Наряду с новыми произведениями свердловского писателя в книгу вошли четыре его ранее печатавшихся повести - "Розовый вечер", "Парма", "Гуси-лебеди" и "Лесная повесть". Стержневая тема адресованного юношеству сборника - человек и родная природа.
Содержание:
ПОВЕСТИ 1
РАССКАЗЫ 41
ОСТАНОВКИ В ПУТИ 65
Примечания 70
Солнце красно поутру...
Герои произведений свердловского прозаика Леонида Фомина - автора многих книг, первая из которых "На глухом озере" вышла в Москве почти три десятилетия назад, - тысячами неразрывных нитей связаны с миром родной уральской природы. Размышляя о формировании характера современника, о становлении личности, писатель показывает, что не может быть подлинной человечности без любви к живому, к отчей земле, без чувства ответственности за ее покой и красоту. Сознавая эту святую ответственность, преграждают путь браконьерам герои повестей "Розовый вечер" и "Гуси-лебеди". Чувство ответственности помогает и ребятам из повести "Парма" выстоять в поединке со стихией, сберечь доверенных им животных.
Произведения эти, так же, как и "Лесная повесть", ранее уже публиковались, но центральное место в сборнике занимают новые вещи. Впечатления от поездки писателя на Обский Север легли в основу заглавной повести книги - "Солнце красно поутру…". Вошло в сборник и более трех десятков новых рассказов Л. Фомина. Заключает книгу раздел "Остановки в пути". Это поэтичные миниатюры-раздумья о природе, о жизни, о негасимом чувстве Родины.
ПОВЕСТИ
…Хочу сделать этой книжкой простую работу и попросить, а кое у кого и потребовать очень немногого - уважения к матери-природе. К той самой матери, без которой ничего не было бы живого на земле, даже нас.
Виктор Астафьев
РОЗОВЫЙ ВЕЧЕР
Предстоящая рыбалка волновала и будоражила воображение. Всю ночь мне грезились упругие зеленоватые окуни, прохладные, увесистые подъязки, неправдоподобных размеров лещи и щуки. Я уже чувствовал под собой колыбельное покачивание лодки, видел ласковый блеск воды, дважды переживал неожиданный нырок поплавка, от которого западало дыхание. Потом поднимал из-за борта тяжелеющий садок, но он вдруг порвался, и на дно лодки с веселым звоном посыпалась сверкающая плотва…
Это трезвонил будильник. Наскоро собрав рюкзак, я поспешил на первую электричку, и уже через час за окном вагона мелькали окудрявленные молодой, не успевшей набрать тучной тяжести листвой березовые рощицы, прогонистые делянки лесонасаждений, старательно ухоженные огородики, обнесенные от приблудшей скотины проволокой, жердями и прочим подручным материалом. Меж ними в широких отлогих выработках - когда-то брали грунт для насыпи - перламутром взблескивали озерки устоявшейся снеговой воды.
Иногда с этих озерков срывались еще по-весеннему шаловатые, с тугим звенящим пером селезни и, ничуть не пугаясь грохочущего поезда, мчались вдоль линии. Затем начались сырые луга с невысокой, стрельчато выметнувшейся осокой, над которой весело кувыркались токующие чибисы.
Я оглядел немногочисленных пассажиров и, твердо веруя в известное присловье, что рыбак рыбака видит издалека, направился к первому попавшемуся на глаза гражданину. Спросил, не найдется ли посвежее мотыля.
Гражданин интеллигентного вида, в узкополой шляпе и новенькой штормовке с капроновыми шнурочками в откинутом на спину капюшоне, с прохладцей глянул на меня сквозь очки и иронически заметил:
- Дорогой, мотыля продают в "Охотнике". А можно было купить и на вокзале…
Сочувственно улыбнувшись, гражданин отвернулся к окну.
Я опять окинул вагон взглядом и у самой двери заметил одиноко сидящего человека в помятой кепчонке. Невысокий, узкоплечий, он походил на мальчишку-подростка, и только глубокие складки на заветренном лбу выдавали его возраст. Что это рыбак - я не сомневался, хотя ни в руках, ни рядом с ним не было ни удочек, ни подсачка, ни прочих рыбацких атрибутов.
- Здрасьте! - с готовностью ответил Рыбак на приветствие и подобрал полу выгоревшего дождевика. - Присаживайтесь.
Он, вероятно, слышал мой короткий разговор с гражданином и, не дожидаясь вопроса, начал выкладывать из карманов всякие баночки и коробочки.
- У меня все есть - и малинка, и опарыш, и червь наземный.
- Уж выручите, подзавяла что-то моя наживка.
- Об чем говорить? У тебя нет - у меня есть, у меня нет - у тебя спрошу. Не велико добро!
Рыбак дал мне всего в достатке и обиженно отстранился рукой, когда я хотел рассчитаться.
Рыбаки, едущие в этом направлении, обычно сходят на одной станции - Водохранилище. Нет нужды рассказывать о нем: знает его едва ли не каждый житель нашего города. Поэтому я не стал расспрашивать, куда едет мой новый знакомый, а только предложил порыбачить вместе. Рыбак охотно согласился и сказал, что лодка у него собственная и знает он отменные лещевые места.
- Я ведь который год тут обретаюсь. Сперва за Вороньим рыбачил, а сейчас подался к левому берегу, на мыс. Там недалеко русло старое, глубина, стало быть, и ямы есть. Вот и поуживаю лещишек. С прикормом.
Рыбак помолчал и с восхищением добавил:
- А берег-то, берег там какой! Сразу от воды кустовье разное, а дальше как воздымутся сосны - одна другой выше да ядренее. Подует ветер - и возьмутся они петь да гудеть. Бывало, плюну я на всю эту рыбу - не едал, что ли, сроду! - лягу в траву и слушаю сосны. И думаю про себя: до чего же хороша наша матерь-Расея…
На длинном перегоне поезд набрал такую скорость, что побрасывало вагоны, и стук колес перерос в водопадный гул. В это время в проходе появилась маленькая девочка. Хватаясь за сиденья, она упрямо пробиралась к выходу. На повороте вагон сильно качнуло, дверь откатилась, и девочка чуть не вылетела в тамбур. Рыбак охнул и, опрокидывая чьи-то корзины, устремился к ней. Он подхватил девочку, уже лежащую на полу, выпрямился во весь рост и гневно крикнул:
- Чей это тут ребенок без присмотра?!
Оказалось, что озорница прибежала из соседнего вагона, и Рыбак понес ее восвояси, на ходу обещая выдать положенное нерадивым родителям…
Затем мы опять сидели вдвоем, и Рыбак доверительно рассказывал:
- У меня ведь как получается. Дежурю сутки, а потом трои дома. Слесарем-сантехником я работаю. Работа - она, конечно, не ахти какая, грязноватая, прямо скажу, зато времени свободного много.
Рыбак покосился на гражданина в очках, о чем-то подумал.
- Оно, конечно, со временем-то теперь у каждого - дай бог: как-никак два дня отдыхают. Но уж шибко я не люблю по субботам да по воскресеньям на рыбалку ездить. Ить как мурашей народу-то! Да еще моду взяли вино возить с собой. Иные нальют шары, а потом что и выделывают! Такой балет который раз подымут - хоть беги с берега! Вот и езжу на неделе. Так уж дни выгадываю. А без рыбалки, без этой Расеи, мне и жисть не мила…
Я уже заметил, что Рыбак все связанное с рыбалкой, с лесом, с природой упорно называл "Расеей" и вкладывал в это слово особый смысл.
Наконец за окнами показались станционные постройки, шаткий мостик через овраг, надменно взметнувшиеся на горе в сосновом бору островерхие, на готический манер, шиферные крыши частных дач. Сами же дачники в неописуемо пестрых одеяниях разгуливали по перрону, поджидая родных, знакомых, близких и просто досужих бездельников.
- Вот и приехали, - сказал Рыбак, когда электричка, звякнув буферами, остановилась.
Гражданин в штормовке выходил из вагона первым, волоча в обеих руках пудовые рюкзаки. Его встречала целая свита домочадцев. Встречала его и беленькая собачка с шерстью, похожей на искусственное волокно. На кукольной голове у собачки был повязан бантик, а сама она, еле проглядывая сквозь спутанную челку смородинно-черным глазом, уютно покоилась на загорелых руках красивой женщины в махровой шляпе-сванетке.
- Папа, папочка! - радостно закричал полненький мальчик в голубых шортах, кидаясь навстречу гражданину.
Электричка ушла, и сразу широко и привольно открылось водохранилище. На его атласной, как бы выпуклой глади зеленым холмом возвышался остров Коровий, а дальше, в голубоватой дымке, лежал плоский и круглый, как сковородка, дуроломно забитый осинником другой остров - Вороний.
Низким берегом мы вышли к флотилии лодок. Маленькие и большие, деревянные и дюралевые, покачивались они на слабой волне, терлись бортами, поскрипывали, постанывали. Выше по берегу рядами и в беспорядке теснились всевозможных форм и размеров металлические ящики, коробки.
Мы подошли к зеленому ящику с висячим замком. Рыбак, порывшись в карманах, достал ключ и открыл замок.
- Тут у меня все: и снасти, и грузы, и одежонка теплая. Раньше еще мотор был, да как запретили гонять на моторах - продал его. Вода-то здесь питьевая, на город подается. Да оно и лучше без моторов - потише, поспокойнее.
Он подал мне весла, удочки, сам взвалил на плечи железные грузила, обмотанные веревками, и мы направились к лодке.
Длинная узкая плоскодонка легко шла под веслами, и я с наслаждением разминал стосковавшиеся по физической работе руки. Рыбак расположился на корме и настраивал спиннинг.
- Здесь, если не лениться, можно щурят надергать. Только я шибко-то не разбойничаю: на ушку, на жареху домой - и хватит. Женка моя, Варя, больно щучек-то любит. Как поджарит с лучком - ешь не наешься!
Пожалуй, нигде люди не сближаются так скоро и не бывают так словоохтливы, как на природе. Сама обстановка - свежий воздух, вода, покой, уединение - настраивает на доброту, откровенность, желание высказать самое сокровенное и самое больное. Вот и мой Рыбак, вспомнив о жене, заметно оживился и принялся нахваливать ее с завидной преданностью примерного семьянина:
- Она, Варя-то моя, - золото, не баба! Работящая, умная, а уж согласная такая - слова поперек не скажет. Хворает вот только часто, ревматизм у нее. Весной опять в больнице лежала.
Рыбак откусил узелок лески, задумчиво помолчал.
- Техничкой она все время работала, кабинеты в конторе убирала. Я и сказал ей раз: "Хватит, говорю, тебе, Варя, полы мыть, оттого у тебя и руки болят, иди лучше в столовую, может, на повара выучишься". Сам сходил к директору, обсказал все как есть. Болеет, говорю, баба, нельзя ли в столовую перевести.
Хороший у нас директор. Послушал меня и согласился. Только, говорит, поварами-то у нас специалисты работают. Техникум, курсы закончили. Придется, говорит, сперва заняться ей чем-нибудь попроще. Ну, наперво опять же посудомойкой устроили. Между делом к поварихам приглядывалась. Проработала два месяца - и верно: поставили помощником повара. И все хорошо шло, да вот слегла. По веснам она чаще хворает…
Мы уже порядочно отплыли от берега, а мыса и не видать было. Впереди ярко зеленел остров Вороний. Одинокий среди воды, он походил на сказочную заповедную землю. "Мимо острова Буяна в царство славного Салтана", - вспомнились знакомые с детства строчки.
Солнце поднялось над противоположным гористым берегом, и лучи его зеркальными бликами вспыхнули на лениво вздымающейся зыби. Радужными переливами играли под веслами буруны.
- Ить красота-то какая! - восторженно произнес Рыбак, осмотревшись, на минуту забыв свои печали. Но только на минуту. Вытряхнув на колени из жестяной коробки блесны, снова заговорил о семье.
- А ребят у нас двое. Младшенькая-то, Наташка, - вылитая мать. В школу нынче пойдет, портфель уже купил. Рукодельница такая, что задумает, то и смастерит. Сама куклам одежки шьет, по дому матери помогает. А старший восьмой закончил. Борькой звать. Тоже послушный парень, на гармошке играет. Вот буду устраивать в техническое училище.
- Может быть, лучше десять классов закончить? - вставил я.
- Дак ведь он там и кончит. И специальность получит. Пускай тоже на слесаря учится. Только на инструментальщика. Вон у сродственницы Митька на инструментальщика-то выучился, дак сразу стал по двести рублей приносить. Она ведь точная, эта специальность.
- Правильно, - согласился я, вспомнив, что нынешние технические училища кроме профессии дают еще и среднее образование.
Рыбак подцепил к леске блесну, размахнулся и ловко забросил ее далеко за корму. Удилище с застопоренной катушкой пристроил сбоку.
- Теперь ты поживей греби, доро́жить будем. На дорожку-то она лучше берет. На той неделе, пока плыл до мыса, двух ха-ароших вытащил. Вот таких!
Он привычно раскинул руки, потом, прикинув, маленько убавил:
- Ну, таких вот…
Я улыбнулся и невольно подумал, что, наверно, на всем белом свете все рыбаки одинаковы. С каким серьезным видом судят они о каком-нибудь костлявом ершишке, пойманном когда-то, где-то и неизвестно кем. Судят, спорят, доказывают, не соглашаются, но всегда сходятся в одном: ерш - рыба отменная и каждый "таскал" его в такие-то времена по ведру, не меньше…
Взвизгнув, затрещала катушка. Рыбак резко повернулся, схватил спиннинг.
- Есть! - коротко бросил он.
Вскочив с места, высоко задрав пружинно согнувшееся удилище, Рыбак с натугой подтягивал что-то к лодке. Я опустил весло и в нетерпеливом ожидании тоже поднялся.
- Тут к-коряжник, а в к-коряжнике завсегда крупная берет! - прошептал Рыбак. - Ох, и тяжелая, зверюга!
На крючках и правда висел кто-то тяжелый и неподатливый, теперь уже не "кто-то" приближался к лодке, а лодка, хлюпая днищем, шла за леской.
- Ить как привязанная! Багор, багор давай!
Я не успел подать багор: оба мы ошеломленно отпрянули, когда у борта подобно гейзеру вздыбилась пузыристая вода, и на поверхности показалась черная, облепленная ракушками и водорослями коряга…
- "Зверюга", - засмеялся я.
- Тьфу ты, язьви ее! Ить как живая шла!
Рыбак досадливо плюнул и обессиленно сел. Лоб и щеки его влажно блестели. Поморгав редкими ресницами, обиженно повторил:
- Ить как живая…
Я все же забагрил корягу - она была не меньше центнера весом, не без труда отцепил намертво засевший в набрякшую древесину тройник, протянул спиннинг Рыбаку.
- А ну его! - отмахнулся Рыбак. - Сам дорожь…
Он сел за весла и, стараясь не глядеть на меня, бойко застукал уключинами, направляя лодку на далекий мыс.
Я не раз бывал на этом мысу, и в каждый новый приезд он почему-то представлялся по-новому. Может быть, оттого, что причаливал в разных местах. Высокие корабельные сосны, о которых говорил Рыбак, открывались то справа, то слева, а то вдруг неожиданно вставали сзади. Сейчас они виднелись впереди, прямые, как колонны, с круглыми шапками зеленокудрой хвои на самых макушках.
А может быть, я не узнавал мыс потому, что на нем все меньше и меньше становилось растительности. Еще совсем недавно на этих же самых соснах ветви росли, как и положено, по всему стволу, но изо дня в день, из года в год наезжающие сюда туристы обломали их. Так же, как обломали и обрубили все, доступное для топора.
По берегам еще не было буйной травы, лишь кое-где на прогретом мелководье дружными всходами тянулись к солнечному теплу длинные шильца хвощей. Родственно выглядели рядом с ними рассыпанные повсюду нежные кисточки бархатисто-белых пушиц. При виде их сразу вспоминалась вечно ветреная тундра, где эти пушицы в великом множестве как бы укрывают скудную на тепло северную землю от ледового дыхания полуночных морей.
В непролазном, словно бы клубящемся голубым дымом тальнике на все лады трещали и звенели осчастливленные семьями пичуги, среди которых резко и насмешливо выделялся диковатый голос белобокого сорокопута.
- Вот тут и обоснуемся, - сказал Рыбак, когда лодка ткнулась носом в берег. - Тут у меня и дровишки припасены - с Вороньего в прошлый раз сухую лесину привез. Или поудим сперва, как думаешь?
Время близилось к полудню, клева хорошего теперь все равно не жди, и я сказал, что лучше пока отдохнуть, вскипятить чайку. Да сразу и поставить палатку, чтобы не возиться с ней вечером.
- И то верно, - согласился Рыбак.
При всем старании на спиннинг мы так ничего и не поймали, поэтому ушка, как говорится, не состоялась… Прямо из банки поели рыбных консервов, запили душистым чайком. Пока завтракали, на мыс подошло еще несколько лодок. Зазвякали ведра, затюкали топоры.
- Вот посмотри, народу сколько валит, - кивнул Рыбак на лодки. - Даром что будний день. Куда ни сунься - народ и народ. Правда ведь, вольготно нынче живется людям, раз столько времени свободного.
Недалеко от нас на вытоптанной полянке две девушки и два парня натягивали палатку. По всему было видно, что люди они к походной жизни привычные, все у них получалось сноровисто и быстро. В пять минут привязали фалы, соорудили таган для костра и весело побежали с котелками к воде.
- Хорошие ребята, - сказал Рыбак, проводив их взглядом. - Давно сюда ездят, студенты. Берегут лес, зазря не погубят дерево. У них и колья для палаток одни и те же, и таган старый. Соберутся домой - все подчистят, бумажки брошенной не оставят. Все бы туристы такими были…
Рыбак достал помятую пачку "Беломора", прикурил от уголька, с удовольствием растянулся на плаще.
- Она ведь, молодежь-то нынешняя, не такая уж плохая, как нам кажется, - философски начал Рыбак. - Хулить да хаять-то мы все горазды. Всё не так да не по-нашему. Есть, конечно, какая часть и с вывихами, так кто опять же в этом, кроме нас самих, виноват? Вот, говорят, бездельники они, нас, родителей, не почитают. К старшим уважения нету. Бывает и так. Только опять же не всех не уважают. Вот я тебе расскажу такой факт.
Поставили к нашему токарю Ваньке Смирных ученика. Парень как парень, кулачища по пуду, не знает, куда их деть. Теперь ведь они - как их, эксе… акселераты. Хоть и молодой, башковитый, десятилетку кончил. В институт-то, видишь, не попал, вот и подался на производство. Ну, приняли, поставили учеником к Ваньке.
Неделю не простоял у станка, сам точить стал. А еще через неделю подучивать начал Ваньку. "Ты, говорит, дядя Ваня, не так деталь зажимай, а вот так, резец под другим углом заточи, меньше проходов будет. Технологическую-то карту тоже изменить надо, убрать, говорит, надо совсем одну операцию, быстрее деталь выточишь. Я ведь, говорит, в школе-то черчение проходил, на пятерки сдавал, да и в мастерской работал".
Изобиделся Ванька. Сопляк, говорит, ты, кого учить вздумал? Пятерки он получал! Тебя, говорит, еще и на свете не было, а я уж мозоли на ладонях от этих ручек имел! Тоже мне, учитель!
Ну там и другое всякое между ними вышло. Что-то Ванька стал мухлевать с нарядами - не то приписки какие делал, не то еще что, - парень заметил это да возьми и скажи: ты, говорит, дядя Ваня, своих товарищей обворовываешь, так, говорит, настоящие рабочие не делают. Ваньке, дураку, хоть бы смолчать, что ли, а он опять на парня: сопляк, говорит, ты зеленый, помалкивай, пока по шее не схлопотал.