- Мы сообщим по каким-либо каналам всем подозреваемым важные государственные тайны. Разумеется, разные. И вполне правдоподобные. Если кто-то из них агент, он не сможет не воспользоваться радиостанцией в Аугсбурге. На это уйдет несколько дней, но мы не будем горячиться, будем просто ждать.
- Не ново, однако попробовать можно, - сказал Коссовски.
Дня два он составлял подробнейшие инструкции для лиц, участвующих в операции. Утром третьего дня перед Регенбахом он положил папку. На черном коленкоре была приклеена полоска бумаги с надписью:
"Операция "Эмма"".
* * *
Ютта получила телеграмму из Берлина. Тетя просила достать очень ценное лекарство. Даже в столице его найти невозможно. Тетя страдает от язвы желудка. Если лекарство будет, то пусть Ютта не посылает его, а подождет тетю. Она собирается навестить Эриха и Ютту в самые ближайшие дни.
Днем позже Эрих получил письмо от фронтового друга. Телеграмма Ютты давала код к расшифровке письма. Невинная болтовня друга открывала тревожное сообщение Перро. Он написал о подозрениях Коссовски, о скором приезде капитана в Лехфельд, а также о том, что Марту будет подсунута в ближайшее время фальшивка якобы важного государственного значения. Пусть он ее не передает в Центр, а Ютта отстучит ложную телеграмму с таким текстом:
"ХРС 52364 72811 63932 29958 19337 27461". Необходимо обезвредить Коссовски, но не в Лехфельде или Аугсбурге, а где-то в Берлине. Возможно, следует Марту запросить из Центра группу обеспечения для проведения этой операции.
Эрих немедленно отправился к тайнику и вложил записку. На следующий день пластмассовая коробочка в дупле старого дуба была уже пуста.
* * *
В три ночи капитана функабвера Флике разбудил дежурный солдат. В районе западной окраины Лехфельда заработала подпольная радиостанция. Мониторы устремились туда, но на полдороге радист оборвал связь. Телеграмму он передал предельно короткую. Службе перехвата все же удалось ее принять. Как и ожидал Флике, она была закодирована. Опытный дешифровальщик определил, что агент воспользовался неизвестным кодом.
Флике передал телеграмму в различные дешифровальные отделы, в том числе и в "Форгшумсамт" люфтваффе.
Коссовскч не на шутку взволновался. Ее содержание с головой выдаст таинственного Марта. В том, что агент попал в силки, расставленные контрразведкой люфтваффе, Коссовски не сомневался. Операция "Эмма", несмотря на простоту и неоригинальность, по-видимому, сработала безукоризненно.
Об этом он доложил Регенбаху.
- Посмотрим, - уклончиво ответил Регенбах. - Как только заполучу от дешифровальщика настоящий текст, я немедленно вызову вас.
Коссовски пытался сесть за работу, но не мог сосредоточиться. В кабинете было солнечно и жарко. Он снял френч. Высокий, чуть сутуловатый, седой, он среди серых казенных стен казался чужим человеком. Но эти стены надежно оберегали его на протяжении многих лет. В эти стены он входил мучительно долго, прокладывая ступеньку за ступенькой в свирепых джунглях подозрительности, взаимной слежки, коварства и вероломства. Все это скрывалось, разумеется, за тщательно отрепетированным дружелюбием, простотой, даже фамильярностью подчиненных и начальников.
Коссовски был слишком умен и осторожен. Он умел вовремя предупредить надвигающуюся опасность. Сейчас же он почувствовал, что она где-то рядом, но с какой стороны ее ждать - не знал.
Так прошел день. Сумерки накрыли город. Стало тише и прохладней. Где-то далеко прокатывался гром. Коссовски задернул черную штору, положил руку на выключатель электрической лампочки, но света не зажег. Так и остался сидеть в своем жестком кресле. Голова его клонилась все ниже и ниже, пока не уперлась в стол. Он глубоко вздохнул и стал проваливаться в сон, но не глубокий, а чуткий, пугающий. Вернее, это был даже не сон, а нечто среднее между сном и явью.
Давно Коссовски не ощущал такого мерзкого состояния. В последний раз, пожалуй, тогда, в Испании. Правда, с тех пор этот кошмарный страх посещал его по ночам. Смертельная опасность невидимой лавиной надвигалась из темноты, и не было сил пошевельнуться, защитить себя. Кончалась жизнь. Но он не мог даже крикнуть. И никто не услышал бы крика обреченного.
От ночных кошмаров оставалась наутро настороженная тень в глазах. Откуда надвигается роковая беда?
Беда таилась повсюду.
Тогда, в Испании, он не уступил страху. Не выдал себя. Но внезапный холод опустошил сердце и все тело, едва он услышал протяжный голос Зейца:
- Выбора у тебя нет, приятель. Нам деваться некуда, и тебе придется послушать нас. Или… Впрочем, какое дело мертвецам до того, что происходит с живыми. Трупы не любопытны. И не разговорчивы…
Он не мог ничего ответить. Он знал, что любой ответ приведет его к гибели.
Тогда его спас Пихт. Сейчас надежда только на себя. К тому же сила, навалившаяся на него теперь, была, очевидно, беспредельно огромнее той, что угрожала ему в Испании…
Вдруг сон улетучился, как паутина, сорванная ветром. Коссовски вспомнил день, когда Регенбах как бы между прочим сказал: "А старикашка Хейнкель потихоньку лепит самолет-гигант с четырьмя реактивными моторами". Через несколько дней служба радиоперехвата расшифровала телеграмму с подобным сообщением. Она была подписана именем "Март"… Почему пришло на память именно это?
От резкого, короткого звонка Коссовски вздрогнул. Он поднял телефонную трубку и услышал голос Регенбаха.
- Коссовски, немедленно едем в абвер к Лахузену.
"Вот откуда началось", - подумал Коссовски.
"Оппель" бесшумно мчался по широкой Вильгельмкайзерштрассе. Регенбах молчал. Со стоном взвизгнули тормоза. Открылась и закрылась дубовая черная дверь.
Коссовски вошел в кабинет начальника II отдела абвера и доложил о прибытии. Регенбах отошел в тень. "Значит, он уже был у Лахузена", - подумал Коссовски и снова ощутил на сердце мерзкий холодок. Опасность столкнулась с ним лоб в лоб. Огромная, безжалостная. Он сам был ее частицей и потому хорошо знал, что сопротивляться бессмысленно, если приговор уже вынесен. А приговор вынесен. Он прочел его в глазах Лахузена.
Полковник не смог скрыть того профессионального, слегка сострадальческого любопытства, какое всегда испытывает охотник к смертельно раненной волчице, сыщик к пойманному с поличным вору, палач к смертнику, а контрразведчик к допрашиваемому шпиону.
Лахузен заговорил о лехфельдской радиостанции. Начало беседы мало походило на допрос. Полковник, казалось, советовался с младшим коллегой. Советовался, мягко и настойчиво загонял Коссовски в только ему известную ловушку. Коссовски понял, что он может никогда не узнать, какая вполне невинная фраза окажется для него роковой. Ни в чем не обвиненный, он ни в чем не сможет оправдаться. Когда полковник обмолвился о Регенбахе, присутствующем тут же, Коссовски уже знал точно, что ему нечего надеяться на спасение.
Лахузен поднялся, и лицо его, вначале освещенное слабым отражением настольной лампы, скрылось в тени.
- Майор Регенбах сказал мне, - неожиданно ласковым тоном заговорил полковник, - что вам не терпится выехать в Аугсбург и самому поймать шпиона. Поезжайте, Коссовски, ловите…
- Да, но… - Коссовски так оглушило это разрешение, что он не смог быстро прийти в себя.
- За чем же задержка? - спросил полковник.
- Мне важно знать, расшифровали или нет ту телеграмму, которую перехватили после осуществления операции "Эмма".
- Понимаю… Вам знать важно. - Лахузен подошел к Коссовски почти вплотную и вдруг круто вильнул в сторону. - К сожалению, мы расшифровать ее не сумели. Вы свободны, капитан. Извините за поздний вызов. Такова служба… Вы, майор, останьтесь…
- Значит, Коссовски? - Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы.
"От Марта Перро. Предупреждение получил. Жду срочно лично. Март".
Лахузен, разумеется, промолчал о том, что проверка второго подозреваемого, то есть присутствующего здесь Регенбаха, окончилась. Регенбах попросту не передал того сообщения, о котором ему якобы по секрету сказал Лахузен. Коссовски же передать мог. Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием четырехмоторного реактивного самолета была послана Центру и подписана "Перро". Лахузен сам просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски за несколько дней раньше.
Но обвинение в шпионаже, считал Лахузен, слишком серьезное, чтобы немедленно арестовать такого человека, как Коссовски. И поэтому он решил выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно Марта, с которым постарается встретиться в Аугсбурге или Лехфельде.
За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку.
Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста Коссовски, если бы он знал о том, что произошло в Испании в жаркий полдень августа 1937 года.
Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски. И все молчали.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
День катастрофы
Зейц получил отпуск и решил пригласить с собой Пихта. Пихт согласился.
Дорога круто вела к Альпам, к германо-швейцарской границе. На горизонте в ярком дне белые вершины гор придавали окружающему какой-то сказочный, нереальный вид. Легкие облачка, как барашки, кружились в долинах, в зеленых островках рощ утопали домики из светлого камня с высокими красными крышами. Иногда виднелись горные озерца.
Зейц, как всегда, был весел и беспечен.
- Превосходно! - восторгался он, поворачивая голову то вправо, то влево. - Райский уголок! Я хорошо сделал, что вытащил тебя сюда, Пауль.
- Гораздо приятнее было бы вместо тебя мне видеть хорошенькое личико девочки, - смеялся Пихт.
- В мужской компании есть свои прелести. А ну, остановись.
Пихт затормозил. Зейц подошел к обрыву. Далеко внизу вязала петли узкая горная речка. Чешуйки солнечных бликов, как ртутные шарики, плясали на ее поверхности. Вдоль речки тянулся лентой темный еловый лес, а чуть дальше на взгорье упрямо взбирались клеточками возделанные поля.
- Закусим? - предложил Зейц.
- Давай, - Пихт достал из багажника саквояж с едой и коньяком.
Вид гор, крепкий, с чуть маслянистым привкусом французский коньяк, чистый и какой-то звонкий горный воздух настраивали на откровенность. На это и рассчитывал Зейц.
- Я не хотел приглашать Вайдемана потому, что хотел с тобой посоветоваться, Пауль, - проговорил он, когда почувствовал, что Пихт захмелел. - Мне кажется, что Вайдеман совсем не тот, за кого мы его принимаем.
- Почему?
- Перед тем злополучным полетом у него вдруг повысилось давление… Наверняка он знал, что "Альбатрос" разобьется.
- Может быть, это просто совпадение.
- Довольно странное совпадение. Показать себя перед высшими чинами люфтваффе, в случае успеха хапнуть пятнадцать-двадцать тысяч марок. - Вайдеман не устоял бы перед таким соблазном.
Пихт пожал плечами.
- В последнее время, - продолжал Зейц, - он довольно тесно сошелся с Юттой. Вайдеман… Ютта… Хейнкель!
Пихт вздрогнул. Это заметил Зейц, нарочно сделавший ударение на последнем слове.
- Или русские? Или англичане? - Зейц опрокинул еще одну рюмку.
Теперь он и сам захмелел. Горы поплыли перед глазами. И речка в долине размылась в какое-то ничто.
- И тебя я вижу насквозь, Пауль. Хитришь все, хитришь…
Пауль рассмеялся.
- Конечно, Вальтер. Ты давно заметил - это у меня в крови. Но другим же сразу не станешь…
- Мы с тобой связаны одной веревочкой… Хорошо бы тебя шлепнуть вот здесь, и я был бы спокоен.
- А Коссовски?
- И его шлепнуть. Паф! Маленькая дырка во лбу, душа в раю. В бренном мире наступает покой.
- Конечно, если когда-нибудь докопаются, вам не миновать виселицы, - задумчиво проговорил Пихт.
- А тебе?
- Я в худшем случае попаду в штрафной батальон.
- Э, нет. Так легко тебе не отделаться. - В глазах Зейца блеснули злые огоньки.
Он выпил еще и сник. Плечи опустились, вначале покрасневшее лицо стало зеленовато-серым.
- Испания, чертова Испания… Ты привел этого самого Штайнерта к нам. Коссовски не поверил его документам. Он сказал, что это агент республиканцев. Я застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я знал, что Штайнерт подполковник?! И что он хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией. А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам.
- Я бы мог перебросить его на самолете…
- Сейчас бы все могли, а тогда? Когда мы получили приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его труп и сбросил в реку. Но дело сделано - Франко под Валенсией потерял не меньше трех тысяч своих головорезов.
- Коссовски наложил в штаны… - пробормотал Пихт.
- Дурак ты, Пауль, что не дал мне его застрелить. Сейчас бы только с тобой… Тебя - паф! - и все бы кончилось. Все!
Зейц вдруг ловко выхватил из внутреннего кармана пиджака "вальтер" и навел на Пихта.
- А? Паф! Здесь никого нет. Ты вон в той речке поплывешь к самому морю. Ха-ха-ха!..
Пихт даже не пошевелился. Он налил коньяку в стаканчик от термоса и заплетающимся языком проговорил:
- Иди ты к черту со своей игрушкой! Ты глупый осел, Зейц. Пихт тебя не выдаст, пока ты не вздумаешь подложить мне какую-нибудь свинью.
- Ага! - торжествующе вскричал Зейц. - "Пока не выдаст"!
- А ты собираешься подложить?
- Нет.
- И я нет.
Зейц всхлипнул и спрятал пистолет.
- У меня расшатались нервы… Прости меня, Пауль. Ты мой надежный друг, а я правда осел, глупый осел.
Он уткнул голову в расстеленный на камнях плащ.
- Меня ты не бойся, - проговорил Пихт. - Нам надо бояться Коссовски. Коссовски рано или поздно выдаст. А раскаявшихся прощают. Он вывернется, а ты нет…
- А если я раскаюсь? - оживился Зейц.
- Тебе нельзя. Суд чести войск СС жестоко карает отступников.
- Да, ты прав.
- В лучшем случае тебя пошлют солдатом на фронт. Пошлют в ту дыру, откуда живым ты не выберешься.
- Значит, Коссовски? - Зейц снова набрался решимости.
Пихт не расслышал его. Он смотрел вниз, где за зубьями охровых скал поблескивала рыбьей чешуей горная река.
* * *
Лахузен, начальник отдела абвера, требовал бросить все дела и немедленно выехать в Берлин.
Автострада в поздний час была пуста. В темноте по обочинам в островках огоньков мелькали города и поселки. Блики от них мерцали колючими вспышками на мокром и черном бетоне дороги. Шофер фары притушил. В эти ночные часы обычно действовала авиация англичан, и на стратегической автостраде запрещалось пользоваться сильным освещением.
От перегретого мотора тянуло теплом. Коссовски откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Так он делал всегда, если его начинали одолевать мысли. О том, что может произойти в Берлине, он не думал. Мало ли какая идея осенит Лахузена? А начальство любит срочные вызовы. Оно всегда стремится вызывать у подчиненных чувство страха. Но Коссовски так долго боялся, что уже успел привыкнуть к страху, как-то сжиться с ним.
Коссовски считал поездку в Лехфельд удачной. Он нащупал кое-какие нити, связывающие те или иные события. Стоит теперь потянуть за них, и они неизбежно приведут к Марту и, разумеется, к его радиостанции. Правда, Флике не обнаружил ее в районе авиагородка, за день до отъезда рация заработала совсем в другом месте. Но Коссовски надеялся рано или поздно ее найти.
Настораживало другое: в то время, когда заработала рация, никто из подозреваемых не отсутствовал. Пихт, Зейц и Вайдеман были у Элеоноры Зандлер. Эрих Хайдте - в фотолаборатории. Гехорсман пил пиво в "Фелине". Ютта ходила в кино. Ее там видел Коссовски своими глазами. После сеанса он вместе с девушкой зашел к Зандлерам.
Стало быть, на рации работал совсем другой человек. Это обстоятельство несколько обескуражило Коссовски.
А разговор с Пихтом? Пауль вел себя в высшей степени высокомерно. Когда Коссовски завел разговор о Париже, Пихт прервал его вопросом:
- Может быть, тебе стоит вспомнить сначала Испанию?
- Это уже давно забылось, - стараясь быть спокойным, проговорил Коссовски.
- Напрасно ты так думаешь, Зигфрид. - Пихт кольнул его взглядом.
- Сейчас меня интересует авария в Рехлине, - насупился Коссовски. - Ты знал, что должен лететь Вайдеман?
- Разумеется. Я же его сопровождал в первых испытательных полетах.
- Но почему перед полетом вы напились?
- Напился не я, пить хотел Вайдеман. Он боялся этих испытаний.
- Тогда пусть он поищет более спокойное место.
- Ты же сам знаешь Вайдемана.
- Вайдеман говорил об испытаниях в Рехлине? - спросил Коссовски.
- Я не интересовался. Кроме того, ты осведомлен, разумеется, о приказе, запрещающем должностным лицам разглашать время и место испытаний.
- Но Вайдеман мог поделиться этим с другом…
- Коссовски, ты считаешь меня за дурака. Вайдеман всегда выполняет любой приказ с безусловной точностью независимо от того, пьян он или нет.
- Ты допускаешь возможность, что в Рехлине самолет взорвался от мины, скажем, с часовым механизмом?
Пихт откровенно захохотал, глядя на Коссовски.
- Тебе ли не знать, капитан, и о том, что с тех пор, как появился первый аэроплан, в авиации потерпело аварию две тысячи триста семнадцать самолетов. Не сбитых в войне, а просто потерпевших аварию из-за туманов, гроз, плохих аэродромов, слабой выучки, а главное, от несовершенства конструкций. "Альбатрос" - нечто новое в самолетостроении. И я не знаю, сколько еще аварий и катастроф произойдет с ним, пока он расправит крылья. И если такие бдительные контрразведчики, как капитан Коссовски, будут искать в них мину и подозревать пилотов в шпионаже, клянусь, он никогда не взлетит.
…Машина остановилась. У шлагбаума стояли два жандарма с блестящими жестяными нагрудниками на шинелях. Шофер предъявил пропуск. Жандарм осмотрел машину и, козырнув, разрешил ехать дальше.
Берлин, как обычно, был погружен в тьму. Машина помчалась мимо черных громад зданий.
- Остановитесь у абвера, - сказал Коссовски, когда "оппель" выехал на Кайзервильгельмштрассе.
Коссовски думал, что Лахузена он не застанет, но тот, оказывается, ждал его.
Лицо полковника абвера выражало крайнее недоумение.
- Проходите и садитесь, капитан, - проговорил Лахузен, собирая со стола документы. - Вы устали, конечно, но придется еще поработать. Невероятное дело. Из ряда вон…
- Не понимаю вас, господин полковник.