В полночь упадет звезда - Теодор Константин 25 стр.


- К чему этот вопрос? Вы думаете, я не догадываюсь, почему вы всё-таки решили остаться у нас? Само собою разумеется, я согласен, чтобы вы присутствовали при этом разговоре. Надеюсь, вы быстро поймете, что зря теряете время, оставаясь у нас. Но я восхищен вашим упорством и прошу поверить, что ничего не имею против вас. Может быть, вы…

- Нисколько, господин капитан. Я попросил вашего разрешения, потому что уже не исполняю здесь своих служебных обязанностей.

- Прошу вас, позовите, пожалуйста, артиллериста. Артиллерист робко сел на стул, который предложил ему Уля. Он немного трусил, не понимая, зачем капрал привел его к этому капитану, хотя ему нужно было видеть курсанта Барбу Василе. Что-то здесь не так. Он давал себе слово быть осторожным, хотя и не чувствовал за собой никакой вины. Когда он ездил на родину, у него все бумаги были в порядке. Машинально нащупал он в кармане отпускной билет, подписанный командиром полка.

- Вы возвращаетесь из дому, сержант?

- Так точно, господин капитан! У меня был отпуск, который дал мне господин полковник. Если хотите, я могу показать отпускной билет, подписанный самим господином полковником. Он у меня в полном порядке.

- Не нужно. Сколько дней он вам дал?

- Четырнадцать дней, господин капитан, из которых шесть я был в пути.

- Откуда вы знаете сержанта Барбу Василе?

- Я узнал его здесь, у вас. Видите ли, до моего отъезда в отпуск я был связным, приносил и уносил корреспонденцию. Так что, приходя каждый день, я и познакомился со всеми, кто работает здесь у вас. Только вот их никогда не видел, - показал он на Улю Михая. - Они наверное, новенький. Господина курсанта Барбу я сначала знал только в лицо. Как-то раз мы поговорили немного. Он был дежурным по штабу и передал мне письмо для господина полковника. Потом угостил меня сигаретой, - у меня свои кончились, - и спросил, откуда я родом и чем занимался дома. А когда узнал, что я из Бухареста, очень обрадовался, и мы долго с ним разговаривали. Дня за два перед отъездом в отпуск встретил я его во дворе штаба, говорю, что уезжаю и могу письмо отвезти. Когда он услышал об этом, то очень обрадовался. Будто сейчас слышу: "Дорогой товарищ, очень прошу вас, если не застанете моей жены дома, найдите, пожалуйста, время зайти еще раз. Не оставляйте письмо у хозяйки. Мы с ней не в ладах, и боюсь, что она не передаст его". - "Ладно, господин курсант, - ответил я ему, - нечего меня так упрашивать. Можете быть уверены, что письмо попадет прямо в руки вашей жены". Он снова стал благодарить, мол, я оказываю ему большую услугу и он чувствует себя в долгу передо мной, а после войны мы обязательно выпьем как следует вместе. Я вам прямо скажу, господин капитан, мне редко приходилось встречать такого симпатичного человека, как господин курсант Барбу.

- Постарайтесь говорить короче, - оборвал его капитан Георгиу, многозначительно взглянув на Улю Михая. - Что вы сделали с письмом? Вы отнесли его?

- Разумеется, в тот же день, как приехал. Я живу на Колентине, а господин курсант Барбу - на Тей. Так что мы почти соседи. Я позвонил, и мне открыла пожилая дама. Очень она гордо на меня посмотрела. Я сказал ей, кого мне надо. "А зачем она вам? Вы, может, с фронта приехали?" - "Да, сударыня, с фронта. И принес письмо от ее мужа". Когда она это услышала, то прямо чудо как сразу подобрела. "Дорогой мой, - говорит, - вы не сможете выполнить его поручения. Дама, которую вы ищете, уже здесь не живет". - "Она переехала? - спрашиваю. - Вы не знаете ее нового адреса? Ее муж ждет от нее вестей, и мне бы не хотелось возвратитьея с пустыми руками. Ведь какая радость для солдата получить весточку из дому". - "Мне очень жаль, но я не знаю ее нового адреса. Она мне ничего не сказала, да я ее и не спрашивала".

Что было делать? Я ушел. Госпожа проводила меня до ворот. И тут вдруг слышу, вздыхает и говорит: "Господин солдат, - сразу видно, в чинах не разбирается, - хочу я вам рассказать кое-что по секрету. Только вы ни в коем случае не говорите ничего господину Барбу. Там у него и так хватает огорчений, незачем ему новые подбавлять. Но ведь так обычно случается: хорошим мужьям не везет на стоящих жен. Так и у господина Барбу. Человек он порядочный, спокойный, никогда ничем меня не задел, не обидел. Зато уж жена его… С кем хотите направо и налево изменяет ему… Ну я могу понять, когда женщина однажды потеряет голову. С кем не случается. Это можно даже простить, закрыть на это глаза. Но когда переходят всякие границы!.. Последний, с которым она спуталась, делает, должно быть, большие дела. С ним у нее что-то серьезное. Несколько дней тому назад она приехала на грузовике, сложила все вещи и уехала. Наверное, переехала к нему. Сказала, что потребует развода. Как вы сами уже поняли, она просто-напросто беспутная женщина. Она и за квартиру еще мне не уплатила. За шесть месяцев осталась должна. Когда я потребовала деньги, она сказала, что мне господин Барбу заплатит, когда вернется. А что если, не дай бог, господин Барбу уже не вернется, кто мне тогда заплатит эти деньги? Вот, господин солдат, какие еще бывают на свете женщины! Мужья на фронте, а они тут вытворяют бог знает что". Жаль мне Барбу, всё-таки он порядочный человек.

- Да-да, очень порядочный, - иронически подтвердил капитан Георгиу.

- Не так ли, господин капитан? Я тоже это говорю! Очень мне было грустно, когда я всё это услышал!.. Но рассказывать ему я и не подумаю. Пока я шел сюда, у меня сложился план. Я решил обмануть его. Скажу, что заходил один раз, а больше, мол, у меня времени не было.

- Письмо у вас?

- У меня. Где я могу увидеть господина курсанта, чтобы отдать ему?…

- Дайте-ка его сюда!

"Не иначе как с господином курсантом Барбу дело нечисто! - подумал артиллерист. - Неужели наделал каких-нибудь глупостей и я попадусь заодно с ним?"

Испуганно глядя на капитана, артиллерист пробормотал:

- Господин капитан, я хотел просто оказать ему товарищескую услугу. Если вам нужно это письмо, я отдам вам его. Я бы не хотел, чтобы вы подумали…

- Я ничего не думаю, а прошу у вас письмо потому, что сержант Барбу умер.

- Умер? Бедный господин курсант!.. Как же это случилось? Две недели тому назад он выглядел совершенно здоровым.

Артиллерист откозырял и вышел, растерянный и огорченный.

- Как видите, мы напрасно потеряли время! - подвел итог капитан Георгиу, когда они остались вдвоем. - Если бы я знал, что речь идет об обычной семейной драме, я бы поручил этого сержанта вам и вы бы его обо всем расспросили. Давайте посмотрим, о чем он говорит в письме.

Он открыл конверт и вынул оттуда несколько листов бумаги, исписанных с обеих сторон.

- Бог мой!.. Целый роман. Это свыше моих сил. Почитайте-ка его сами и, если найдется что-нибудь интересное, расскажите мне.

- Здесь читать, или я могу его взять с собой?

- Можете взять с собой и, если это вам доставит удовольствие, оставьте себе на память.

- Я предпочел бы прочесть здесь. У нас там в шифровальной очень тесно. Но если это вам помешает…

- Мне это нисколько не помешает, тем более, что я всё равно должен идти к начальнику штаба.

Капитан Георгиу просмотрел папку с бумагами, предназначенными для подписи начальника штаба, и, прежде чем выйти, сказал Уле:

- Если будет звонить телефон, не отвечайте. Я передам на станцию, где меня можно отыскать.

Оставшись один, Уля Михай закурил сигарету, потом начал читать письмо.

"Дорогая Ралука!

Благодаря счастливой случайности я могу написать тебе письмо, которое ты получишь, минуя военную почту. Называю это "счастливой случайностью", потому что написанное здесь ни в коем случае ве должно попасть на глаза военным цензорам. Вести, которые стали известны в последнее время, крайне меня беспокоят. Боюсь, что в конце концов коммунисты станут хозяевами положения. Нетрудно догадаться, что нас ждет и, в особенности, чего могу ждать я. Ты ведь знаешь, что у меня есть все причины бояться преследования после того, что случилось в Яссах. Я ни о чем не жалею и ни в чем себя не упрекаю. Именно поэтому мне совсем не хочется пострадать однажды за то, что я не считаю своей ошибкой. Меня всё время преследует мысль, что рано или поздно придется давать отчет за то дело. Эта мысль преследует меня как кошмар… днем и ночью. Я пытаюсь взять себя в руки, но мне это не удается. Но если сейчас это кое-как можно терпеть, то что же со мной будет завтра, когда кончится война! Мы все вернемся домой. Наконец-то наступит мир, правда с коммунистами у власти, но всё же мир. Те, которые сейчас выживут, смогут, по крайней мере лет десять, наслаждаться жизнью, радоваться тому, что не надо надевать шинель, тому, что смерть не подстерегает их каждый день, каждую секунду, радоваться, что наконец-то они избавились от грязи и вшей, могут переодеться, лечь спать в свою чистую постель, могут любить. Многого я тебе еще не называю… Но и того, что я перечислил, для солдата было бы вполне достаточно, чтобы чувствовать себя на вершине блаженства. Ведь это всё, о чем он мечтает! Скажи мне, а я смогу ли радоваться всему этому, зная, что меня ждет? Нет, конечно. (Я уже не говорю о горьком чувстве, которое испытывает человек, когда видит крушение всего, во что он верил, и торжество того, что он ненавидел.) Я долго думал: как же мне быть? Ждать сложа руки, пока придет моя очередь? Говорят, что, когда человек тонет, он хватается и за соломинку. А ведь и я не в лучшем положении, чем этот тонущий. Сидеть сложа руки и ждать развязки, приближение которой неизбежно, - от этого можно сойти с ума. Не знаю! Может быть, я просто трус. Наверное так оно и есть. Может быть, это страх человека, приговоренного к смерти, человека, который кончает самоубийством, потому что не в силах больше переносить ожидание казни?

Слава богу, я еще не дошел до этого. Не дошел, потому что однажды в мутном потоке отчаяния увидел соломинку, за которую могу уцепиться. Мне пришла в голову мысль перейти к немцам. Но как это осуществить? Когда работаешь в штабе дивизии, который обычно находится самое меньшее в десяти километрах от переднего края, и когда очень приблизительно знаешь, как проходит линия фронта, - а чаще всего и этого не знаешь, - надо быть очень наивным, чтобы рассчитывать на успешный переход.

Разумеется, дело обстояло бы иначе, если бы немцы хоть разочек заставили нас отступить. Я бы спрятался и сдался первому же немецкому разведчику.

Единственная возможность представилась бы мне, если бы меня послали на передовую. Я бы хорошенько изучил местность и однажды темной ночью, - в этих местах ночи теперь темны, - может быть, мне бы удалось перейти линию фронта. Конечно, я рискую получить пулю в голову или разлететься на куски от взорвавшегося снаряда. Но я готов пойти на такой риск.

Вот почему я просил капитана отправить меня на передовую. Он отказал мне. Это было для меня большим ударом. Рухнула моя последняя надежда, и я потерял соломинку, за которую в отчаянии готов был уцепиться.

Отказ капитана кажется мне необъяснимым. Я чувствую, что я ему неприятен. Он питает ко мне глубокую неприязнь, хотя внешне этого никак не проявляет. А ведь именно на его антипатию я рассчитывал, думая, что он рад будет избавиться от меня. Странно! Несмотря на всю неприязнь ко мне, он не отпустил меня. Почему? Проще всего было бы думать, что он не хочет терять одного из шифровальщиков недавно укомплектованной группы. Но я чувствую, что не в этом подлинная причина отказа. Есть другая, но какова она, не могу понять. Иногда мне кажется, что я читаю в его глазах угрозу, и она страшит меня. Поэтому, если раньше он был мне глубоко неприятен, то теперь я ненавижу его. Если бы я мог, я убил бы его без малейших угрызений совести.

Я убил бы его и по другой причине. Мой капитан принадлежит, кажется, к тем кадровым офицерам, которые решительно отреклись от прошлого и душой и телом отдали себя на службу новому, ненавистному мне строю. Мне отвратительны и ненавистны все они и в том числе капитан Смеу.

Я ненавижу всех этих "товарищей" из шифровального. Между ними и мной нет ничего общего. И это естественно. Я не был простым зрителем в том мире, который все они стараются сейчас уничтожить. Они не очень много понимают из того, что происходит вокруг, но я чувствую, как жадно впитывают они в себя это новое, с каким интересом относятся ко всему небывалому, революционному.

За это я их тоже ненавижу. Ненавижу за их оптимизм, за те надежды, которые они возлагают на завтрашний день. Для них завтра - это день, когда они побьют немцев. И нет ни одного, который не желал бы этого: когда наступит мир и все разойдутся по домам. "Дом" для большинства из них понятие очень относительное, не имеющее конкретного содержания. Например, для Мардаре. Война застала его на последнем курсе университета. Дом? Студенческое общежитие! Стол? Студенческая столовая!.. Перспективы? Диплом об окончании юридического факультета!.. И всё-таки, если бы ты могла слышать, как он говорит об этом призрачном и обманчивом "завтра"! Таковы они все. Для одного "завтра"-это жалкая судьба учителя в несчастной деревне, затерянной в Западных горах, для другого - ничтожная служба в каком-нибудь министерстве или налоговом управлении и, наконец, для третьего - беготня с портфелем под мышкой по залам суда в поисках наивного клиента, пришедшего искать справедливости там, где, фактически, она раздается только избранным.

Я спрашиваю себя, откуда этот оптимизм, эта вера в чудесное "завтра"? Мне кажется, я нашел ответ. Они верят в лучшее "завтра" потому, что им нечего бояться. Они не задают себе постоянно вопрос, как это делаю я: когда же придет моя очередь?

Вот почему я ненавижу их. И так как у меня нет другого способа ее выразить, моя ненависть сделала своим оружием постоянную насмешку. Я не упускаю ни одного случая укусить. Я кусаюсь и радуюсь, когда они выходят из себя, ругают меня, лезут в драку. Я бываю очень доволен, когда мои стрелы попадают в цель и делают им больно. Но это случается очень редко. Потому что обычно они остерегаются принимать меня таким, каков я есть.

При этом они, впрочем, исходят из очень здравого суждения, что не бывает человека без недостатков. Мой недостаток? Насмешливость, склонность к иронии, сарказму, короче, язвительность. Но, в сущности, я, по их мнению, ничем не хуже других. И эта снисходительность в оценках бесит меня, заставляет еще больше ненавидеть их, ненавидеть за то, что они лучше меня, за то, что с этой точки зрения я чувствую себя ниже их.

Видишь, я пишу тебе ничего не скрывая. Перечитав написанное здесь, я ужаснулся тому, что осмелился доверить всё это бумаге. Но, пойми меня, я больше не могу!.. Месяцами думать об одном и том же, месяцами терзаться одними и теми же сомнениями, не имея рядом никого, кому можно было бы открыться. Это ужасно! Поэтому, когда появилась неожиданная возможность поговорить с тобой хотя бы таким способом, я очень обрадовался. Наконец-то представился удобный случай "исповедаться" перед тобой, единственным существом, которое знает меня лучше других и, понимая, не осудит.

Эта потребность излить свои муки была сильнее страха перед возможным риском. Впрочем, чтобы быть до конца искренним, этот риск кажется мне незначительным. Человек, которому я доверяю письмо, по-моему, слишком наивен, чтобы распечатать его.

Дорогая моя, кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Может быть позже, значительно позже. Может быть! Почему? Потому что в минуту полного отчаяния у меня появилась исключительная возможность осуществить свой план. Если бы я верил в бога и в дьявола, я был бы убежден, что сам сатана пришел мне на помощь.

Но лучше я расскажу тебе, что со мной произошло. Два-три дня тому назад один из тех, кто работает так же, как и я здесь, в штабе, завел со мной довольно скучный разговор, представь только себе, об астрономии. Слово за слово, мы разговорились и в конце концов, к моему крайнему удивлению, мой собеседник рассказал мне со множеством подробностей о том несчастном случае в Яссах. Изложив всю историю, он сказал тоном, не терпящим возражений, что, если я не хочу, чтобы эта история дошла до Второго отдела, мне придется согласиться с его предложением.

И какое, ты думаешь, предложение он мне сделал?

Чтобы в тот день и час, который он назначит, я перешел бы к немцам. Представляешь себе, как я обрадовался. Разумеется, я не стал говорить об этом и ответил, что в принципе согласен, но сомневаюсь в удачном исходе. Он заверил меня, что всё обойдется хорошо, так как он знает участок, где можно перейти линию фронта без всякого риска.

Я спросил его, когда назначен переход. Он ответил, что самое большее через сорок восемь часов, а возможно и раньше.

Так что, моя дорогая, теперь я весь - ожидание!

Я знаю, что многим рискую, хотя он и пытался меня успокоить. Но я полон решимости. У меня есть причина думать, что и он очень заинтересован в том, чтобы я добрался на ту сторону целым и невредимым.

Скажи сама: разве всё это не похоже на сказку? Я уже не говорю о том чувстве удовлетворения, которое я испытываю теперь, зная, что здесь, под носом у Второго отдела, немецкий агент делает свое дело. Этот субъект чувствует себя в полной безопасности, потому что сам черт - извини меня, пожалуйста, за это выражение - не сможет заподозрить его. Когда я вспоминаю об этом, мне хочется смеяться. Не правда ли, весело смотреть, как шпион водит всех за нос, выдавая себя за того, кем он никогда не был?

Теперь, когда ты знаешь все подробности, ты понимаешь, почему я говорю, что это последнее письмо, которое ты получишь от меня. Сойдет ли всё благополучно? Один бог знает! Если мне удастся перейти линию фронта и добраться до Германии, я надеюсь, что найдется способ известить тебя о том, где я, и ты сможешь меня разыскать, если решишься бежать из Румынии. Я уверен, что такие возможности существуют и что на некоторое время они еще сохранятся. Нам часто приходилось встречать здесь группы беженцев или перемещенных лиц, возвращающихся домой. Значит, если ты захочешь последовать за мной, ты сумеешь это сделать.

Дорогая моя Ралука, увижу ли я тебя когда-нибудь? Я очень люблю тебя и никогда не перестану любить, что бы ни случилось. Твоя фотография будет для меня и там поддержкой и надеждой. Я только это унесу с собой: твою фотографию… Нет, я унесу еще и другое: воспоминания о счастливых минутах, которые ты дала мне. Большим счастьем было бы для меня получить от тебя несколько строк. Но пока вернется из отпуска податель этого письма, я буду на той стороне, или меня не будет совсем. Поэтому не отвечай мне.

Я обнимаю тебя издалека и прошу хоть иногда думать обо мне.

Силе".

Уля Михай прочел письмо и теперь расхаживал по кабинету капитана Георгиу из одного конда в другой. Его лицо ничем не выдавало чувств, которые владели им. Оно только стало строже, а глаза блестели сильнее обычного. В нем боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, - удовлетворение, с другой - растущая тревога Удовлетворение тем, что есть доказательство его правоты; растущая тревога потому, что теперь, больше чем когда-либо, он отдавал себе отчет в том, что ему приходится бороться с чрезвычайно ловким и опасным врагом. Таким ловким, что до сих пор, всякий раз, когда он решался действовать, ему удавалось успешно решать свою задачу.

Назад Дальше