Однажды Кэлвин подумал, что может спасти себя только сам, и только при одном условии - если признаться; в конце концов, он действовал не один, его вина неоспорима, но и другие ответят; Гордон надеялся, что его помощь следствию зачтется и, если не жалеть денег на адвоката и отдать все, что у него осталось, можно выторговать смягчение наказания.
Кэлвин понимал, что для разоблачения нужны факты, а их-то как раз и не было: ни одной бумаги, ни одного письменного свидетельства понуждения - он получал только устные распоряжения и всегда с глазу на глаз. Что ж, придется добыть факты!
В неприметном магазинчике Гордон приобрел крохотный магнитофон, выпущенный предприятием Бернгарда Шпинделя - кумира полиции, частных сыскных агентств и гангстеров, специализирующихся на шантаже, - фирменный "Минифон". Кэлвин долго сидел в машине и тренировался записывать и стирать; емкость ленты и запас хода поразили его.
Все произошло так, как и задумал Гордон. Он включил магнитофон, еще не войдя в кабинет, зная, что больше часа не проговорит, а его крошка мог тянуть ленту два часа.
Говорить он начал осторожно, сказав, что газеты и комиссия по расследованию причин гибели "Боинга" не ведают усталости и их интерес не притупился.
Неожиданно человек, которого всегда боялся Кэлвин, разоткровенничался, наговорил столько, что за глаза хватило бы лет на двести тюрьмы. Гордон даже изумился: такая неосторожность! Или ему наконец повезло? Впервые за долгие годы… Он взмок, на минуту подумав, что магнитофон не сработает, второй раз такая удача не свалится. Он, видно, чем-то выдал свое волнение: ортопедические ботинки скользнули под кресло, глаза их владельца, мгновенно умолкшего, расширяясь, вперились, в Гордона Кэлвина.
Молчание длилось недолго. Кэлвин боялся за сердце, он накачал себя до предела, раскалил добела и сейчас - говорят, есть люди с таким слухом - дрожал, представив, что в тишине его собеседнику удастся услышать работу моторчика.
Пронесло!
Проговорили около часа. Кэлвин ушел успокоенным: все получилось, теперь его никто не остановит.
Он мчался домой, проскочив два красных светофора, взлетел на свой этаж, забыв воспользоваться лифтом, пот катился градом, когда он ввалился в квартиру и толкнул двустворчатую дверь в гостиную так сильно, что застекление одной из створок жалобно пискнуло и черная трещина зазмеилась сверху донизу; Кэлвин подключил магнитофон к усилителю и нажал воспроизведение…
Отличная машина! Вот его шаги, он входит, едва слышный скрип двери и сразу приветствие - постылый голос; вот пепельницу передвигают к краю стола; обмен ничего не значащими фразами - идеальная слышимость. Вот про газеты и комиссию. Кэлвин сорвал плащ и швырнул на пол - сейчас начнется, после слов: "Вы слишком изводите себя!"
Но что это?! Шорох, назойливый и ровный, щелчок, потрескивание, чуть усиливающееся, чуть стихающее… Что это?
Гордон не подозревал, что, когда магнитофон включен на запись, работает генератор записи, и это все равно что включен микропередатчик. Как только он переступил порог кабинета человека, которого всегда боялся, люди того уже знали, что Кэлвин пришел с магнитофоном.
Кэлвин перематывал пленку назад, ничего не понимая: отлично записаны шаги, проклятая пепельница до одури елозит по столу, слышно все! Он изучил запись до мелочей, посекундно, обнаружив ранее не услышанные звуки: вот плюнула пламенем зажигалка, вот сдавленный хрип прочищаемого горла, снова слова про газеты и комиссию, которая заполучила черный ящик с "Боинга", рухнувшего у берегов Ирландии, и… неожиданно обрыв, похоже, слушаешь тишину, пустоту.
Гордон не знал, что работа его магнитофона была зафиксирована сразу же, как только он его включил, и запись - все то, о чем так неосторожно говорил человек, которого он всегда боялся, - стерта. Он не подозревал о такой возможности, не знал аппаратуры и технических ухищрений, не понимал, что произошло, но сразу догадался: погиб!
Кэлвин истерично задвинул три стальных засова на входной двери и, вернувшись в комнату, достал пистолет, зная наверняка, что не сумеет воспользоваться им; он приставил ствол к виску и увидел в зеркале, как светлые волосы облепили вороненую сталь. Гордон швырнул пистолет на диван и разрыдался.
В этот вечер он не считал проносящиеся в ночи автомобили, а ждал, когда к нему наведаются, ждал так упорно, так изводя себя, что к полуночи стал молить бога, чтобы пришли поскорее.
…Все в жизни Гордона изменилось с появлением Мэрион Пуш. Он - взрослый мужчина - совершенно потерял голову; когда они виделись - опыт, хватка, умение не доверять и не восторгаться отлетали; он терялся, как мальчик, поражался: глупа! И тем более удивительно, что он цепенеет, когда ее пухлые губы шевелятся в ленивой улыбке, обещающей ласку и негу. Из-за Мэрион Кэлвин ушел от семьи, из-за Мэрион его финансовые дела пошатнулись, из-за Мэрион он пошел на риск: согласился принять помощь того, в ортопедических ботинках, и дал затянуть себе петлю на шее.
Юное создание, не скрывая, пировало победу над взрослым мужчиной, позже чутье подсказало Мэрион, что толика великодушия лишь укрепит ее позиции, и она, поступившись обычным безразличием, заводившим Кэлвина с пол-оборота, стала время от времени выказывать своему избраннику по виду искреннюю признательность.
Когда денежные дела Кэлвина пошли на лад, Мэрион стала мягче и податливее, уделяла ему много времени, похоже, если не полюбила, то привязалась; Гордон надеялся, что привязанность неизбежно перерастет в любовь, о большем в жизни он и мечтать не смел. И сейчас он решил действовать всего лишь оттого, что внешняя сила, грубая и жестокая, грозила отнять у него Мэрион.
Ночь тянулась бесконечно долго и нехотя уступила место неверному свету утра. Кэлвин не сомкнул глаз, красные веки слезились, он брился, стараясь растянуть процедуру, чтобы не встать вновь перед необходимостью действовать.
После телепрограммы "Ваш аквариум" Гордон решил записать видеокассету с признанием - рассказать о своем участии и роли других в подготовке гибели "Боинга" у берегов Ирландии. Он переоделся в свежую рубаху, повязал неброский галстук и, к собственному удивлению, не волнуясь, выложил и записал все, что хотел.
Мэрион позвонила сама, и он расценил это как добрый знак. Он попросил о небольшом одолжении. О чем именно? Пустяк! Заедет - узнает. Мэрион жила с родителями, и Гордон не настаивал, чтобы она переехала к нему, цепляясь за образ приличной девушки, которой небезразлично, что о ней скажут и подумают отец и мать.
Мэрион приехала быстро - в субботу она принадлежала себе, Гордон встретил ее внизу и передал видеокассету. Он надеялся, что в лицо девушку никто не знает: мало ли кто выходит из подъезда многоквартирного дома? Кэлвин испытывал угрызения совести, думая, что подвергает Мэрион опасности, но сам успокаивал себя, что ей ничто не грозит; он полагал, что его личная жизнь никого не интересует, а его обычная осторожность в контактах гарантирует скрытность его интимного бытия. Мэрион сунула кассету в сумку, привстала на цыпочки и поцеловала Кэлвина: она преисполнилась важности выполняемого поручения, обычная дурашливость уступила место подтянутости.
Обычно Гордон не провожал Мэрион дальше дверей подъезда, где она бросала "миникупер": сегодня девушка сказала, что припарковала машину на площадке у отеля. Мэрион шла не спеша, и Кэлвин любовался ее фигуркой, он даже приоткрыл дверь и невольно сделал несколько шагов вслед, его обдало горячей волной обожания и страха: что же он наделал? Вдруг с ней что-нибудь случится? Кэлвин, не понимая, что с ним происходит, бросился вслед, замер и… нет! Невозможно! Это видит не он! И впереди не Мэрион!
В конце квартала пласталась машина - не ее "миникупер", а другая, и Мэрион юркнула в нее. Гордон видел, как Мэрион скрылась в машине, которая принадлежала одному из людей человека, которого всегда боялся Кэлвин. Значит, она и приехала на этой машине, они знали ее, а она знала их и давно?
Кэлвин вернулся домой и на полную мощность запустил концерт Баха. Лавина звуков придавила; он молил бога, чтобы сойти с ума, утратить возможность отличать следствия от причин, не понимать мотивов чужого поведения, не понимать вообще ничего, погрузиться в вязкое бессознательное марево, в котором всю жизнь плавают сумасшедшие.
Днем позвонил скрипучий голос, осведомился, как дела, и высказал предположение, что вчерашний разговор прошел не без пользы. В конце Гордону сказали: "Все глупости, которые вы могли сделать, вы сделали".
После такого признания Гордону Кэлвину оставалось лишь одно - ждать.
Прошло полгода, и сейчас Брюс Сарджент, развалясь в удобном кресле посреди травяного поля гольф-клуба, провожал глазами фигуру Кэлвина, чуть грузную, передвигающуюся и ловко и вразвалку.
Сарджент упрекнул себя, что дал Гордону слишком оторваться от себя, разделяющее их расстояние сразу не покроешь. Брюс нехотя поднялся и неспешно направился за Кэлвином. Ускорил шаг: ему показалось, что Кэлвин припустил, словно пользуясь тем, что Сарджент безмятежно греется на солнце.
И вдруг Гордон побежал! Вот и угол клубного здания… Его бег бросил Брюса в жар - он тоже побежал, и сразу словно цепкие пальцы сжали глотку и перекрыли дыхание.
Кэлвин резко обернулся. Сардженту показалось - слишком велико расстояние! - что губы безумца сложились в "прощай" и он скрылся за углом здания.
Сарджент бежал что было мочи, почти не дыша. Его отделяли от угла здания всего две-три секунды бега, когда прогремел выстрел.
Брюс замер, будто пуля поразила его, дыхание перехватило намертво, он вцепился в шею, пытаясь захватить хоть глоток воздуха, перед глазами поплыли красные и оранжевые круги…
Спешить не имело смысла. Брюс выровнял дыхание и обогнул угол здания: первое, что он увидел, - открытый багажник автомобиля.
Подобрав к животу ноги, лицом в пыли лежал Гордон Кэлвин, рядом - винтовка, та самая, выбранная в оружейной лавке в присутствии Сарджента. Скорее всего, Кэлвин выстрелил себе в рот; Брюс немало повидал за годы работы в полиции, но привыкнуть так и не сумел; он отвернулся и сделал глубокий вдох, чтобы подавить рвотные позывы.
Люди с носилками бежали слишком медленно от флигеля, примыкающего к клубному зданию; нелепо размахивал руками высокий человек в панаме, бледнели лица игроков, медленно приближавшихся со всех сторон и напоминавших безвкусно раскрашенные куклы в руках неумелого кукловода.
Над телом Кэлвина склонились люди. Сарджент знал: напрасно, после такого выстрела выжить невозможно. Он подошел поближе: винтовка лежала как раз там и так, как если бы Гордон сам помог себе решить свои проблемы; когда Брюс только обогнул угол клубного здания, он успел заметить: рядом никого, густые кусты близко подступали к "остину" Кэлвина, и все, что произошло, случилось без участия посторонних.
Безумец добился своего!
Полиция прибыла быстро, во главе с самим Макги; капитан безмолвно ткнул ладонь Сардженту и кивнул.
Все делали сноровисто и толково. Макги сказал, что присутствие Сарджента удачно: не возникнет кривотолков, очевидное самоубийство. Брюс старался не замечать, как ворочают тело Кэлвина, как его светлые волосы полощутся в пыли, а на брюки налипает кровь пополам с грязью.
Мелькали рулетки; эксперт с мышиной мордочкой крутился вокруг машины Кэлвина и время от времени исподлобья посматривал на Сарджента.
Все, как и раньше, думал Брюс и старался запомнить подробности: кто как стоял и что делал - лишь бы отогнать дурные мысли: снова без средств к существованию и не выполнил контракт с Бейкером. Теперь неустойка по соглашению и долги, которые неосторожно наделал Сарджент, ставили его в безвыходное положение.
Часть третья
Те, кто платит
Мисс Фаулз сидела напротив Сарджента, сцепив пальцы, и не отрывала взгляд от скатерти. Брюс все рассказывал: корил себя, что не догадался проверить багажник "остина" и слишком расслабился в загородном клубе; качал головой и убеждал Дайну, что из-за проклятого удушья не смог добежать вовремя - не хватило считанных секунд, и Дайна, дотронувшись до его руки, заметила, что всем всегда не хватает самой малости.
Все сразу рухнуло. Еще вчера они строили планы, а сейчас Сарджент выглядел как человек, внезапно узнавший, что неизлечимо болен; он не видел выхода еще и потому, что поговорил с Майером, и тот впервые был сух, хотя и любезен.
Прощались тихо, без надрыва; Брюс, в который раз, оценил такт Дайны, ее умение не накалять атмосферу: своевременной шуткой или прикосновением разряжать напряжение. Он так привык смотреть ей вслед, провожая в другой город, что, вспоминая Дайну, их вечера, ее манеру ходить, чаще всего представлял мисс Фаулз с дорожной сумкой, перекинутой через плечо, в стеклянных дверях, ведущих к летному полю.
Сарджент никогда не думал, что окажется в суде. На него смотрели с любопытством. Только что газеты описали самоубийство Кэлвина, и только тогда Брюс вспомнил, почему ему казалась знакомой фамилия безумца: он читал о Гордоне в связи с гибелью самолета у берегов Ирландии; теперь газеты сообщили, что после тех событий крупный чиновник федерального управления тяжело заболел и наконец покончил с собой. Еще газеты писали, что все произошло на глазах мистера Брюса Сарджента, бывшего офицера полиции, человека с безупречной репутацией, свидетельские показания которого исключали возможность заговора и предумышленного убийства. Опыт мистера Сарджента, его добросовестность и неподкупность в сочетании с заключением экспертов освободили полицию от рутинной процедуры перепроверок, обычно возникающих, когда погибают влиятельные лица. Кэлвин ушел из жизни, и все о нем забыли.
Суд поддержал иск Бейкера, который выступал через своего адвоката и сам ни разу на процессе не появился: адвокат Бейкера представил контракт с нотариально заверенными подписями Сарджента, и неглупый защитник Брюса Бад Шульцман уверил того, что надо или платить огромную неустойку, или…
Платить было нечем.
Сарджента препроводили в тюрьму. Он написал об этом мисс Фаулз, шутливо сообщив, что отдохнет два года за счет налогоплательщиков.
Постепенно Сарджент обживался в тюрьме: в камере на двоих все же веселее, чем в блоке ди второго яруса, где сидели по одному.
На койке у противоположной стены дремал Хлюпик, так прозвали сокамерника Брюса: из-за заболевания носоглотки тот всегда шмыгал носом. Хлюпик ненавидел весь мир, но Сарджент подозревал, что это всего лишь маска, поскольку, уверяя всех кругом, что люди - падаль, на деле Хлюпик оказывался справедлив, не подличал и всегда принимал сторону слабого. Изъясняться с Хлюпиком было не сложнее, чем с двухлетним ребенком: он или молчал, или использовал всего три возможности для ответа на любые вопросы: "тля", "ублюдок" и "ничего себе". Последние слова в устах Хлюпика считались высшей похвалой.
Из коридора доносились звуки вечерней поверки:
- Блок эйч, первый ярус - тридцать шесть человек. Блок би, первый ярус - тридцать шесть человек. Блок ди, второй ярус - восемнадцать человек…
Время отходить ко сну постучалось в камеру отрывистыми хлопками железных дверей внизу и гортанными выкриками тюремного персонала. Лежать полагалось лицом вверх, и Сарджент долго не мог к этому привыкнуть: он-то как раз любил засыпать на животе, обняв подушку и мысленно беседуя с мисс Фаулз. В первое время, засыпая, он переворачивался на живот, но дежурный охранник просовывал резиновую дубинку сквозь прутья ограждения и тыкал спящего в плечо сильно и неожиданно. Брюс, ничего не понимая, вскакивал.
- Дрыхни на спине!
Если дежурил Одноглазый - вихрастый брюнет с вставным фарфоровым глазом, тот еще добавлял: "В следующий раз получишь по зубам".
Лежа на тюремной койке, Сарджент раздумывал: Хлюпик однажды сказал, что надо бежать, иначе просидишь всю жизнь. "Отчего? - возразил Брюс. - Кончится срок, и…" Хлюпик смачно высморкался, потом обронил, что ублюдки могут набавлять и набавлять, так что начнешь двумя годами, а кончишь двумястами и никому ничего не докажешь.
- Для чего им это? - показно изумился Брюс.
И тут Хлюпик выказал недюжинную тонкость, а может, пересказал мнение кого-то поумнее: есть люди, которых выгодно заживо похоронить в тюряге, вроде человек и жив, а вроде и нет его, для нормальных людей он как бы умер; обычно так поступают с теми, кто знает лишнее, а начнешь выкобениваться, подошлют такого, как Одноглазый, шепнут ему на ухо: мол, надо! Он тебя и укокошит, а объяснений потом найдут тысячи…
Утром за завтраком Сарджент обнаружил новое лицо: на него пялился Хорхе Носарь. Барселонец нарочито громко колотил ложкой по металлическому судку. Хлюпик, сидевший справа от Сарджента, отодвинул тарелку и недобро бросил:
- Уймись, рубильник…
Хлюпик не успел закончить, как ложка полетела ему в лоб, началась потасовка. С утра дежурил Одноглазый, он и его дружки щедро рассыпали удары, и Сарджент видел, как через клубок дравшихся к нему стремится пробраться Барселонец. Носаря оттеснили в сторону, и Брюс успел заметить, как Хлюпик саданул Барселонцу под дых.
Днем во дворе Хорхе Носарь не появлялся, но Сарджент знал, что сегодняшняя стычка не обойдется без последствий.
Хлюпик понуро сидел на кровати, он допустил ошибку - только что попросил Одноглазого запереть камеру (обычно с утра до восьми вечера ее не запирали), тот отказался, его единственный глаз пронзил Хлюпика насквозь и заметил несвойственный тому страх. Одноглазый понимал, что Барселона непременно притащится брать реванш и не один, а с подручными. Хорхе прибыл позавчера. Одноглазый преследовал свою выгоду: он хотел знать, кто в тюрьме работает на Хорхе, и использовал Хлюпика, как живца.
Барселонец появился около четырех, его сопровождали трое белых и негр с бельмом на глазу по прозвищу Молот. Молот, не вставая на цыпочки, клал мяч в баскетбольную корзину и на спор показывал, что его кулак не влезал в котелок для супа. Хорхе прошел в камеру первым и уселся на кровать Сарджента.
Все молчали.
Носарь скользнул мокрым взглядом по фотографии девушки Хлюпика, прикрепленной к стене, тот шмыгнул носом. Хорхе кивнул, и его подручный Тим Оберстар сорвал фото со стены. Носарь, грубо пнув Хлюпика в пах, расхохотался. Молот перегородил выход из камеры, его слепой глаз подернулся гнойно-зеленоватой пленкой.
- Сарджент, - Барселонец икнул, - я думал, что причитается только тебе, но теперь решил не обижать и твоего соседа.
Хлюпик потянулся к подушке, где лежал фонарь с массивной железной ручкой…
Драка выдохлась нескоро, душная, с всхлипами и почти безмолвная. Одноглазый охранник точно рассчитал, когда вмешаться. Он притащил еще троих с дубинками, и все знали, что его зоркий глаз наблюдал за событиями в камере так же заинтересованно, как поражал безразличием здоровый глаз Молота.
Сарджента увезли в лазарет, через минуту туда же доставили Хлюпика и Оберстара. Барселонец притащился сам и мужественно сносил штопку брови. Молот покинул камеру такой же невозмутимый, как и раньше, на его дубленой коже не осталось никаких следов. После драки он выпил полведра ледяной воды и принялся сам с собой играть в шашки…