе. В сумме. Но даже когда я не дома, я все равно рядом с Зойкой, потому что вся застава наш дом. Между прочим, застава напоминает дом и той заботой, которую проявляют о ней ее обитатели, то есть солдаты. Уж тут, не вытерев ноги, в казарму не войдут, если увидят бумажку, соринку, валяться не оставят. За всю мою службу не помню, чтобы мне пришлось указать кому-то на оторвавшуюся реечку, облупившуюся краску, покосившуюся раму, расшатавшуюся табуретку… за всем внимательно следят ребята, все держат в порядке, блюдут.
Возможно, так всюду, во всех казармах, не знаю, не уверен. Но у нас так.
С чем только не приходится иметь дело офицеру-пограничнику!
Подходит ко мне солдат Чернобай и неуверенно сует какую-то бумажку.
- Посмотрите, товарищ лейтенант, если, конечно, будет время. Для боевого листка написал. Да что-то сомнение берет - может, очень плохо. Тогда не отдам. Вот подумал вам показать.
- Давай, - говорю.
Наверно, с такими вещами полагается приходить к замполиту, по наш все еще не прибыл. Так что беру, читаю вслух:
Я на смену
Часовому вышел,
За собой
Закрыл тихонько дверь.
На посту
Я каждый звук услышу,
Кто б ни шел там -
Ворог или зверь.
Ветерок пахнул в лицо.
В деревне
Радостно мерцают
Огоньки.
В это время мать,
Уж знаю, дремлет,
В клуб идут
Парнишки, земляки.
Я иду тропинкой,
Из-за гор поднялся
Серп луны…
Здесь храню я каждую травинку,
Каждый кустик
Милой стороны.
Молодец, Чернобай! Отличное стихотворение. Но поскольку я где-то читал, что щедрая похвала губит молодые таланты, говорю сдержанно:
- Что ж, думаю, что ребятам понравится, неси в боевой листок.
Маленькая радость, но она улучшает настроение. Что ж, моральный фактор - первое дело. К сожалению, в тот же день имеют место быть и отрицательные эмоции, а именно беседа с инструктором службы собак - Юркиным. Я заметил, что у него с Гримом, его овчаркой, бывают принципиальные, хотя и нечастые, расхождения. Понаблюдал. Возникло предположение. И я пригласил Юркина к себе.
Сначала поговорил о том о сем. Но чувствую, он в напряжении, чует, что меня интересует не только его аппетит и результаты в прыжках в длину.
Перевожу разговор на службу. Постепенно он оттаивает, потом увлекается, наконец начинает делиться заботами. Доходит до главного (для меня), ради чего я его вызвал.
- Не пойму, - жалуется, - странный стал какой-то Грим. От ноги не оторвешь, по два раза приказание повторять приходится.
- И давно? - спрашиваю.
- Ну, вот месяца два или около того.
Делаю паузу и задаю новый вопрос:
- А вы не бьете его?
- Ну что вы, товарищ лейтенант!
- Подумайте, подумайте. Припомните.
Он долго молчит, наконец выдавливает:
- Ну, может… разок…
- А может, не разок? У вас как с арифметикой?
- Товарищ лейтенант! Если уж очень заслужит. Он ведь тоже своенравный, Грим, иногда…
Я перебиваю:
- Вот что, Грим может быть своенравным, он собака, хоть и пограничная. А вы не имеете права, как раз потому, что человек и не просто, а пограничник. Вот представляете, идете вы по коридору, доходите до поворота, а вам раз кулаком справа, дойдете до следующего поворота, а вам раз - слева! Так когда вы на улицу выскочите, вы наверняка станете жаться да озираться. Вот так! К собакам человеческий подход нужен. Буду следить, повторится, взыщу.
Черт знает что - поднять руку на собаку, надо же!
…На этой заставе я провел год.
Это была хорошая школа. Я когда-то думал, что, учитывал стажировки, я все постиг еще в училище. Оказывается, нет, оказывается, на заставе, на службе познаешь массу нового. Больше того, как я уже убедился, каждая застава учит тебя новому. Наверное, это правильно, что нас, офицеров, периодически перебрасывают с одной заставы на другую. Это дает такой опыт, который иначе не приобретешь. Приобретаю я и опыт семейной жизни. Мы за это время с Зойкой притерлись, что ли, друг к другу, ближе сделались, не то чтоб полюбили больше - это невозможно, а дружней стали, в общем, не знаю, как объяснить…
Однажды она мне говорит:
- Слушай, Андрей, почему мы не ссоримся? Это ненормально. Все молодожены должны ссориться, а мы пока еще можем считаться молодоженами. Или уже нет?
- Как ты не понимаешь, - возмущаюсь, - молодожены категория не временна́я, а морально-психологическая. Можно всю жизнь быть молодоженами, а можно еще до свадьбы созреть для развода.
- Ну уж!
- Вот тебе и "ну уж"! Не ссоримся, потому что умные, каждый знает свое место в хозяйстве, не пойдет же на заставе водитель машины водить собаку, например. Так и у нас, я осуществляю общее руководство, а ты замечательный исполнитель, я…
- Ты воображала и одержим манией величия, - перебивает меня Зойка. - "Общее руководство"! Скажите, пожалуйста! Да ты без меня шага в жизни не ступишь, споткнешься!
- Я! Да я…
Мы тогда чуть ли не первый раз в жизни поссорились. Помирились, как сами понимаете, вечером, ложась спать. На следующее утро, сладко потягиваясь, Зойка сказала:
- Понимаешь, никогда не ссориться - это все-таки ненормально. Вот поорали, зато смотри, как сейчас хорошо. Вроде как бы исполнили неприятный, но необходимый долг, и "опять сияют небеса…".
- Замечательный тезис, - ворчу, уплетая завтрак, - давай тогда установим график: ссора по понедельникам с трех до пяти, в четные числа начинаю я, в нечетные - ты…
- С тобой невозможно разговаривать на философские темы, - вздыхает Зойка и выпроваживает меня из квартиры.
Это были самые счастливые месяцы моей жизни, казалось мне тогда. Потом пришли еще более счастливые.
Наступил день, когда меня вызвали в отряд и сообщили: а) о присвоении очередного звания, б) о назначении начальником заставы, в) о том, что эта застава совсем в другом месте.
Я расставался с ребятами с грустью. Они, по-моему, тоже жалели о моем уходе. Особенно печалился Божков.
- Да, это потеря, это потеря… - горестно вздыхал он, словно провожал меня на кладбище, а не к новому, более высокому назначению. - Где теперь такого найдешь, - простодушно повторял он, и, совсем уж разоткровенничавшись, признался: - Я ведь за тобой, Андрей, как за каменной стеной был.
Мне его жалко стало, но и возмущался я порядком.
- Слушай, Женя, - сказал, - ну нельзя в армии жить, как ты живешь, прости, за чужой счет! Ты хороший парень. Да и офицер неплохой, службу знаешь. Но здесь ведь не профсоюзное собрание, где о директоре говорят, - можно выйти покурить или наклониться носок поправить, когда резолюцию голосуют. Сегодня я, завтра - другой подходящий зам, старшина подходящий, а дальше? Нельзя в армии без ответственности, без решений. И причем мгновенных…
- Да, да, ты прав, - сокрушался Божков, - ну что делать, если у меня такой характер?
- Менять характер, - говорю жестоко, - или профессию.
Такой вот у нас был прощальный разговор.
Старшина прокашлялся и произнес "речь":
- До свиданья, товарищ старший лейтенант (подчеркнул), не сомневаюсь, еще встретимся. Я хороших людей всегда хочу еще разок встретить!
Марфа Григорьевна откровенно вытирала глаза платочком, о чем-то шепталась с Зойкой, от чего та краснела и моргала. Бабские секреты. Солдаты, как я почувствовал, тоже жалели о моем отъезде. Вот это меня больше всего и взволновало. Я понял, что главная моя дружба в жизни - будет всегда с солдатами, с подчиненными. С начальниками может сложиться или не сложиться. Они будут меняться, солдаты - нет. Они будут всегда, и неважно, что сегодня это Бовин, Чернобай или Иванов. Теперь это всегда будут мои солдаты, за которых я в ответе, и чье уважение, дружбу, да чего там говорить - любовь - обязан заслужить. Иначе грош мне цепа как офицеру! Как ни странно, Зойка, мне показалось, испытала меньше огорчений и сожалений. Ее больше всего беспокоила моя дальнейшая судьба - какие будут начальники, какие офицеры, справлюсь ли с новыми обязанностями и т. д. Сначала удивлялся, потом понял, для нее главное - я. И сколько бы перемен в моей судьбе ни наступило, всегда главным буду оставаться я. Что ждет меня, хорошо ли мне, я, я, я, - вся ее забота и боль. Как же мне повезло с Зойкой. (Повторяюсь? Ну что ж, я сто раз могу повторять.)
В Москву по дороге не заезжали. Было бы странным ехать тысячи километров на запад, а потом тысячи на восток - посчитало начальство. Оно, наверное, право. А так, трое суток пути, и мы на новом мосте.
Вроде бы все как всегда - белые домики за оградой, высоченная вышка, песочная дорожка, огороженная низким штакетником, не очень искусно положенным, на щитах изображения пограничников, в стороне спортивный городок, вольер… Двое офицеров - заместитель и замполит, один женат, другой холост, толковый старшина, хорошие солдаты…
Обычная служба. Только теперь я - начальник заставы, главный. Эх, спасибо Божкову, что был он таким тюфяком, что фактически я уже был начальником, что научил меня, каким не надо быть. Теперь у меня подготовочка будь здоров!
Зойка сразу обустроилась, с женой зама тут же установила контакты, а через два месяца уже работала в школе. Поселок здесь был поближе и побольше. Что ж, Зойка тоже приобретала опыт в своей нелегкой профессии офицерской жены.
…На этой заставе я пробыл не очень долго. Как выяснил, мои предшественники тоже. Сдается мне, что начальство именно здесь проверяло вновь назначенных начальников застав. Почему - не ведаю. Застава как застава. Но пути начальства, а равно и высокие его мысли, как известно, неисповедимы…
И вновь наступил день, когда мы с Зойкой собрали пожитки и направились к моему новому месту службы, в Северо-западный пограничный округ.
На этот раз в Москву заехали, совпал отпуск. Поэтому ни на какие моря не поехали, а весь отпуск с удовольствием "плескались, окунувшись в Москву" (выражение Зойки).
Всех повидал, со всеми друзьями повстречался, родителей ублажил. Дед прослезился, увидев внука - бравого офицера-пограничника. Даже пробормотал, что дело свое сделал на земле, вон какого вырастил, можно теперь и помереть. Все его устыдили, и он повинился, сказал, что помрет не раньше, чем вырастит моего сына. Зойка, конечно, краснеет. Я ей потом говорю:
- А что, прав дед, пора готовить пополнение нашим родным пограничным войскам.
- А если дочь? - спрашивает.
- Значит, подругу пополнению.
- Ладно, - соглашается. - Давай договоримся, до следующей заставы.
Что-то не видел Борьку Рогачева, звонил, мне туманно ответили, что, мол, за рубежом. Жаль, давно не виделись, но уж такая у него планида - по заграницам болтаться.
Я порой думаю о нем.
Какой разной жизнью мы живем. Наверное, кого ни спроси - каждый скажет: "Что тут сравнивать!" Действительно, один живет в Парижах и Мадридах, весь в роскошной жизни. Другой - в пурге и стуже, в пустынях и болотах, не спит, не ест, ходит под пулями, и вообще кошмар!
Но если серьезно, то ведь мы оба счастливы (надеюсь, во всяком случае, что он тоже). Просто у каждого из нас свое понятие о счастье. При одной мысли, что мне пришлось бы надолго уезжать от моих гор, пустынь и лесов, вести светскую жизнь - меня тоска берет. (Как и Борьку, наверное, при мысли о далеких пограничных заставах.)