– Да я… Есть, господин майор… Вот … ! Б…! Снял… – голос оборвался, капрал упал на колени, выдохнув, – О-о… Сердце… Давит! – капрал вдруг схватился за грудь. Потом – за горло. Голова запрокинулась.
Тело, постояв пару секунд на коленях, рухнуло ничком. Голова, до этого почти достававшая лопатки, сильно ударилась – лицом об пол. Забрало каски отщёлкнулось.
Майора поразило выражение глаза, уставившегося на него: там застыл ужас и непереносимая боль… Лицо посинело, рот словно свело судорогой. В углу появилась пена.
Словом, набор всех чёртовых "симптомов", что они видали и у несчастных "девочек". Удушье, острая сердечная недостаточность. Дикая боль.
Майор и сам рефлекторно схватился за грудь. Но заставил себя быстро вдохнуть исчезнувший вдруг куда-то воздух:
– Взвод! Приказываю: НЕМЕДЛЕННО всем раздеться до гола! Обмундирование и оборудование бросить в камеру санобработки! – он и сам поспешил подать пример. Через тридцать секунд сопения и побрякивания ни на ком не осталось ни лоскута одежды – вот спасибо новому комплекту защитной одежды "Ратник": никаких пуговиц! Всё – на липучках!
Камера санитарной обработки явно не была рассчитана ещё и на боекомплекты с оружием, но – запихали! И лишь когда бронированное десятисантиметровое стекло отделило приёмный люк от коридора, майор вздохнул немного посвободней:
– Кто-нибудь… Чувствует что-то… необычное? Боль? Копошение на теле? Нет? Немедленно осмотреть друг друга! Да-да, совсех сторон!
Только убедившись, что все опять пялятся на него, отрицательно качая головами, он позволил себе перевести дух, невесело усмехнувшись:
– Что, непривычно общаться словами вживую?
– Так точно, господин майор. По-дурацки звучит. И эхо какое-то… – сержант ответил за всех, поскольку большинство могли только стыдливо прикрываться ладонями, стараясь снова не пялиться на з…цу и остальные части тела соседей. (Что ж делать! Похоже, этого: сравнивать "достоинства" – свои и чужие – не отнять у настоящих мужиков даже в столь дикой ситуации! "Победил", кстати, с точки зрения "призового кобеля", новичок – рядовой Билл Хинц.)
– Ладно. Будем надеяться, что успели. Бедный Азамат. Царствие ему Небесное… Однако благодаря ему мы все живы. – все невольно оглянулись на распростёртое в той же позе тело за стеклом. Туда же посмотрели теперь и все.
Пауза затянулась. Наконец Дорохов развернулся и помахал в ближайшую камеру наблюдения, жестами давая понять, что у них всё нормально, но они мёрзнут, и хорошо бы прислать какую-нибудь одежду.
Генерал оказался понятлив и гуманен: не прошло и пяти минут, как через тамбур им вбросили девять комплектов старого доброго десантного обмундирования: защитные штаны, тельняшка, гимнастёрка и полусапоги. Плюс солдатские ремни. Воняло всё это ужасно: не то – плесенью (Нереально!), не то – капролактаном. Или, что вероятнее – старыми дизенсектантами.
Интересно, на каком складе старинного утиля интендант всё это раскопал?
Но придираться и капризничать не время: только одевшись, майор понял, что у него зуб на зуб не попадает. Да и остальных – тоже. И это – не только от холода.
Тело капрала всё ещё лежало там, за стеклом – на виду и у них, и у, несомненно, настороженно наблюдающего за карантинным блоком начальства.
Однако комментариев…
– Майор. – радио у потолка вдруг ожило, – Проведите своих людей в комнату "Це-восемнадцать". Мы должны провести полное обследование.
– Есть, сэр!..
Комната Це-восемнадцать, похоже, ранее никогда не использовалась.
Во всяком случае, при ознакомлении с пристыкованным к Авианосцу карантинным Блоком, где им всем придётся теперь неопределённое время жить, пока их не признают "безопасными" и "чистыми", бойцам группы Дорохова её не показывали. Да и ему самому – тоже. Похоже, опасная штуковина. Для здоровья. Или "шибко" секретная.
Потому что даже от общего блока Карантина комнату отделяли могучие стальные переборки. Как понял Дорохов, ещё и со свинцовыми вкладышами позади брони.
И теперь он понял – почему.
Внутри обнаружился длиннющий узкий – только-только пройти по одному! – коридор. В стены которого оказались вмонтированы ряды пластин во всю высоту коридора – одна напротив другой. И было этих парных пластин, ох, немало…
Голос генерала поторопился "успокоить":
– Проходите медленно. По одному. Мои… э-э… эксперты скажут, когда каждому можно будет двинуться дальше.
Трагикомедия началась.
– Дзасоев – первый. Николаеску. За ним. Хинц. Рихсиев. Паттон. Фуркад… – майор расставил своих в порядке живой очереди, себя, разумеется, оставив напоследок.
У капрала Дзасоева, когда он встал между двумя первыми пластинами, от сдерживаемых эмоций вспотела шея. Во взгляде, который он кинул назад, на Дорохова, тот прочёл собачью тоску и безысходность – похоже, капрал не слишком-то верил, что они выпутаются из передряги живыми… Или останутся полноценными мужиками после явно нехилой дозы облучения, которого сейчас получат по полной.
Но капрал помалкивал, и старался стоять неподвижно, пока голос женщины – похоже, лейтенанта Пратчетт – не сообщил, что ему можно переходить дальше.
Харченко, напротив, оказался настроен оптимистично. И даже, потянувшись, дал капралу здоровенного звонкого шлепка ладонью пониже спины:
– Тащи уже свою тощую …опу вперёд! Родина тебя не забудет!
– Если вспомнит… – это проворчал вполголоса сержант.
– Р-разговорчики! – майор фыркнул. Затем уточнил, – Прекратить. Из-за вас не слышно команд лейтенанта Пратчетт.
И правда: команда последовала почти сразу:
– Следующий!
Через десять минут все девять человек преодолели "камеру пыток", как её окрестил сержант, ещё и добавивший:
– Теперь месяца три точно ничего стоять не будет! Жёсткое рентгеновское – это вам не УЗИ какое-нибудь! Дозу наверняка нам выдали – будь здоров!
– Сержант. Благодарю, конечно, за попытку поднять настроение с помощью традиционно "тупого солдатского юмора". Однако сейчас дело идёт о кое-чем поважней потенции. Пусть даже на ближайшие годы.
Речь – о смерти восьми тысяч людей. И неизвестном количестве остальных привезённых теплокровных – коров-овец-собак-бройлерных-кур. Да даже – кроликов.
Так что – отставить шуточки.
– Есть отставить, господин майор, сэр. – сержант нисколько не обиделся на прожигающий взгляд майора, и иронично-сердитые – остальных коллег, – Я понимаю. Что мы должны быть стерильны. Словно скальпель перед операцией. Следующей.
– Боюсь, следующей операции вам придётся ждать долго. – это снова из динамика на потолке "обрадовал" генерал, – Майор. Пройдите ко мне. Остальные – в общую комнату. Номер пять. На Уровне два Карантинного Блока.
Бойцы переглянулись. Уровень два – это значит, что с ними всё, вроде, (Тьфу-тьфу!) в порядке, но… Похоже, высокое начальство пока не хочет, чтобы они общались с остальными бойцами. Теми, кто в напряжённом ожидании находится сейчас в казарме Авианосца. Думая, не придётся ли им вступить в действие, если подразделение майора Дорохова тоже окажется… Н-да.
До кабинета генерала майор дошёл быстро. Сидящая в приёмной с сосредоточенно-деловым видом лейтенант Лаура Хауген недоумённо оторвала взгляд от монитора:
– Здравия желаю, господин майор, сэр. – он буквально почувствовал, что его странный наряд… Произвёл не менее странное впечатление. Стыдно, чёрт! – Слушаю вас.
– Здравия желаю. – майору стало жутко неловко за свой помятый и не совсем уставной допотопный костюм. Даже без знаков различия, – Господин генерал у себя?
– Нет, он на КП.
– Понял. Выдвигаюсь. – Дорохов попробовал улыбкой до ушей и шуткой загладить свой промах. Понятно, что генерал на КП. Плевать ему на три ночи без сна – с такими делами – им всем, похоже, придётся не спать и гораздо, гораздо дольше…
На КП и правда – царило оживление. Если можно так назвать "целеустремлённое" сидение за приборами дежурных кадровых военных, вперившихся немигающими внимательными взорами в экраны, и верчение разных ручек, и переключение тумблеров приборов на пультах – уже научно-исследовательским персоналом.
– Господин генерал, сэр! Майор Дорохов по вашему приказу прибыл. – он оценил и набрякшие сине-серые мешки под глазами, и ссутуленные плечи начальства. Да и руку к козырьку генерал вскидывал скорее, формально, чем чётко. Да и ладно. Они не на плацу. И не на параде.
– Вольно, майор. Идите-ка сюда. Вот, корзина для бумаг. Держите в руках, когда будете смотреть. – и, на недоумённый взгляд, – Думаю, она вам понадобится… Леонид, включайте.
На мониторе в полстены над центральным пультом появилась картинка – труп всё так же распластавшегося ничком капрала. Изображение, наехав, приблизилось, выхватив крупно верхнюю часть тела. Участок спины у левой лопатки оказался виден чётко: вплоть до белёсого пушка, покрывавшего кожу, обтягивавшую плотное мускулистое тело.
Но вдруг…
Маленький участок кожи задвигался, вспучиваясь. И, словно там произошло извержение мини-вулкана – взорвался капельками брызг крови! На коже изнутри выступил бугорок крови, тут же растёкшейся во всех направлениях. Затем кровь, бурлящая в ране, словно отступила вниз, и обнаружилось отверстие – будто проткнутое карандашом. Потому что от пули такого точно не получилось бы: гранённого и узкого.
– Теперь давайте в замедленном. И – стоп кадр.
Картинка вернулась к началу – вспучиванию. Вот кожа лопается, выпуская наружу…
Майор долго смотрел на то, что вылезло из раны, не в состоянии осмыслить – что это.
Затем, когда стоп-кадр подержали секунд десять, воспользовался ведром.
Только когда позывы к рвоте прекратились, он смог заставить себя снова взглянуть на монитор.
Боже!
Или, правильней сказать – срань Господня!..
Тонкое, словно шестигранное, тело – твари вроде пиявки. Чёрное. Отблёскивающее, словно полированная пластмасса. Или, скорее, кевлар. В потёках крови и кусочках… Плоти? Да. Пасть. Полная маленьких треугольных зубов – словно у пираньи. Но… А, вот.
Там, где зубки не покрыты кровью жертвы, они тоже… Чёрные. А пасть-то у твари… Похожа на буровое долото. Или, действительно – на пасть корабельного червя. (Ну, видел он и такие – в учебных фильмах про опасную или вредную зоо– и ксеноморфу. Вот ведь вспомнишь чёртова дока Свендсена: похоже, он прав!) Тело и пасть – в точности как у того самого Тередо, что сводил с ума моряков древних веков. Пока дно и борта не стали обшивать медными листами. А затем и вовсе – стали делать из стальных листов.
"Пробурились", стало быть, сквозь Нуркельдиева… Царствие ему, бедняге, Небесное. Жаль бойца. Но…
– Да, майор. – генерал словно читал его мысли. Впрочем, с его опытом это и нетрудно. Догадаться, какие мысли сейчас обуревают краснеющее-бледнеющего подчинённого. – Я признаю ваше решение пожертвовать одним бойцом для спасения остальных вверенных подчинённых, оправданным. Разумеется, спасти Нуркельдиева от такого ядами и дезинсектантами было невозможно. Зато остальные десантники остались живы. И хорошо, что вы решили проводить разведку силами только одного отделения. Хотя, признаться, в первый момент, когда вы экстренно эвакуировались, я посчитал вас… Банальным паникёром. За эти мысли приношу извинения.
Дорохов автоматически кивнул.
Майор знал, конечно, что генерал говорит так, чтобы морально поддержать его. Сделать, если не полностью подавленными, то хотя бы – переносимыми, муки совести.
– В тех условиях, когда кому-то что-то якобы упало на спину, не сомневаюсь, что и вы и ваши люди должны были посчитать ситуацию приемлемой. Позволяющей решить проблему на месте. А ваше решение – признать трусливым. Паникёрским. (Не сомневаюсь, что оно и вам трудно далось!)
А вот теперь мы видим: ваши великолепные инстинкты, ваше чутьё – спасли не только ваших людей.
Но, похоже, и позволили избежать дальнейших ненужных жертв.
Я уже отправил капсулу с приказом отменить высадку на полюсе ваших коллег-"амазонок". Наши эксперты посчитали вероятным, что "твари" могут жить и там.
Так что выражаю вам, господин майор, благодарность. От лица командования. И от себя лично. – они отдали друг другу честь:
– Служу Содружеству! – в голосе Дорохова оптимизма и радости не ощущалось.
Генерал скомандовал:
– Кто-нибудь. Заберите у него, наконец, это ведро.
Дорохов не глядя сунул ведро с отвратительной жидкостью в чьи-то руки.
Генерал позволил себе теплее, чем до этого, пожать руку майора. И даже задержать её дольше обычного в своей:
– Сидней Петрович. Не казните себя. В том, что случилось, вашей вины нет. Да и вы сами могли оказаться на месте капрала. Потому что с такими… существами мы раньше не сталкивались. Да и никто не сталкивался.
Единственное, что меня смущает – что мы не поверили своим же экспертам. Позволили себе проигнорировать их рекомендации. Отмахнувшись, как от… Хм-м. Назовём вещи своими именами – бреда. Правда, на роботов эти твари не нападают. Так что мы бы никогда их без людей не…
Вот – посмотрите в записи с нормальной скоростью.
Оператор снова включил запись.
Да, майор понял, что ему не показалось в первый раз: дыра на лопатке возникла, лопнула и опустела быстрее, чем за доли секунды.
– Снова – в замедленном.
Теперь стало видно: тварь словно ввинтилась в воздух, свернувшись не то – спиралью, не то – "плавая" в воздухе, как морская змея в воде – зигзагами. И, извиваясь и ввинчиваясь, словно штопор, полетела… К потолку. Там отскочила от бронестекла, и принялась бестолково, словно шершень перед окном, биться и тыкаться в стены и пол камеры.
– Вот так они и движутся. Сквозь воздух. И движутся – очень быстро. Мы можем сейчас разглядеть её движения лишь потому, что рапид замедляет картинку в тридцать… Сколько там раз?
– Тридцать восемь, господин генерал.
– Вот. Ну, как вам, майор? Нравится быть первооткрывателем нового вида? А, может, вы, как первый обнаруживший, хотите увековечить его, дав своё имя?..
– Нет! – ответ Дорохова был скор и категоричен.
Чтоб его имя вспоминали, проклиная, жертвы дьявольских змеючистых тварей – многие-многие годы?! Пока армейские умники в накрахмаленных халатах не придумают, как с ними бороться…
Ни за что!
– Разрешите обратиться, господин майор, сэр?
– Да, сержант, обращайтесь.
– Что же там за мразь такая сожрала Азамата?! – нетерпение своих бойцов он вполне понимал. Как и то, что просто обязан рассказать хотя бы в общих чертах о том, с чем они столкнулись: предупреждён – значит, вооружён!
– Именно, сержант. Мразь. Тварь. Монстр. Точного названия пока нет. А выглядит… – он деловито и чётко (Он – начальник. Должен докладывать или ставить задачу – конкретно и точно. Без лишних слов и эмоций) рассказал об увиденном.
Вздохи и возгласы почти не прерывали доклад – его подчинённые не из тех, кто позволяет эмоциям, вроде страха, брезгливости, или гнева, брать верх над самоконтролем. А без такого самоконтроля и не выжить бойцу спецподразделения.
После того, как майор закончил, сержант решил всё же уточнить:
– Значит, как бы мы не старались, сэр, разглядеть их простым глазом невозможно?
– Именно так. Как пояснил док, у нас слишком… Замедленно восприятие. Нам даже в кино достаточно "всего" двадцати четырёх кадров, чтоб мы это воспринимали плавным и сплошным действием. А тут – тридцать восемь раз.
– А как же нам тогда с ними бороться? Да ладно – бороться! Хотя бы видеть их?!
– Над этим, сержант, сейчас наши умники в белых халатах и с большими головами, как раз и работают. – Майор позволил себе дёрнуть краем рта. Достигнутые специалистами контактно-визуализационной группы "относительные успехи" его не впечатлили, – Правда пока, насколько я понял, результатов…
– Ноль?
– Ну… Почти.
Когда майор вошёл к себе в комнату, он позволил себе сделать то, чего так долго страстно желал: опуститься на стул, обхватив себя за плечи руками. И позволил телу, ногам и рукам дрожать так, как они всё это время требовали – то есть, часто и сильно. Челюсти всё же сжал: чтоб протезы не стучали.
Однако не прошло и минуты, как в дверь постучали. Спокойно, чётко – словно стучащий пришёл по делу, и отлично знает, чего хочет. Как и то, что майор у себя. Не иначе, кто-то следил за дверью. А сделать это так, чтоб он не заметил, может только…
Профи.
И точно.
На пороге оказалась Алара. В правой руке красовалась непочатая бутылка скотча.
– Мы так и будем стоять… Или вы всё же пригласите меня, сэр? – она чуть заломила смоляную бровь в ответ на невысказанный вопрос Дорохова.
– Да. Да, входите, конечно. – он посторонился, закрыв дверь за посетительницей.
Когда повернулся к женщине, удивился ещё больше: та раздевалась.
Аккуратно и спокойно. Полусапожки поставила под его стул, штаны и гимнастёрку повесила на спинку с большим знанием дела: чтоб не помять, но и одеть в случае чего – мгновенно. Затем пришёл черёд и защитных носок, и майки.
Когда на ней остались лишь бра и трусики-стринги, капитан спросила:
– А вам не жарко, майор? Присоединиться не желаете?
Дорохов, сопя, и чувствуя, как напряглось то, чему положено напрячься, медленно подошёл ближе. Да, он именно так представлял себе её тело, когда мысленно раздевал… Плотное, стройное. Ни капли жира, упругая смуглая кожа – похоже, сеансами в солярии капитан не пренебрегает.
Начальница "амазонок" не стала откладывать в долгий ящик, а сразу обняла, и принялась целовать лицо и шею, спину майора оглаживая руками. Она ничего не говорила, но сопела так… Сильнее его возбудить и невозможно!
Затем её губы нашли его. Вздох удовлетворения, когда он ответил, показал ему, что Алара настроена серьёзно.
И действительно – его одежду так аккуратно они не складывали. Правильней сказать, что они её порывисто разбросали по всей комнате. После чего майора буквально подтащили к кровати, уронили на неё, и оседлали.
Довольно долгое время Дорохов корме стонов и междометий ничего связного произносить не мог – не больно-то поговоришь, если рот занят долгими чувственно-возбуждающими поцелуями, а основное орудие – находится в работе… Да ещё в какой! Ну, это он осознавал в те моменты, когда они отрывали губы – чтобы отдышаться, а Алара ещё – и постонать.
Их пики совпали: он так понял, что она могла бы кончить давно… Но ждала его.
Когда всё к обоюдному удовольствию завершилось, и они, разгорячённые и запыхавшиеся, лежали рядом, прикрывшись простынёй, капитан первой нарушила молчание:
– Легче?
– Д-да… Это ты – из-за Азамата?
– Да. И из-за него тоже. И из-за девочек, Царствие им… И из-за тебя. (Ну, нравишься ты мне, чертяка уродливый!) И, конечно, из-за меня. В первую очередь – из-за меня. – в её бездонных глазах прочесть нельзя было ничего, но он по дыханию и лёгкой дрожи кончиков пальцев понял, что она… Тоже боится?!
Она, даже не глядя на него, сказала, словно читала его мысли:
– Да. Боюсь я, Сидней. Так боюсь, как никогда в жизни не боялась. Даже когда кардахов выкуривали из нор их крысиных на Прилуде, так не боялась. Или в Сомалли… Нет. Сейчас всё совсем по-другому.