* * *
Даже у разведчиков Скорикова в свободные минуты я набрасывался па книгу, подаренную капитаном, разбирался в артиллерийской науке, узнавал, как действует накатник, тормоз отката, затвор, словно предчувствуя, что это может еще пригодиться, что не напрасны слова Поливанова.
Много дней и ночей предстояло мне провести у разведчиков, но первые дни были особенные. На второй же день Скориков в немногих словах рассказал о задании. И когда он рассказывал, я живо мог представить лицо капитана, выражение его серых с синевой глаз, складки над переносицей. И так я легче понимал командира разведчиков - словно за спиной его стоял Глеб Николаевич и продолжал со мной беседу. Час назад он вернулся от командира полка, вернулся, обеспокоенный тем, что у немцев появились на нашем участке фронта тяжелые минометы Их засекла наша авиация. Но в штабе дивизии считают, что противник хочет провести нас, создав ложные позиции. Наше наступление начнется через два дня. Командир дивизии принимает решение - мне кажется, что Виктор сообщает это голосом капитана, - послать за линию фронта группу артиллерийских разведчиков. Невидимая цепочка военной логики тянется именно к нам, именно Глебу Николаевичу говорит комполка:
- Знаю, у тебя толковые ребята…
И вот уже капитан рукой Скорикова обводит на карте квадрат, в котором расположилась предполагаемая батарея немецких тяжелых минометов, и я живо представляю себе, как мы идем по ночному лесу к этому квадрату. Наверное, это похоже на партизанские наши дороги, километры которых мы не считали, не мерили, но которые оставили в нас навсегда чувство тревожной зоркости. С нами будет рация.
…Вот он, долгий летний вечер с зеленоватым послезакатным светом, первой россыпью звезд, лесными запахами, с его таинственным и тревожным молчанием, которое заставляет нас прислушиваться к каждому шороху, всматриваться в каждый куст, в каждую колдобину, в каждую тень.
Стемнело так, что я не различал лиц шедших со мной. Мы благополучно миновали нейтралку. Было нас четверо. Вот и квадрат, где должна была располагаться батарея тяжелых минометов и который казался таким маленьким на карте.
Перед нами было чистое поле, за полем - лес, ничем не примечательный, и мы решили ждать. Заговорит же, наверное, немецкая батарея. Должна заговорить, не провалилась же она сквозь землю. Мы лежали в высокой траве и посматривали на часы. Рядом со мной - Скориков, дальше - Устюжанин и Воронько. Тишина. Над самыми нашими головами прошелестели крыльями три утки.
- Хорошо замаскировались, - заметил вполголоса Воронько. - Даже утки за своих принимают.
- К отлету готовятся небось, - сказал я. - Сезон скоро охотничий, бывало, в это время дичь в стаи сбивалась.
- После войны все по-другому будет, - возразил Устюжанин. - Утки будут прямо на мушку садиться.
- Тише! - осадил Скориков.
- Чего тише-то? Все равно тут мы одни - и никаких минометных батарей, - услышал я досадливый шепот Устюжанина.
- А пусть бы она провалилась, - хохотнул про себя Воронько, - кто ж против этого?
- Там дом, у самого леса… - сказал я.
- В лесу-то она не может стоять, братцы, - сказал убежденно Устюжанин.
- Черт ее знает… А может быть, и может, на поляне, - возразил Скориков - Вот возьмет и встанет. Но самое ей место на опушке. - Он зябко передернул плечами, повернул ко мне загорелое лицо, и я понял, что он рад был бы моему совету, но я в смущении отвел глаза: не знал, не мог сказать нужных слов.
- Уж не напугали ли мы ее, братцы?
- Она, Воронько, твою самокруточку за гвардейский миномет посчитала.
- Зубоскаль, зубоскаль, на том свете нам это зачтется, - отвечал Устюжанину Воронько. - К дому бы пробраться…
- Я пойду, - сказал я.
- Но только со мной вместе, - добавил Скориков. - Устюжанин, Воронько остаются здесь. Старший - Устюжанин.
Мы поползли и через несколько минут были у изгороди палисадника. Это был просторный рубленый дом с двумя сухими светлыми комнатами. Его охраняли высокие сосны вперемежку с елями.
- Вот это хоромина! - прошептал я. - Тут можно целую роту разместить.
От леса тянулась к дому широкая полоса кустарника с тропинкой посередине.
- Давай проверим, куда тропа ведет, - приглушенно сказал Скориков.
По кустам рядом с тропинкой мы добрались до самого леса, потом вернулись. Обошли дом кругом. Ничего особенного. Раздолье, свежая трава почти до пояса, желтые цветы, и на них гудят коричневые шмели… Серые кузнечики стрекочут на самом крыльце.
- Ладно, - сказал Скориков, - давай-ка на чердак! С чердака виднее!
Мы поднялись по деревянной лестнице, которая лежала на вытоптанной траве под самым лазом и которую приставили к степе Лейтенант - впереди, я - за ним.
С чердака внимательно осмотрелись. Скориков обнаружил просеку, идущую в глубине леса.
- Вот, Валя, по ней и пойдем, когда стемнеет!
Я отошел от лаза, вглядываясь в полусумрак, окаймленный стропилами и конусом крыши. И вдруг замер: под крайними, удаленными от нас стропилами, на тяжелой деревянной поперечине лежал человек… девушка. Как будто открылся совсем иной, фантастический мир, и сердца не принимало его, а разум говорил: он, этот мир, существует, это не миф, не сказка, вот он, смотри внимательнее… Девушка была похожа на Наденьку На лице и обнаженном теле ее ко было крови, лицо было спокойно… так казалось. Глаза закрыты, на груди - следы ожогов, пальцы левой руки сломаны. На вид ей было лет семнадцать.
Подошел Скориков. Мы подняли тело девушки, оно было совсем легким. Какая-то горячая волна прошла по моим вискам, дошла до пальцев, и они дрогнули, что-то дикое, злое овладело мной, я едва справился с собой. Лицо мое побледнело, губы скривились.
Выбрали место для могилы, рядом с домом. Земля была мягкой, податливой. У изголовья посадили рябинку, которую Скориков выкопал у крыльца и перенес вместе с огромным комом земли, чтобы она лучше прижилась.
Мы как будто сговорились с ним не вспоминать о девушке вслух. Но по тому, как Скориков вдруг умолкал или отвечал невпопад, ясно было, что тоже думал о ней. Я видел ее теперь на фоне этого леса, такого ласкового, светлого издали…
- Что с тобой?
Я не ответил. У крыльца дома - опять она, такая, какой я увидел ее на чердаке. Снова точно приступ, дрожь, туман в глазах… глухой неожиданный вскрик. Ах, какая горячая у нас кровь, кровь славян, диких финнов, сарматов! Я пошатнулся. Как тогда, в Михайловке, в школе, где были заложники…
Скориков тормошил меня, успокаивал. Я оттолкнул его:
- Иди, иди!
И он действительно исчез куда-то, потом вернулся с газетой в руке.
- Вот, под крыльцом нашел, на, почитай. - И он протянул мне четыре пожелтевшие надорванные страницы.
Это были "Известия". Я прочел дату: вторник, 12 апреля 1932 года.
- Сегодня тоже вторник, - сказал он.
- Разве? - спросил я. - Значит, вторник… Смотри-ка, здесь пишут о результатах выборов в Германии. "Во втором туре президентских выборов правительственный блок добился своей цели - Гинденбург оказался избранным абсолютным большинством голосов".
- Про Гитлера что?
- Вот… Гитлер собрал почти на шесть миллионов голосов меньше
- Еще что там о выборах писали?..
- Есть сообщение "Роте фане". Гитлеровцы распространяли подложные листовки за подписью компартии.
- Знакомый почерк. Все средства хороши… Ладно, ты читай, а я пойду Устюжанина и Воронько позову.
Я развернул пожелтевшие страницы, чтобы окунуться в день вчерашний или, быть может, забыться?.. Чем жила планета в 1932-м?
"Налицо много признаков, - пишет американский журнал "Чайна уикли ревью", - что САСШ могут в недалеком будущем признать Советскую Россию… В период мирового кризиса, когда окончательно доказана невозможность заставить платить Германию, так же ясно, что будет безнадежной всякая попытка заставить Советское правительство признать старые долги… Обстановка значительно изменилась с тех пор, как государственный секретарь Юз отверг советское предположение, что признание облегчит торговые сношения между двумя странами, заявив, что "Россия является огромной экономической пустотой". Выгоды от торгового договора между САСШ и Советской Россией будут бесспорны.
…Европейская концессия, европейский вексель, европейский кредит - могучие взрывчатые материалы, которые надежнее интервенции и скорее, чем последняя, уничтожат власть коммунистических утопистов. Декламацию о священных принципах христианской цивилизации надо оставить попам и истерическим бабам европейских политических салонов. "Торгуем же мы с каннибалами", - бросает Ллойд Джордж свою крылатую, облетевшую весь мир фразу"…
И рядом вдруг вспыхнули несколько строк:
"Ленинград. 11 апреля. Состоялся первый рейс советского дирижабля УК-1. После пробы моторов стартовая команда отпускает корабль. Ровно в 7 часов дирижабль УК-1, плавно набирая высоту, летит к Московским воротам, поворачивает на Бадаевские склады, в Литовку, к Витебской железной дороге и, обогнув Волково поле, берет курс на Салюзи. В 7 часов 58 минут УК-1 благополучно спустился в Салюзи…"
О, я вспомнил. Об этом полете писана моя двоюродная сестра из Ленинграда, а еще я слушал радио. Тогда мне шел девятый год. Было это как будто совсем недавно. Я отложил газету и с минуту сидел на деревянной лавке, но тревожащие видения начали овладевать мной, и я заставил себя вернуться к пожелтевшим листам.
"Алюминьстрой. 11 апреля, РОСТА. Вступает в строй первый в СССР алюминиевый комбинат. Началась загрузка склада бокситов".
"Шанхай. 10 апреля. ТАСС. Агентство Гоминь сообщает из Ханькоу, что после отъезда комиссии Лиги наций японские военные суда снова возвращаются в Ханькоу".
Строчки смешались, я закрыл глаза. По неосознанной ассоциации опять вспомнилась Наденька. Из моего детства. Как будто воочию увидел я дорогу на Войново. Полыхнул закат, и пламя его угасло. Над изломанной линией сосновых вершин поднялся давний послезакатный свет. Небо стало глубже, вынырнули звезды. Я видел сейчас ясный теплый вечер, тот самый вечер… Я улавливал, казалось, тепло, исходившее от нагретых солнцем стволов Усилием воли я вернул несколько странно-волшебных минут под кронами деревьев, на песчаном откосе у ее дома. Чудились призрачно-неуловимый шелест кожанов, затаенно тревожный крик птицы, белые летучие огни парящих над крапивой мотыльков. И падучая звезда прочерчивала небо, И росчерк ее казался мне теперь исполненным тайного смысла: он перечеркивал многое в моей жизни, той, старой жизни.
* * *
Стемнело. Скориков скомандовал:
- Идем к просеке!
Шли быстро, почти не таясь, теперь каждая минута работала на врага Лес был пустынен. Одинокие вечерние птицы хлопали крыльями, потрескивал валежник под нашими кирзачами, прорезались звезды над нашими головами, и мне казалось, что девушка на чердаке приснилась, да и весь минувший долгий день - тоже.
За узкой луговиной с лесным ручьем - перелесок, за ним - поляна Взошла луна, и в ее матовом свете молча разглядывали мы стволы минометов, немецких солдат подле них, часовых поодаль. Молча двинулись назад. Когда вернулись к дому, Устюжанин передал по рации кодом все, что следовало передать. А нам пришел приказ: возвращаться!
В ОГНЕВОЙ ВЗВОД
В огневых взводах не хватало людей, и вскоре капитан снова отрядил меня в орудийный расчет Поливанова. В глубине души я был рад этому решению. Разведка, конечно, дело нужное, но мне хотелось видеть врага через прицел орудия. Да и скучал я по своему расчету - сам себе удивлялся, когда это я успел привязаться к этим ребятам.
- Расскажи что-нибудь! - потребовал Леша Пчелкин, когда выпал свободный час.
- О чем тебе рассказать? О том, что ближе к нам, или о том, что дальше?
Он смотрел на меня так, словно чуял подвох, и, удостоверившись, что я настроен серьезно, сказал:
- Расскажи о том, что дальше.
Я молчал с минуту, мысленно пробегая страницы книг с обгоревшими переплетами. Они мелькали передо мной как наяву, словно я снова попал в библиотеку. И вдруг одна из страниц застывала неподвижно, и я снова прочитывал ее, теперь уже вслух. Останавливался и спрашивал Пчелкина, знает он это или нет. А он, конечно, никогда не видел такой библиотеки, и ему не приходилось читать обгоревших книг той первой военной зимой…
- Хочешь, расскажу, как ирокезы строили небоскребы и мосты?
- Расскажи… А кто эти… ирокезы?
- Индейцы, краснокожие, слыхал?
- Слыхал. Ну и как они строили?
- Есть небоскреб в Америке, больше ста этажей. Так вот, они работали без спасательных поясов.
- И не страшно?
- Не боятся они высоты. Они половину всех мостов там построили.
- В Америке?
- На северо-востоке. Они живут у Великих озер… Я читал как они карабкались по железному каркасу, зажав щипцами раскаленные заклепки. А каждая заклепка в килограмм.
- И много их там, ирокезов?
- Сейчас мало осталось. Купера не читал?.. Их истребили.
- Жаль, хорошие летчики были бы.
- Летчики из них получились бы что надо.
Я задремал, закончив нехитрый рассказ, но Пчелкин растормошил меня, и я рассказал ему с серьезным видом об автомобиле с помятым взрывом радиатором, который после второй бомбежки выправился совершенно.
- Да ну? - тихо удивился Пчелкин. - Сочиняешь! Расскажи еще что-нибудь. Только правду.
Я рассказал ему о термитах, которые выращивают грибы. Они вспахивают и боронуют свой огород лапками, удобряют его остатками растений. Когда почва готова, термиты сажают через правильные промежутки кусочки грибницы.
- Как люди, - заметил Леша.
- А есть муравьи портные. Для постройки гнезд они сшивают листья деревьев.
- Хорошо живется разной твари… - задумчиво пробормотал подсевший к нам Поливанов.
* * *
За нашими плечами - бои и тяжелые, долгие переходы, но бодрость Пчелкина, какое-то душевное его здоровье удивляли… Поздно вечером я видел его у речки. Он вел в поводу коня. Медленно, как-то смиренно вел его, и красно-чалый конь шел за ним уступчиво, бережно переступая усталыми ногами, опустив голову. Повод ни разу не натянулся, конь осторожно нюхал воду, но не ступал в нее, ждал… Они вместе вошли в реку, и темные струи раздались перед конским крупом и ленивой, невысокой волной набежали на берег - от нее шелохнулись тростники и заводи.
Они поплыли на тог берег. Пчелкин нырнул, а конь обеспокоенно косил глазом. Но тотчас успокоился, как только показалась над водой голова Пчелкина и он снова заработал руками Они вышли на другой берег, и вдруг все переменилось: они побежали по берегу - сначала человек, за ним конь. Послышались ржание, звонкое, веселое ржание коня, глухие удары его копыт и снова тихое, протяжное ржание… А человек крикнул что-то веселое, что-то похожее на "огой!" или "оэй!". И конь припустил так, что далеко оставил за собой человека, и, поняв оплошность, остановился и стоял, повернув назад голову. Человек приблизился к нему, и они снова побежали, но теперь они были связаны поводом, и конь бежал впереди, как будто это он вел человека в поводу…
- Гей! Гей! - кричал человек и бежал вслед за ним; оба промелькнули в прибрежных кустах; красно-чалый конь был похож на быструю тень. И человек, светлое продолговатое пятно, летел за ним так быстро, так резво перебирал ногами, что я не успевал ловить мелькание странной группы в темневшей ночной зелени…
- Оэй! - донеслось до меня издалека.
- И-и-и! - задрожал воздух от ржания. Оно было пронзительным и еще более веселым, чем когда конь увидел другой берег.
Они ушли дальше от берега, так что я теперь не видел их. Только слышал человеческий крик: "Оэй!", конь отзывался: "И-и-и!"
* * *
Фонарь "летучая мышь" на железном крюке, густые тени, яркое пятно света над картой, бинокль, планшет на столе, охапка зеленых веток в ведерке на полу. За столом - замполит батареи лейтенант Иван Драгулов, бойцы сидят на низких, наспех сколоченных чарах. Идет разговор.
- А что пишут в газетах? - раздается заинтересованный голос.
- Да вот пишут, что Гитлер малость напутал, объявил, что под Орлом и Белгородом не немцы первыми перешли в наступление, а Красная Армия.
- Хитрит, бандюга. Карты путает.
- Зачем это нужно ему? - спросил сержант Поливанов. - Какая от этого выгода?
- А Гитлер жаждет триумфа, компенсации за Сталинград. Сам рассуди: под Курском он бросил против нас не один десяток дивизий, в том числе немало танковых, перебросил из Западной Европы самолеты, а потом подумал-подумал, да и решил подороже продать свои первые успехи: мол, Красная Армия перешла в наступление, а он, Гитлер, не только сумел оборону удержать, но и перехватил инициативу.
- Трудно было там… на Курской дуге.
- Да уж не сладко.
- Газеты пишут об артиллеристах, отбивающих атаки "тигров". По бронированным зверям вели и ведут огонь прямой наводкой, драться приходилось и в окружении, пока не подходили наши. Сейчас совсем другое дело в смысле обстановки, - пояснил Драгулов. - Теперь немец бежит, и я думаю, артиллеристы за ним все же поспевают. Как вы думаете?
- Да уж не отстанем теперь до Берлина, - раздался уверенный голос.
- Танкистам нашим тоже нашлась там работа. Командир танкового взвода лейтенант Бессаробов на своей тридцатьчетверке за один только день уничтожил три фашистских "тигра".
- Не могут немцы теперь так воевать, как раньше, факт.
- А вот что я вам расскажу об одном нашем летчике… Фамилия его Горовец. На своем истребителе он атаковал двадцать вражеских бомбардировщиков. Запомните: двадцать! И сбил за каких-нибудь полчаса девять из них. Никто еще в одном бою не сбивал девять самолетов. Достойный пример и для нас, артиллеристов.
- А сам Горовец? Жив?
- Погиб в этом бою. И показал тем самым, как погибает настоящий человек.
- Может, скоро наша очередь. Будем наконец наступать. Сидим здесь в обороне…
- Всему свое время К тому же в обороне не легче, чем в наступлении.
- Это уж точно, не легче. О чем еще пишут?
- Союзники наступают в Сицилии. Сначала приземлились парашютисты, взяли плацдармы, потом началась переброска частей на планерах.
- На планерах над морем? Неужто осилили?
- Самолеты буксировали эти планеры почти до острова.
- Чудно как-то все…
- Да пусть хоть так помогают!
- Пора бы им настоящий второй фронт открыть!
Кто-то заботливо протягивает Драгулову газетный лоскут.
- Пишут еще о тех, кто в войне не участвует, но в мыслях идет намного дальше Наполеона. Есть ведь и такие. Польский министр Мариан Сейда заявил, что он за федерацию народов Европы, начиная с Литвы через Польшу, Чехословакию, Венгрию, Румынию и до самой Югославии и Болгарии. На что это похоже, Пчелкин, как по-твоему?
- Делить шкуру неубитого медведя, вот на что это похоже, товарищ лейтенант.
- Нет, Пчелкин, ошибаешься. Это посерьезней. Министры сидят в Лондоне, далеко от Польши, и хотят… Чего они хотят, Долина?
- Чужими руками жар загребать…
- Нет, брат. Тоже неточно. Им только рук чужих мало. Они хотят, чтобы целые народы, и поляки тоже, отдавали бы жизни сынов своих и дочерей, а им достались бы места министров в этой новой федерации, и они поспешат туда в белых манишках после того, как затихнут выстрелы. Ясно?
- Ясно, товарищ лейтенант.