На этот раз с огневым лучком у меня что-то не клеилось. Уголек на конце палочки получался, но мох, который я подкладывал к лунке, не хотел загораться. То ли он отсырел, то ли что-то я делал не так.
И тут я вспомнил про автомобильную покрышку с веревкой, которую видел недалеко от поплавка, похожего на подводную лодку.
Я пошел вдоль берега.
Вот, кажется, те самые камни. Да, да, именно те.
Но поплавка не было. Видимо, его выбило из камней и унесло ночью в море.
А покрышка?
Я обошел все вокруг.
Покрышка тоже исчезла.
Каким же я был дураком, что не отрезал тогда от нее веревку!
Я побрел назад к своим мидиям и тут заметил лохматый конец, торчащий из водорослей.
Она!
Разрыв скользкую груду, я добрался до рубчатого края. Ишь, как ее завалило.
Через минуту веревка была у меня в руках. Мокрая, толщиной в два пальца и длиною почти с меня.
Это была настоящая веревка из пеньки, а не капроновая, которая только плавится, но не горит. Теперь только расплести ее и хорошенько высушить. Не всю, конечно, а несколько прядей.
На эту работу у меня ушло часа три.
На сухом, хорошо прогретом солнцем камне я разложил пряди. Когда они высохли, расплющил их плоским камнем и растрепал. Получилось что-то похожее на вату.
Я обернул веревочной ватой огневую палочку немного выше того конца, который входил в лунку на сучке. После этого обложил ватой лунку и снова принялся за лучок.
После нескольких быстрых поворотов палочки вата начала тлеть. Я дернул лучок еще несколько раз и вынул палочку из лунки. Положив на тлеющую вату щепочки, раздул огонь.
Отлично горели шлюпочные доски. Я собрал все горючее, что только нашел на берегу, и сложил грудой около костра: пусть подсыхает. Когда нагорело побольше угольев, высыпал на них мидии. Раковины свистели, шипели, шевелились в огне, подталкивая друг друга раскрывающимися створками. Я вытащил из углей одну раскрывшуюся раковину и развернул половинки. Там был замечательный оранжевый кусочек мяса!
В тот день я наелся так, что распух живот.
Еще два раза нырял под скалу и добывал раковины.
Когда солнце начало опускаться к воде, решил порыбачить. Теперь у меня было сколько угодно наживки.
Поглубже насадив на крючок плотную мидиевую пельменину, я залез на скалу, размотал удочку и опустил наживку в воду.
Почти сразу же кто-то схватил крючок.
Я рванул лесу.
Из воды вылетел здоровенный краб, мелькнул длинными ногами в воздухе и шлепнулся обратно в море.
Честное слово, он был величиною с тарелку!
Мясо с крючка исчезло.
Я снова наживил удочку.
Не успел опустить крючок в глубину - дернуло так, что я чуть не свалился в воду. Перебирая руками, я начал вытягивать шнурок.
Два-три перебора он шел свободно, потом застопорился. Я тянул вверх - тот, под камнем, изо всех сил сопротивлялся и тянул вниз. Я начал бояться, что крючок оторвется от лесы или разогнется, и слегка ослабил натяжение. В тот же момент леса побежала под скалу. Я снова натянул и почувствовал, как шнурок то подергивают, то отпускают. В те мгновения, когда он чуть-чуть ослаблялся, я подтягивал его к себе. Наверное, крючок держал краб величиной с колесо.
Так соревновались мы в перетягивании несколько минут. Потом леса освободилась и я выбрал ее на всю длину.
Крючок держался на месте, но мяса на нем опять не было.
Ну нет, я не собирался кормить этих костяных пауков мидиями!
Еще раз наживив удочку, я забросил лесу по другую сторону скалы.
Долго ничего не дергало. Шнурок свободно ходил из стороны в сторону, подталкиваемый волнами.
Я сидел на камне, глядя то на море, сегодня чистое и четкое до самого горизонта, то на слабо дымящий костер. Один на острове! А ведь мне почти никогда не приходилось быть одному. Вечно я был кому-то нужен, кому-то чем-то обязан. Вечно куда-то спешил. То нужно было сходить к приятелю, то отец посылал в магазин или к своим сотрудникам с поручениями, то надо было написать тетке, то уроки... Редкие дни выдавались такие, когда я полностью принадлежал себе. И все равно придумывалось какое-нибудь дело. То шел новый фильм в клубе, то возился с фотоаппаратом, то читал книгу или сидел у телевизора. А тут - ничего! Никаких телевизоров, никаких книг. Я, небо, море и остров... Интересно: долго ли можно так прожить? Вот уже пять дней...
Пять или шесть?
Я вспомнил, что забыл делать зарубки на палочке-календаре.
Стоп, надо подумать и сосчитать правильно.
Меня выбросило на берег утром. Это можно считать первым днем. Вечером строил шалаш у источника. На второй день нашел на берегу парусину и матрац. Ночевал уже в палатке. На третий день я увидел чужой катер и добыл огонь. Четвертый и пятый дни шел дождь, я мастерил удочки. Сегодня - шестой.
Я вырезал шесть зарубок на палочке, на которую наматывал лесу. На всякий случай. Потом перенесу на свой главный календарь.
Шесть дней. Почти неделя. А казалось, что тянулся один огромный день с небольшими перерывами на сон. И за эти шесть дней я наелся по-настоящему только один раз - сегодня. Как много человеку нужно работать, возиться, придумывать, чтобы хорошенько поесть!
Почему никто не клюет на мою удочку? Или я сделал что-то не так? Может быть, рыбы вообще нет здесь, у берега?
Я вытянул лесу из воды. На ее конце болтался пустой крючок.
Проклятые крабы!
Пришлось снова идти к костру за мидиями.
Я взял на скалу сразу десяток раковин.
Раз за разом я забрасывал шнурок в море, и каждый раз, теперь уже не дергая, кто-то незаметно снимал наживку с крючка.
Скоро все мидии у меня кончились.
Хватит!
Я смотал леску и спустился к костру. Посидел некоторое время у огня, слушая плеск прибоя, съел еще несколько мидий и начал собираться домой. Нужно было перетащить к палатке угли, остатки досок, огневой инструмент и кусок веревки.
* * *
Вечер выдался теплый, вершина горы четко рисовалась на фоне неба. Я подумал, что ночью опять грянет дождь. Но солнце опускалось к горизонту такое же чистое, каким было днем. Вот оно село на край моря, и от его красного круга до самого острова протянулась огненная дорога. И вдруг диск на глазах начал плющиться, расширяться, от его верхней части оторвался кусочек и полыхнул кроваво-красным огнем. Все шире и шире растекалась оставшаяся над горизонтом кромка, и все тоньше она становилась. И вот уже только малиновый холмик остался над почерневшим морем, расколотым огненной полосой. Оторвавшийся кусочек потемнел, остыл и превратился в темную тучку.
И все кончилось.
А потом на быстро темнеющем небе начали вспыхивать звезды. Сначала бледные, они разгорались все ярче и начинали мерцать, будто ветром раздувало крохотные голубые угли.
Ветки, сложенные мною ночью у входа в палатку, подсохли за день. Костер потрескивал и горел почти без дыма. В палатке лежала полная майка печеных мидий. Не было липкой сырости. Я подтащил матрац ближе к выходу и улегся поудобнее.
Необыкновенно хорошо лежать так, глядеть на спокойный огонь и думать.
Шесть дней я устраивался на острове, и вот наконец все нормально.
Тихо кругом. Над деревьями и кустами висят звезды. В палатке даже уютно. Одежда моя просохла. Огневой инструмент я разложил у костра.
...Интересно: кто первый из команды катера узнал, что меня смыло?
Они-то, наверное, представляют, что я сижу на каком-нибудь острове голый, продрогший, голодный, во все глаза смотрю на море и жду.
А мне неплохо.
Вот дом, который я построил своими руками.
Вот огонь, который я добыл без всяких спичек.
Вот мидии, которых я наловил.
Вот удочки. Я сам сообразил, из чего их сделать. Жаль только, рыба на них не попадается. Но ничего, еще попадется! Вероятно, морскую рыбу надо как-то по-другому ловить. Теперь, когда я узнал, что на скалах здесь столько мидий, ничего не страшно. И для еды хватит, и для наживки.
А завтра, если будет хороший день, пойду за Левые скалы. Надо осмотреть остров, а не крутиться на одном месте.
Я представил себе остров таким, каким видел его с горы, похожим на лодку. Значит, за Левыми скалами находится правый борт лодки. Берег Правого Борта. Красиво звучит!
Там много больших камней и прибой сильнее, чем у меня, в бухте. Моя бухта - кормовая часть лодки. Пусть так и будет: бухта Кормы. И если в моей бухте выбрасывает на берег много всякого барахла, то на берегу Правого Борта, наверное, еще больше. Может быть, я найду багор. Для чего он может мне понадобиться, я не представлял. Но мне очень хотелось иметь багор. Длинная палка, и на нее насажен раздвоенный остряк. Один конец остряка прямой, другой полукругло загнут. Хорошая штука! Такие багры я видел на пожарных щитах нашей станции и на катере. Загнутым концом можно вытаскивать бревна из воды. Прямым остряком - разламывать ящики и раскалывать доски. Можно даже охотиться на большую рыбу.
И вдруг я подумал, что на мелкую рыбу можно охотиться маленькой пикой. Сделать ее из проволоки. Проволоки у меня целый моток - от ящиков. Отломить хороший кусок, выпрямить на камне, заострить и привязать к палке. А чтобы рыба не срывалась, попытаться выковать на конце бородку, как у рыболовного крючка. Потом сесть где-нибудь на берегу, над тихой водой, и высматривать рыбу. Даже крабов можно будет накалывать на такую штуку.
Я осмотрел проволоку.
Ржавая и очень мягкая. Нет, пика из такой не получится. Вот если бы немного потолще! Хотя, если скрутить ее вдвое, она станет жестче. Двойной кончик развести вилочкой, заточить на камне и сделать бородки.
Завтра же попробую.
...А если на катере подумали, что я утонул?
Ведь они легко могли предположить, что меня смыло не у острова, а в открытом море и, конечно, я не смог добраться ни до какой земли. Отец сам говорил, что в море вода даже в самое теплое лето не прогревается выше шестнадцати градусов, а в такой воде человек от силы может выдержать двадцать - тридцать минут.
Я вообразил, как катер придет на станцию и все в тот же день узнают, что меня нет на свете, будут жалеть отца, в школе мою фамилию вычеркнут из журнала и скоро все реже и реже будут вспоминать об Александре Бараше. А потом и вовсе перестанут говорить обо мне. Ну, жил, ну, учился, не особенно хорошо, на троечки и четверки, любил ходить в тайгу за грибами, любил иногда подраться, и вот нет его. Что ж, так уж получилось... Несчастный случай... Со всяким такое может... И отец успокоится и смирится с мыслью, что меня уже нет, как смирился с мыслью, что нет мамы... А я буду жить здесь, питаться мидиями, ловить рыбу, пересиживать в палатке дожди и штормы, никому не нужный и всеми забытый...
Мне сделалось так нехорошо от этой мысли, что хоть плачь. Приключение оборачивалось совсем другой стороной...
Нет!
Не может быть, чтобы они так подумали!
Найдут, обязательно найдут. Если не свои, то рыбаки. Я слышал, что они иногда наведываются в этот район.
Надо сделать что-нибудь такое, чтобы на проходящих мимо кораблях узнали, что на острове есть человек.
Костер!
Разжечь на вершине горы огромный костер, и чтобы от него получилось как можно больше дыма, и чтобы он дымил целыми днями.
Завтра же полезу на гору, соберу там все, что может гореть, и запалю. А еще лучше поджечь самое большое дерево, то, с горизонтальной веткой. Старая древесина будет гореть долго и дымно. Сгорит одно дерево - подожгу другое, третье... У меня будет постоянный сигнал.
Да, но не стану же я сидеть дни напролет на вершине и поддерживать огонь. Я там с голоду подохну. Надо будет заготовить хороший запас мидий. И жарить их там. И птичьи яйца, наверное, там найдутся.
Почему я раньше о них не подумал? Вот чего, наверное, полно на острове. Надо поискать гнезда. Кстати: какие птицы здесь водятся?
Я начал вспоминать, но перед глазами стояли только чайки с серыми крыльями, которые следили за мной на берегу.
Чайки гнездятся на скалах. Но в глубине острова нет высоких скал. А на береговых они не будут высиживать птенцов: там слишком сильный прибой и во время штормов волны, наверное, перехлестывают верхушки скал. Высокие скалы только у того мыса, который похож на нос лодки. На мысе Носа. Нет, звучит как-то не так... Носовой мыс... Это еще хуже. Как же называется самая передняя, носовая часть лодки по-морскому? Ах да, форштевень.
Значит, пусть <носовая> часть моего острова будет мысом Форштевня. Завтра же туда и отправлюсь.
Я подбросил в костер веток потолще и с этим заснул.
НА МЫСЕ ФОРШТЕВНЯ
На этот раз утром даже росы не было. Трава стояла сухая, звонкая, а солнце, не успев подняться над горизонтом, уже пекло, как в полдень.
За спиной у меня висел узел из полиэтиленовой пленки, в котором лежали огневой инструмент, удочки, два десятка печеных мидий и бутылка из-под шампуня с водой. В руках - кирка из скобы и палка.
Я решил идти вдоль береговой линии. Но там было столько камней, что, добравшись до Левых скал, я совершенно выбился из сил. Если так будет дальше, то у меня от кедов ничего не останется, когда доберусь до места, да и доберусь я туда только к ночи.
Отдохнув, я забрался на камень повыше и осмотрелся.
Справа чуть слышно вздыхало море.
Слева чернел вал дурно пахнущих водорослей. Выше по берегу начиналась трава, а за ней - кусты. Я знал, что идти там еще труднее.
И тут я вспомнил, что видел позавчера. За вонючим валом, там, где водоросли уже подсохли, они покрывали камни волнистым серым ковром. Наверное, по ковру можно идти, как по асфальту.
Я нашел место, где вал пониже, и перебрался через него. Действительно, гнилая масса здесь спрессовалась, высохла и напоминала грязный картон, прикрывавший камни. Через минуту я уже шагал по этому <картону>.
В некоторых местах из него торчали засохшие рыбьи головы, палки и куски измазанного нефтью полиэтилена. Я опять нашел несколько бобинцев, а потом наткнулся на шар из толстого волнистого стекла, пустой внутри. Шар оказался таким тяжелым, что я не мог его даже приподнять. Для чего он был сделан и почему не разбился, брошенный волнами на камни, я так и не мог догадаться. Во всяком случае он способен был плавать в воде, как бобинец, иначе не оказался бы здесь.
Дальше по берегу лежали расщепленные стволы деревьев с обломками сучьев, на которых висели грязные фестоны серо-зеленой высохшей тины. Стали попадаться черные островки каких-то сухих водорослей, похожих на обгорелые кучки мха. Когда я наступал на них, в воздух поднималась тончайшая пыль, от которой першило в горле, и я начинал неудержимо чихать.
Сколько бы я ни смотрел по сторонам, я видел чаек только вдали, над скалами Форштевня. Там они кружились целыми стаями. В той части берега, по которой я шел, их не встречалось. Других птиц тоже.
Неожиданно я почувствовал под ногами пустоту. Сухой <картон> водорослей поднимался над камнями длинным невысоким бугром, обрисовывая что-то плавное и продолговатое. Я постучал пяткой по бугру.
Гулко отозвалась пустота.
Я стал на колени и начал сдирать с бугра слежавшийся водорослевый пласт. Он снимался слой за слоем, как пыльный войлок. Содрав несколько слоев, увидел гладкую поверхность длинного поплавка из пластмассы, похожей на пропитанную эпоксидом материю. Пришлось сорвать еще целое покрывало водорослей, прежде чем я понял, что это не поплавок, а маленькая штампованная лодка на двух человек, перевернувшаяся вверх дном.
Я так обрадовался, что заработал, как машина, очищая ее от мусора.
Скоро лодка, ярко-зеленая, аккуратненькая, лежала передо мной, а я чуть не орал от радости. Теперь я могу объехать все побережье, а не ползать по грудам камней, разбивая колени и раздирая кеды!
Я знал эти лодочки, легкие, как скорлупки. Они назывались тузиками. Два таких тузика было на нашем катере. Очень удобная лодочка. Никаких усилий не надо, чтобы гонять ее по воде. Чуть-чуть шевельнешь веслами - и она уже несется вперед, как будто у нее есть мотор.
Я перевернул лодку и обрадовался еще больше. Целехонькая! Внутри отштампованы два сиденья, на дне - упоры для ног. В нос вделано металлическое кольцо, на котором еще сохранился обрывок цепочки. Такой тузик не тонет, если даже его переворачивает волнами или до бортов заливает водой. И пластик, из которого штампуются эти лодки, такой прочный, что не ломается, а только гнется при ударе о камни.
Мне захотелось сейчас же спустить тузик на воду, погрузить на него все свое барахло и отправиться к мысу Форштевня морем. Я уже собрался тащить лодку к воде, как вдруг радость моя разом погасла.
Весла...
Без весел я не смог бы проплыть на нем и десяти метров.
Я долго искал вокруг, рылся в тине, заглядывал в щели между камнями, хотя знал, что делал это напрасно. И лодку, и весла разом не уносит штормом. Весла всегда хранятся отдельно от лодки. А сделать весла своими силами, имея всего перочинный нож, - невозможная штука.
Бросив тузик на том месте, где я его откопал, я снова нагрузил на себя свои припасы и с тоской посмотрел на лодчонку. Жаль. В какие чудесные путешествия можно было бы пускаться на ней!..
Больше ничего интересного на пути не встретилось, кроме нескольких разбитых ящиков, которые я оттащил подальше от прибоя.
Я добрался до мыса Форштевня, когда солнце уже перевалило за полдень.
Остров у мыса превращался в узкую полосу камней вроде перешейка, который упирался в высокие, изъеденные волнами, темно-зеленые скалы, столбами стоящие в море. Над скалами летали чайки, а внизу клокотал прибой. Это и была та самая снежная полоса, которую я видел с горы. Только сверху она выглядела узенькой неровной каемкой, обрамляющей несколько рифов, а на самом деле это были не рифы, а каменные столбы. Они поднимались на высоту пятиэтажного дома, и волны грохали о них с такой силой, что все вокруг гудело. И это при тихой погоде! Я представил, что здесь творится во время штормов, и мне сделалось неуютно. Мрачное место. И как только оно нравится чайкам?
На первый, не особенно высокий столб можно было перебраться, как по мостику, по выступающим из воды камням. Верхушки у них были плоские, ноздреватые. Но я не стал этого делать. Море волновалось очень сильно, широкие валы накатывались на берег один за другим, иногда вовсе перехлестывая через мостик. Меня запросто могло слизнуть валом, как слизнуло с палубы катера. Деревья здесь тоже не росли, а кусты имели чахлый, издерганный вид. Какая удача, что меня принесло волнами не сюда, а в бухту Кормы!
Слой высохших водорослей, по которому так удобно шагать, стал тонким и наконец кончился у высокого каменного завала. Дальше идти стало трудно. Темно-серые и зеленоватые камни остро торчали во все стороны, и прыгать с одного такого остряка на другой было опасно. Эта осыпь была похожа на лавину, обрушившуюся с верхушки скалы. Я все-таки решил подняться на гребень завала и заглянуть на ту сторону, на берег Левого Борта.
Весь свой припас оставил внизу. Но едва только долез до гребня, надо мной поднялась такая туча чаек, что в лицо дунуло ветром от крыльев, а от квакающих и плачущих криков я чуть не оглох. Я даже не подозревал, что их здесь такая сила. Вероятно, они сидели, затаившись в камнях, пока не заметили меня.