С проспектами в руках путешествуем по залам. Пользуясь отсутствием свидетелей, Марика изредка прижимается ко мне теплым бедром - намек на вчерашнее и невинная признательность за предстоящий обед в ресторане. Обещаю себе, что покорю ее щедростью.
Зал нумизматики. Всякие там драхмы, сестерции и дукаты. Вид золотых монет захватывает Марику. Ноздри ее трепещут. Она, точно гончая, втягивает воздух, любуясь древним полновесным золотом, покоящимся на атласных подушечках… Слава богу, кроме нас, никого, и я, отметив упадок интереса к музеям со стороны практичных берлинцев, мысленно соглашаюсь с выбором товарищей: да, лучшего места для нашего дела, пожалуй, не сыскать.
Монет так много, что на осмотр нумизматического кабинета можно потратить целую жизнь. Ящички, плоские витрины, стенные шкафы с длиннейшими полками, и на атласе - десятки тысяч драгоценных символов, эквивалентных человеческому труду.
Крайний стенной шкаф слева. Левая панель. Царапины нет, и с души у меня падает гранитная скала. Нет аварийного сигнала - нет и провала. Все в порядке.
Марика держится рядом, не отставая ни на шаг. Бедро ее так и норовит прижаться к моему. Спрашивается, к чему тогда было надевать глухое платье? Поведение и костюм - одно целое, а не случайные детали, отделенные от сути.
- Нравится?
- О да!
- Хотели бы их иметь?
У Марики задумчивые глаза.
- Я и так многое имею! А скоро каждый немец станет богачом!
- Да, - говорю я. - Гений фюрера обеспечит это. Не так ли?
Говоря так, я выпускаю из рук проспекты, и они разлетаются по полу. Едва не стукнувшись лбами, бросаемся их поднимать и смеемся над моей неловкостью. Марика сидит на корточках; коленки округло высовываются из-под юбки. Я целую ее крепко, еще крепче, со страстью, и, когда она закрывает глаза, отвечая, быстро заталкиваю в щель между шкафом и стеной сначала Уоллеса, а следом и коробок. Марика тяжело дышит…
- Вы… Ты… о, ты!..
Помогаю ей встать и, все еще прижимая к себе, оглядываюсь: никого. Только монеты видели все; они же были свидетелями того, как я минуту назад за спиной Марики вынул Уоллеса и положил под проспекты. Это было трудно: слишком много стекла, отражающего каждое движение. Не легче оказалось и уронить бумаги так, чтобы один из проспектов и книга остались в руках, - но теперь все позади.
Марика приводит волосы в порядок. Сердится.
- Нельзя же так! Не знала, что в вас столько страсти, мой дорогой… Это - и в музее?
Она, наверно, слегка презирает меня: еще бы, недочеловек! Совершенно не умеет держаться в рамках приличия…
Каюсь, как умею заглаживаю вину. Сейчас меня трудно обидеть. Все сделано! Все!.. Кто-то, кого я никогда не увижу, придет сюда и возьмет вещи. Завершен еще один маневр в войне, безжалостной и кровавой, которую ведем все мы, солдаты разных родов оружия, лицом к лицу сошедшиеся в бою с чудовищной машиной смерти "третьего рейха"…
- Что с вами? - говорит Марика.
- Так, ничего. Пойдем?
Остальное неинтересно. Бродим по залам, замедляя шаги. Картины, скульптуры, вазы - такое обилие всего, что утомляется взор и наступает пресыщение красотой. Марика и так уж, видимо, раскаивается, что выбрала музей, а не кино: интимный полумрак зала создал бы отличный переход к посещению ресторана. А так - после ослепительных красавиц на полотнах - не потускнеет ли банальная миловидность горничной в глазах Слави Багрянова?
Отметаю возможные опасения Марики и говорю:
- Я проголодался. Помните, вы обещали…
В отеле я запасся сведениями о ресторанах, где можно прилично пообедать без карточек и найти у обер-кельнера настоящее вино на ценителя…
…После ресторана настает черед Марики доказывать свою щедрость. Она слегка пьяна и смело предлагает проводить меня до отеля. У порога "Кайзергофа" - немая сцена, следующая за ритуалом целования руки и вопросом, сумеет ли прелестная Марика найти такси.
- Мы оба устали, - говорю я. - До завтра, дорогая.
Марика не так глупа, чтобы настаивать. Целует меня в щеку.
- Все было так хорошо… Как в сказке… Жаль, что вы не немец, Слави. Все было так хорошо…
Это точно. Присутствие Марики в музее обеспечило мне исчезновение возможной "тени" и стопроцентное алиби у гестапо.
- Спасибо, Марика, - говорю я серьезно. - До завтра…
Турникет отщелкивает повороты за моей спиной. Подхожу к портье - такому недоступному, словно он переодетый раджа.
- Нет ли известий для меня?
Мы виделись утром, но портье не изволит меня узнавать.
- Ваш номер?
- Сто шесть.
- Момент… - Портье сверяется с записями. - Да, вам звонили. Оберфюрер фон Кольвиц и госпожа Ритберг.
- Что-нибудь важное?
- Госпожа Ритберг будет звонить еще раз, а господин фон Кольвиц просили передать, что постараются обязательно навестить вас до отъезда.
Ну вот и Эрика. И евангелие. От Луки или от Матфея? В бронзе или в коже? Там сказано: " Идите с миром! " И я пойду. Мой путь далек и не скоро приведет меня домой. Не раньше, чем окончится война.
Второй раз за один вечер теряю контроль над собой. Ловлю на лице портье отражение своих чувств и прихожу в себя. Слави Багрянов и я сливаемся в одно целое, чтобы продолжать жить.
- Да, да… И пусть мне пришлют счет. За все. Завтра я уезжаю. Поездом до Парижа - закажите мне билет!
- Слушаюсь.
- Если придет дама, проводите ее ко мне. И без вопросов!
В номере включаю все лампы. Когда Эрика будет здесь, я запомню ее лицо с первого раза и навсегда. Лицо одного из врагов…
Сажусь в кресло и жду. Ждать я умею. Спешить мне некуда.
Тишина. И кажется мне, что иду я полем - я, а не Слави, или мы оба, ибо он тоже пока еще я.
Завтра в дорогу…
Примечания
1
РСХА - Главное управление безопасности гитлеровской Германии.
2
СИС - британская секретная служба; "Дузьем бюро" - разведка французского генштаба; "Джи-ту" - армейская разведка США.
3
Карабинеры - рядовой и сержантский состав итальянской жандармерии.
4
Квестура - полицейское управление.
5
ОВРА - разведка и контрразведка фашистской Италии.
6
БЮПО - бюро политической полиции Швейцарии. Генерал Дарнан - начальник вспомогательной французской полиции в годы фашистской оккупации.
7
Берсальеры - солдаты ударных частей.
8
Дарре - имперский партийный руководитель по вопросам сельского хозяйства в гитлеровской Германии.
9
Отделение.