7. 31 ИЮЛЯ - 1 АВГУСТА 1942 ГОДА. СКОРЫЙ МАРСЕЛЬ - ЛИОН - ПАРИЖ. МОНТРЁ, УЛИЦА КАПУЦИНОВ, 2
- Как быть с вашими письмами?
- Эти прошу отсылать с промежутками в два-три месяца; а вот это, в синем конверте, бросьте ближе к Новому году.
- Ясно. А пакет?
- Его прошу вручить лично и в самом крайнем случае.
Проводники спальных вагонов - самые лучшие мои друзья. Долгие разлуки с родными пенатами и многообразие дорожных знакомств делают их или мизантропами, или, напротив, душой общества. В моем вагоне царствует мизантроп. Он ненавидит все и вся, но не коньяк. Рюмочка-другая "Плиски" сближают нас настолько, что я удостаиваюсь беседы.
После третьей рюмки сообщаю, что огорчен отсутствием остановки в Монтрё. Проводник высокомерно посасывает коньяк и издает легкий орлиный клекот, заменяющий у него смех.
- Сразу видно, что вы портплед!
- Простите?
- Портплед. Пассажир, который все теряет и ничего не находит.
- Остроумно!
Проводник языком выбирает из рюмки последние капли. Решительно накрывает ладонью, видя мое намерение наполнить ее вновь.
- Баста! День только начинается, и, кроме того, к Парижу я должен быть в порядке.
Разговор на несколько минут уклоняется от главной темы. Выслушиваю суровый приговор пассажирам, таким же, как я, портпледам, которые спят от самого Марселя с перерывами на жратву, а с утра надоедают занятым людям. Робко извиняюсь:
- Право, мне так неловко, мой друг!
- Зачем вам в Монтрё? Какая-нибудь юбка?
- Мы познакомились в Марселе…
- Я вижу, вы не теряете времени: с парохода и в постель. Впрочем, это ваше дело. - Легкий клекот, - Так вот, перед Монтрё будет мост; мы простоим не меньше минуты. Если хотите, я выпушу вас.
Обдумываю предложение. Мост, наверное, охраняется. Надо решать.
- А как я перейду на другую сторону? Охрана - немцы?
- Полиция. Днем пропускают беспрепятственно… Если вы не запаслись, чем следует, аптека у вокзала.
- Черт возьми, мне повезло, что я познакомился с вами. Ваше здоровье!
- Так как - сойдете?
- А мой багаж? Тащиться через мост с таким чемоданом…
Последняя рюмка "Плиски" была перебором. Проводника начинает развозить. Он оттаивает на глазах, и клекот становится раз от разу все продолжительнее.
- Положитесь на старого Гастона, мой друг. Когда-то и я был парень не промах! Помню, в том же вашем Монтрё у меня была одна - жила у собора и наставляла мужу рога… Оставьте мне ваш чемодан. Я сдам его в Париже на ваше имя. Пять франков за хранение - недорого и удобно.
Бедный мсье Кантон. Он будет так огорчен, не найдя меня на вокзале. Не кинется ли он в местное гестапо, чтобы ускорить свидание?..
- Меня могут встречать.
- Отдать ваш чемодан?
- Нет, не стоит.
- Тогда я скажу, что вы отстали в Сансе.
Перед Монтрё достаю из фибрового вместилища новый костюм и свежую рубашку и, закрывшись в туалете, быстро переодеваюсь. Шляпу заменяю беретом. Все вещи французского производства, хотя и куплены в Софии; в магазинах за каждую метку "Дом Диор" и "Пакэн" с меня содрали по лишней десятке. Проводник одобряет перемену.
- Теперь вы настоящий кавалер! Не то что раньше… О, нигде не шьют так, как во Франции, и на вашей родине тоже… Кстати, где это вы наловчились так болтать по-французски?
- Набрался ума у гувернера.
- Тогда понимаю, почему вы так быстро столковались со своей красоткой. Желаю удачи. И смотрите не подцепите какую-нибудь гадость!
У моста поезд с лязгом и пыхтением тормозит, и проводник выпускает меня из клетки. Спрыгиваю на гравий и, делая вид, что не вижу ориентирующих жестов проводника, быстро иду к хвосту поезда - подальше от вагона, в котором едет мсье Кантон. Убежден, что в Париже он все-таки постарается обойтись без услуг немцев. Вряд ли Тропанезе простит ему шаг, способный навлечь на меня подозрение РСХА, поскольку этим самым будет возведена стена между Слави Багряновым и Эрикой, ожидающей его появления в "Кайзергофе".
Поезд, простояв не больше минуты, показывает мне тыл, а я, закурив, ступаю на мост и иду, сопровождаемый равнодушными глазами полицейского наряда. На середине сплевываю с высоты в желтые волны Ивонны и делаю это трижды - на счастье.
Полдела сделано. Ау, мсье Каншон! Будете в Милане - кланяйтесь Дине и Альберто. И скажите, что усики Дине к лицу, хотя связи с ОВРА способны оттолкнуть и более пылкого поклонника, чем я. И еще передайте, что использовать шикарных дам в качестве курьеров - старо и неосторожно. Они так приметны, что полиции просто не остается ничего другого, как зарегистрировать их в картотеке и отечески опекать в поездах… Прощайте, мсье Каншон!
Завтракаю я в бистро скудно и невкусно; у меня нет карточек, а без них к кофе подают бриош и кусок острого вонючего сыра. Кофе - смесь желудей и еще каких-то эрзацев. Но зато горячий.
Пью и рассматриваю объявление на стене у окна. Немецкий комендант извещает, что эксцессы караются смертью. Запрещаются демонстрации, сборища, вечеринки и прогулки в лодках по Ивонне. Наказание - заключение в концентрационный лагерь. Рядом с объявлением физиономия генерала Дарнана. Еще один герой! В Софии это был царь Борис с нафиксатуаренным пробором, в Италии - дуче, чьи портреты по размерам всегда превышали картинки с профилем короля; Марсель намозолил мне глаза отечными мешками и склеротическим носом Петена, выставленного, как для продажи, в витринах магазинов и лавок. Оккупированная Франция оригинальнее в выборе символов: портрет начальника полиции точно отражает суть и дух режима. "Будь осторожен, Слави. Помни: тебя ждут в Берлине".
- Гарсон!
Расспрашиваю официанта, как отыскать собор. Надо, оказывается, вернуться к станции и, взяв влево, идти прямо, никуда не сворачивая.
- Мсье хочет послушать мессу?
- Просто помолиться.
- Это можно. А вот службы - они теперь бывают редко. Власти не любят, когда много людей. На каждый случай нужно разрешение.
- Везде одно и то же, - говорю я.
- Мсье - француз?
"Я же предупреждал: осторожнее, Слави!.."
- Я из Эльзаса.
- У вас такой акцент… Значит, держите прямо и не сворачивайте. Улица Капуцинов, два. И не стремитесь на площадь - там комендатура.
Решительно встаю. Голос мой сух и строг.
- Вам не кажется, мой милый, что кое-кто оценил бы ваш совет как нелояльность? Получите с меня. Без сдачи.
Выходя, слышу свистящий шепот официанта, адресованный буфетчику: "Этот тип из Эльзаса; настоящий коллаборационист!.." На сердце у меня тревожно.
…Улица Капуцинов, 2.
Католический собор сер и угрюм. Его башенки и своды заштрихованы сизым голубиным пометом. Самих голубей что-то не видно. Вымерли или сдобрили постные супы горожан. Мраморные ступени, истонченные подошвами, безукоризненно чисты. При входе окунаю палец в чашу со святой водой и останавливаюсь, давая глазам привыкнуть к полумраку. Сквозь цветные витражи с библейскими сценами льется меркнущий где-то на полпути багровый свет. Иисус Христос, распятый на кресте, улыбается кроткой улыбкой мученика. У алебастровых ступеней трепетно колышутся огоньки тоненьких свечек.
Тишина. Такая глубокая, что кружится голова. Мне нужен священник, отец Данжан, но как отыскать его, не задавая вопросов? Иду вдоль стены, описывая круг, и вспоминаю приметы Данжана. Среднего роста, коренастый; нос с горбинкой, серые глаза… Попробуй разобрать в полумраке цвет глаз! "У него привычка часто и негромко кашлять. Ищи кашляющего, Слави".
Впереди меня дама. Черное платье, черные волосы. Вдова? Надо держаться за ней - вдовы в храмах по большей части не только молятся, но ищут утешения в беседе со служителями церкви.
Шаг за шагом подходим к кафедре. Священников целых пять! Коленопреклоненные, они шепотом молятся, перебирая четки. Который из них Данжан? И вообще, есть ли он здесь?
Дама замирает, и я следую ее примеру. Неверие в чудеса и догматы не лишает меня обязанности уважать чужие обряды. Один из священников оборачивается и через плечо долго и пристально смотрит на нас. Поднимается с колен. Он сед, аскетически сух и призрачно бледен.
- Мадам?.. Мсье?
Женщина судорожно протягивает руку.
- Отец Антуан! Помогите мне!
- Но чем, дочь моя?
Короткий придушенный кашель доносится до моих ушей. Отец Антуан успокаивающе гладит даму по плечу.
- Не отчаивайтесь. - И ко мне: - Мсье?
- Сначала мадам, - говорю я.
Священник проницательно смотрит на меня.
- Вы не из нашего прихода?
- Я издалека, святой отец.
Еще один - в темных одеждах - поднимается с коленей. Мягко ступая, подходит к нам. Кашляет.
- Вы впервые в нашем храме?
- Да, - говорю я.
- Хотите облегчить душу молитвой?
- Нет, исповедаться.
- Я готов принять вашу исповедь…
Он действительно почти непрерывно кашляет - скорее всего это запущенная нервная болезнь. Идем в исповедальню, куда совсем некстати направляется и отец Антуан в сопровождении дамы.
В кабинке тесно и пахнет свечами. Бархат тяжело обволакивает стены, глуша голос; сквозь окошечко в пологе мне видна часть лба отца Данжана.
- Говорите, сын мой. Мы одни, и только господь и
я, его слуга, слышим вас в эту минуту.
- Я впервые в храме - не только в вашем. Как начать и о чем рассказывать?.. Все, что я помню и знаю, это слова к окончанию службы: " Идите с миром! Месса окончена!"
Молчание. Слышу неразборчивый шепот из соседней кабинки - там исповедуется вдова. Отец Данжан - если это он! - слишком медлит с ответом.
- Это так. " Идите с миром! "
- Где Жоликер?
- Подождите! - быстро говорит священник и мучительно кашляет. - Одну минуту… - И громко: - Неужели у вас нет иных грехов?
- Сколько угодно! - говорю я облегченно. - Во-первых, я чревоугодник и пьянчужка. Во-вторых, волочусь за каждой юбкой. И наконец, я ужасный трусишка. Каков букет?
Шепот по-соседству смолкает. Шорохи и тишина.
- Где Жоликер? - повторяю я. - У меня мало времени - несколько часов. Говорите же! Почему он замолчал в мае?
- Он арестован.
Так… Сижу в тесной, как карцер, кабине, лишенной воздуха и света. Мне душно, и я расстегиваю пуговицу у воротника.
- Это случилось в мае?
- Да, в ночь с восьмого на девятое.
- Кто арестовал его?
- Немцы.
- За что?
- Выяснить не удалось.
- А вы пытались?
- Могли бы не спрашивать…
Прощай, Жоликер! Прощай, товарищ! Из гестапо не возвращаются. Как оно добралось до тебя? С помощью техники или предательства?.. Вряд ли отец Данжан поможет мне разобраться и установить причины. Он только участник Сопротивления, честный француз, но не специалист по контрразведке. Жоликер для него был, есть и будет Анри Жоликером, хозяином маленькой велосипедной мастерской, приехавшим в город после оккупации и едва вошедшим в контакт с франтирерами и маки. Его арест - рядовая потеря для организации Сопротивления, а для меня тяжелый удар. Крылья беды простираются над исповедальней…
- После Жоликера что-нибудь осталось?
- Ничего!
- Вы не доверяете мне? - Я же говорю с вами…
- Это не ответ!
У Данжана новый приступ кашля. Он долго отхаркивается, и я чувствую, что у меня начинает першить в горле.
- Вы знаете больше меня, мсье. Даже то, что Жоликер замолчал . Не хочу быть бестактным и спрашивать вас, что это значит.
- Хорошо. Но он не мог ничего не оставить. Он ждал меня.
- Это так. В начале мая Анри пообещал принести чемоданчик.
- Где он?
- Не торопите меня, мсье!.. Я говорю: обещал, но не сказал: принес. Мы должны были встретиться в воскресенье здесь, но не встретились.
- Еще один вопрос, и я ухожу. Можно побывать у хозяйки Жоликера? Она, вероятно, что-нибудь знает.
- Лучше идите прямо в гестапо.
- Понимаю…
- Если вы действительно издалека, то уезжайте с первым же поездом.
- Спасибо. Прощайте.
- Не знаю, грешны вы или нет, но отпускаю вам все грехи. Идите с миром! Прощайте!
Окошко закрыто. Ни звука. Данжан растворился, как дым церковных свечей. Тем лучше - нам больше незачем видеть лица друг друга. Отныне мы не встретимся - разве что на небесах, куда таким неверующим, как я, вход, по всей вероятности, закрыт,
"Что ждет тебя в Париже, Слави?"
8. 1 АВГУСТА 1942 ГОДА. МОНТРЁ
- Пока господин не вернется, я буду молиться святому Петру за его благополучие…
- Спасибо, Мария. Помолись лучше, чтобы скорее кончилась война.
Очень неуютно чувствуешь себя, когда в спину между лопаток упирается ствол автомата. Хочется закрыть глаза и - раз, два, три! - перенестись в детство. Маленьким я умел становиться невидимым. Это было просто. Стоило только произнести сказочное "Шнип, шнап, шнуре!", и волшебная шапочка сама собой оказывалась у меня на голове, а враги застывали с разинутыми ртами. В детских играх вообще все удается удивительно просто…
- Эй ты, руки на затылок!.. И не дергайся, пока не вывел меня из терпения!.. Руки!
Немолодой французский полицейский подталкивает меня к стене.
- Стойте тут. И не шевелитесь!
- Позовите офицера…
- Лечу, мсье!
Адская боль в крестце, и звезды перед глазами. Ноги подламываются в коленях. Сосед справа поддерживает меня плечом. Шепчет:
- Ради бога, прикусите язык!
- За что они нас?..
- Тише… Говорят, под мостом нашли, немца. Убитого.
- А мы-то при чем?
Полицейский, отошедший было к окну, возвращается и, на этот раз без предупреждения, бьет меня сапогом. Слышу свой крик и валюсь на соседа. На какое-то время возникает чувство покоя и умиротворенности, а потом снова боль и мерзкая вонь захоженного пола. Поднимаю голову и, слабый, как дитя, сажусь, опираясь на руки… Ну и ну, здорово же он натренировался!
- Внимание! Всем повернуться ко мне! А вас это не касается, красавчик?
Схваченный за шиворот, почти взлетаю и оказываюсь нос к носу с приземистым господином в штатском. По бокам его толпятся полицейские. У выхода из комнаты, расставив ноги, пасхальным херувимом улыбается часовой в полевой немецкой форме. На серо-зеленом сукне вермахта петлицы и знаки различия СС. Немца явно забавляет мой полет.
Приземистый господин обводит глазами комнату, и я невольно делаю то же. Задержанных человек пятнадцать. Три женщины. Кое-кого я видел раньше, на перроне вокзала, откуда несколько минут назад меня привели под конвоем в эту комнату, не сказав за что и не слушая протестов.
- Я инспектор Готье, - говорит господин негромко и миролюбиво. - Сейчас вы подойдете к этому столу и положите документы. Без шума и вопросов. Подходите слева.
…Все началось с того, что полиция внезапно оцепила перрон. Я ждал поезда и думал о Жоликере и прозевал момент, когда ажаны закупорили входы и выходы, что в принципе не меняло дела, ибо все равно никто не дал бы мне улизнуть. Если уж привыкшие к облавам и внезапным проверкам французы не успели навострить лыжи, то что можно требовать от зеленого новичка?
Ажаны были настойчивы, но вежливы. Специалист по блуждающим почкам, чьи удары в крестец мешают мне сейчас разогнуться, на перроне держался вполне порядочно. Судя по возрасту и умению понимать обстановку, он профессионал с довоенным стажем, а не энтузиаст из набора Дарнана. Первый подзатыльник я получил от него не раньше чем дверь отгородила нас от зала ожидания и сочувственных взглядов железнодорожников. Дарнановец, по-моему, ни за что не стал бы ждать так долго.
- Я иностранец, - сказал я с наивным возмущением. - Я еду в Берлин!
Полицейский нехотя толкнул меня к стене.
- Руки на затылок. И заткните пасть…
Задержанных вводили по одному и группами и расставляли вдоль стены. Странно, но никто не протестовал и даже, кажется, не был особенно испуган. Моим соседом справа оказался узкоплечий пеликан в синей курточке ведомства почт и телеграфа. Огромный нос пеликана нервно раздувался.
- Чего от нас хотят? - шепнул я.
- Тсс… Тише…
- Но мы…
- Наберитесь терпения.
В своем классе пеликан, наверно, был первым подсказчиком. Шепот его угасает где-то у самых губ, не давая ажану возможности придраться.
…Инспектор Готье отходит к столу.
- Начали!
Задержанные по одному отделяются от стен, кладут документы и возвращаются на место. Готье подравнивает стопку, следя, чтобы ни один листик не соскользнул на пол. Херувим у двери мечтательно вперился в юную девушку, почти подростка, ежащуюся как на ветру. Поднятые руки девушки натягивают платье на маленькой груди, открывают выше коленей полудетские ноги, и немец со вкусом раздевает ее глазами.
Делаю шаг и, ломая очередь, оказываюсь перед инспектором. Ажан хватает меня за рукав, но Готье делает знак.
- Отпустите его. - И ко мне: - Почему вы нарушаете порядок?
- Инспектор! - говорю я горячо. - Разве полиция и произвол одно и то же? Я иностранец, мои документы в порядке, но никто не выслушал меня, а сержант оскорбил действием! И это Франция?!
- Ваш паспорт?
- Вот он!
- Очень хорошо.
Готье, не раскрывая, кладет мой паспорт поверх остальных.
- Где вас задержали?
- Я ждал поезда.
- Другие тоже.
- Я ничего не совершил.
- Эти же слова скажет любой…
- За что же в таком случае нас задержали?
- Прошу вас, говорите только о себе. Вы лично доставлены сюда для проверки документов.
- Так проверяйте же, черт возьми!
- Вы, кажется, приказываете мне?
- Я подам на вас жалобу, инспектор.
Готье подравнивает стопку документов, добиваясь педантичной прямизны.
- Дайте ему кто-нибудь стул и посадите отдельно… Внимание, все! Сегодня экстремистами убит шарфюрер СС. Труп обнаружили под мостом, и, естественно, в первую голову проверяются лица, стремящиеся покинуть город. Надеюсь, всем понятно?.. Сейчас придут машины, и вы поедете в комендатуру. Там с вами побеседуют, с каждым в отдельности… При посадке ведите себя смирно - нам приказано применить оружие при попытках к бегству… Где стул для мсье?
Поезд, конечно, уйдет без меня. Когда будет следующий?.. В комендатуре надо требовать немедленного освобождения. В Монтрё я приехал, чтобы справиться о местных ценах. Каких и на что, надо додумать по дороге. При осложнении прибегну к защите консула. Кроме него, у меня в запасе берлинский телефон фон Кольвица и мсье Кантона…
С ноющей спиной, но почти спокойный иду к машине. Нас выводят через пустой зал и быстро заталкивают в кузов крытого "бенца". Не успеваю и глазом моргнуть, как машина, стуча мотором, ныряет влево, и в проеме поверх голов возникают и скрываются башенки собора. У заднего борта на корточках, с автоматами наизготовку, угрожающе безмолвствуют два солдата СС. Сесть не на что, и мы стоим, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть на поворотах. От толчка хватаюсь за что-то теплое и живое; тут же выпускаю и вновь хватаюсь, скользя ладонью по мокрой мягкой коже. Это щека, и принадлежит она девушке, притиснутой ко мне тяжелыми телами.
- Вы плачете? - говорю я. - Не надо, все обойдется… Сейчас достану платок…