Однако всего этого теперь уже было мало. Шли годы. Красные укрепляли свою власть по всей Необъятной, а Кванту некая армия продолжала топтаться на берегах Амура и Аргуни. Топталась там даже летом сорок первого, когда Красная армия находилась в отчаянном положении. И когда сам факт наступления японцев, пусть далее не очень успешного, мог поставить большевизм на грань гибели.
Именно тогда, в июне сорок первого, он, главнокомандующий вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа генерал-лейтенант Семенов, перестал понимать логику действий японского руководства. Просто-напросто отказывался понимать ее. Несколько раз он прорывался к командующему Квантунской армией. Пытался убеждать начальника штаба. Атаковал рапортами своего непосредственного шефа генерала Томинагу и начальника разведки Исимуру.
Однако все это оказалось бесполезным. Японцы продолжали вежливо улыбаться, кланяться, соглашаться со всеми его доводами и снова улыбаться. Больше всего рубаку Семенова раздражали их улыбки. Лучше уж материли бы. По крайней мере это было бы доходчивее, а главное, по-русски.
Пытаясь как-то досадить самураям, Семенов, рискуя не только карьерой, но и головой (ибо японцы слишком ревниво относились к тому, куда направляет свой взор Семе-нов-сан), демонстративно высказывал восхищение действиями Гитлера и даже угрожал, что в случае, если Квантунская армия не начнет боевых действий, он через Персию уведет свои части в Турцию, чтобы с помощью турецких властей перебросить их в Югославию, на соединение с казачьим станом генерала Краснова.
О, если бы ему в самом деле удалась эта операция! Если бы, наконец, закончилось блуждание по диким сопкам Маньчжурии и он смог присоединиться к генералам, для которых почти родными стали Белград, Рим, Берлин, Будапешт…
Вот только японцы так и не восприняли всерьез ни его восхищения Гитлером, ни намерения увести войска в Турцию. И это тоже оскорбляло атамана.
- А знаете, почему я взял вас с собой, ротмистр?
- Даже не задумывался над этим, - спокойно ответил Курбатов, с высоты своего роста и как-то слишком уж мельком взглянув на генерала. Даже кряжистый Семенов казался рядом с ним маленьким, худощавым и униженно невнушительным. - Выполняю приказ.
- Зря не задумываетесь. Отныне вы не только диверсант, но и политик. В Берлине с большими чинами придется встречаться. До фюрера, может, и не дойдете, но до Кальтенбруннера, Шелленберга, а то и Гиммлера - вполне.
- Если надо, дойду и до фюрера. Пробьюсь.
- А я хочу, чтобы вхождение в высокие кабинеты вы начали здесь. Чтобы не боялись их, в соболях-алмазах! Но главное не в этом. Когда вас начнут расспрашивать, что да как, скажете, что незадолго до перехода русской границы вы были на переговорах в штабе Квантунской армии. Вместе с самим главкомом Семеновым. Это сразу же придаст вам веса. Поймут, что прислали не какого-то там строевого ротмистра-майоришку.
- Они могут и не поверить.
Семенов достал портсигар и, не предлагая сигару ни полковнику, ни ротмистру, закурил.
- Не поверят, да. Первое дело - не поверят. Но потом убедятся. Ведь должны же здесь промышлять их разведчики. Не может такого быть, чтобы совсем уж без присмотра самурайцев оставили. И потом, - вы ведь и в самом деле участвовали. Детали припомните: Держаться будете уверенно. В таком деле, как переговоры, всякая деталь" всякая мелочь вес имеет. И с Красновым, с Красновым говорить на равных. Не тушеваться. От имени самого Семенова говорите, в соболях-алмазах!
29
Черчилль поднялся и, жестом прервав попытку полковника подняться вслед за ним, прошелся по комнате. Ступал он неуклюже, грузно, переваливаясь и заметно налегая на правую ногу. Это была походка уставшего крестьянина, решившего пройтись по свежей борозде.
- Неужели при аресте офицеры не обыскали его? Почему они позволяют ему таскать за собой этот дурацкий чемодан? - вдруг встревоженно спросил Черчилль, останавливаясь посреди комнатки.
- Возможно, не придавали этому значения. Муссолини - не рядовой арестант. К тому же Чемодан никуда не Денется. И коль уж Муссолини не уничтожил эти письма, они рано или поздно попадут в руки следствия. Конечно, для многих адресатов Муссолини это нежелательно.
- Еще бы! - задумчиво согласился Черчилль. - А ведь следует предположить и такое. - Сигарета его погасла, но Черчилль не обращал на нее внимания.
"Наконец-то заволновался!" - с удовлетворением, хотя и без какого-либо злорадства, подумал полковник.
Злорадства здесь и не могло быть. О’Коннел всегда слыл сторонником консерваторов, и политика Черчилля вполне импонировала ему. Вот и сейчас полковнику искренне хотелось хоть как-то помочь сэру Черчиллю. При этом он и не стал скрывать, что, в свою очередь, тоже рассчитывает обратиться к нему за помощью. В трудные времена, ясное дело. Однако решился на эту встречу не из расчета на серьезное сближение с премьер-министром.
- Хорошо еще, если эти письма попадут в руки итальянских следователей. После свержения дуче мы с итальянцами почти союзники, и это можно было бы как-то уладить. Но есть опасение, что бумаги окажутся р руках немецкой разведки. И даже трудно предположить, кто из руководителей высшего эшелона рейха и в каких целях позволит себе использовать их.
- Понятно, полковник. Все понятно. - Черчилль посмотрел на часы и едва заметно улыбнулся. Улыбка получилась хотя и не веселой, но достаточно добродушной. - Благодарю вас, мистер О’Коннел. Мне пора.
"Неужели он так и уйдет! - удивленно посмотрел ему вслед полковник, когда Черчилль направился к двери. О’Коннел совершенно забыл при этом, что обязан проводить гостя. - Но он не может уйти просто так, ничего не добавив к тому, что уже сказано".
Пройдя мимо накрытого стола, Черчилль вновь остановился и осмотрел его.
- Так чем вы собирались потчевать меня, полковник?
О’Коннел широким жестом обвел весь стол. У него снова появилась надежда, что гость вернется к разговору о письмах. Еще больше эта надежда окрепла, когда Черчилль согласился принять от него бокал с красным вином. Произнеся тост "За Британию!", премьер символически отпил из бокала, поставил его на ладонь, другой накрыл сверху и проницательно просверлил взглядом полковника.
- А теперь признавайтесь, почему вы рассказали все это именно мне, - резко произнес он. - И попрошу отнестись к этому вопросу со всей ответственностью. С какой стати вы решили, что содержимое чемодана может быть обращено против меня? Говорите со мной как разведчик с разведчиком, - мрачно улыбнулся Черчилль. - В конце концов…
- Мне известно, что в свое время вы довольно активно переписывались с Муссолини. Пока что это главный повод для моего беспокойства.
- Предоставьте свое беспокойство Уинстону Черчиллю. Что еще? Я настаиваю, полковник.
- Мне попалась в руки вот ага газета, - достал О’Коннел из внутреннего кармана сложенную вчетверо, основательно пожелтевшую газету. - Я наткнулся на нее, пребывая во Флоренции. Это тамошняя городская газетенка.
- Понятно, что газетенка.
- Но очень ценна для нас.
- Вам помогли наткнуться на нее, не так ли?
- Вы правы, сэр, помогли. Правда, сделала это не разведка, а один местный философ, мой давнишний знакомый, с которым мы вели споры о фашизме и демократии. Следует заметить, что он приверженец национал-социализма. И почитатель дуче.
- Так о чем речь в этой газете? - Черчилль все еще держал бокал зажатым между двумя ладонями.
- Она датируется 1927 годом, - полковник внимательно присмотрелся к лицу Черчилля. Оно слегка побледнело. И уж совершенно не странным показалось, что премьер-министр обратился за советом к содержимому своего бокала. - В ней опубликован отчет о вашей пресс-конференции по случаю прибытия во Флоренцию.
- Переведите то, что привлекло внимание вашего знакомого.
- Только одна фраза. Напомню, что речь тогда шла о русском большевизме, о котором вы отозвались…
- Я хорошо помню, как отзывался тогда о русском большевизме. Кроме того, ни для одного журналиста мира не секрет, что к коммунистам вообще, и к русским большевикам в частности, я отношусь с глубочайшим презрением. В том числе и к их "вождю всех времен и народов", "кремлевскому солнцу", "мудрому отцу", "великому стратегу коммунизма" Сталину.
- В таком случае позволю себе перевести лишь одну фразу, - Черчилль не мог не заметить, что голос полковника стал тверже. Растерянность исчезла. В интонациях зазвучало нечто прокурорское. - Цитирую ваши слова:
"Именно Италия дала нам средство против русского яда. Будь я итальянцем, я бы стал фашистом!"
На несколько минут в зале воцарилось неловкое молчание. Черчилль поставил бокал на стол и потянулся за газетой. Полковник охотно уступил ее. Черчилль внимательно всмотрелся в подчеркнутые строчки. Вряд ли он сумел прочесть написанное, полковник знал, что итальянским Черчилль не владеет, письма он писал на английском. Но газету не вернет. Заставит перевести весь отчет.
- Можете оставить ее мне? Я никогда не видел этой газетенки, и для меня важно знать, что здесь написано. Дословно. Кроме того, мне хотелось бы верить, - выдержал значительную паузу, - что вы не станете распространяться о содержимом этой статьи. Двадцать седьмой год должен остаться в прошлом. G тех пор, как вы понимаете, изменились не только мы с вами, но и наши взгляды.
- Просто я знаю, что вы писали письма вплоть до начала войны. А возможно, и в более близкие времена. Там тоже могли оказаться подобные высказывания. Представляю себе, как будет смаковать их оппозиционная пресса, когда дело дойдет до предвыборной кампании.
- Скажите, полковник, вы можете попытаться еще раз поговорить с офицером-карабинером? Или найти другой способ? Любой другой способ?
- Если представится случай снова попасть в Италию, сэр.
- С поездкой возникли проблемы? Они будут улажены.
- В крайнем случае их можно уничтожить. Письма ведь тоже горят, не так ли? - Вопросительно посмотрел полковник на Черчилля.
- Как сочтете нужным, - подался к нему через стол премьер-министр. - При этом я отдаю себе отчет, что ваши расходы могут выйти за пределы скудной суммы, обычно выделяемой от щедрот своих финансовым управлением военной разведки.
Полковник опустил глаза и скромно промолчал.
- Мы еще встретимся перед вашим отъездом и обсудим это более подробно. Вот телефон, - положил на стол визитку.
- Лейтенант Роусен. Офицер связи. Можете сообщать! ему с такой же доверительностью, как если бы беседовали со мной. И будьте уверены: ваши сообщения или просьбы, - подчеркнул Черчилль, - сразу же будут изложены мне с надлежащей дословностью.
- Тешу себя надеждой, что мои скромные услуги окажутся полезными, сэр.
30
- Гауптштурмфюрер Скорцени? Здесь майор Раймер. С вами будет говорить командир добровольческой казачьей дивизии генерал фон Панвиц .
- Простите, майор, какой дивизии?
- Казачьей. Русской. Вы могли не слышать о ней. Дивизия только недавно сформирована в Белоруссии из донских, кубанских и терских белоказаков.
- Да?! И командует всем этим воинством "кубанский казак" фон Панвиц? - саркастически уточнил Скорцени. - Что происходит в этом мире, майор? Может, хоть вы объясните мне?
Раймер нервно прокашлялся. Скорцени отчетливо слышал в трубке его надрывное сопение, словно собеседник хотел демонстративно пристыдить им гауптштурмфюрера.
- Фон Панвиц является генералом войск СС. Он вступил в командование русской добровольческой дивизией, выполняя волю штаба верховного главнокомандования и лично рейхсфюрера СС Гиммлера.
- Мне и в голову не приходило сомневаться в этом, - пророкотал своим зычным камнедробильным басом Скорцени. Майору трудно было поверить, что имя рейхсфюрера СС давно не производит на этого человека никакого впечатления.
- Соединяю, - пробубнил майор, считая, что достойно осадил выскочку гауптштурмфюрера.
- Скорцени, - медлительным учительским голосом обратился к нему человек, которого майор называл генералом СС.
- Слушаю вас, господин генерал.
- Я попросил бы вас, Скорцени, при всей вашей занятости принять генерал-лейтенанта Шкуро . Это русский генерал, Скорцени, бывший белогвардеец и первоклассный кавалерист.
- Мне приходилось слышать о Шкуро. О нем упоминал в нашей беседе генерал Краснов.
- Этот генерал немало потрудился, чтобы собрать разрозненные отряды казаков, Скорцени. Конечно, его трудно назвать аристократом, Скорцени. Еще труднее принять за прусского генерала. Но у Шкуро есть склонность к диверсионным методам ведения войны, Скорцени. Вот почему я уверен, что он будет представлять для вас определенный интерес.
- Мы найдем общий язык, - гауптштурмфюрер уже начал понемному привыкать к тому, что фон Панвиц употребляет его фамилию через каждые три молвленных им слова.
- У него склонность к диверсиям, Скорцени, - все тем же ровным учительским голосом продолжал генерал, словно и не слышал согласия гауптштурмфюрера. - Что, согласитесь, весьма странно для фронтового генерал-лейтенанта. По крайней мере в моем понимании, Скорцени.
- Склонность есть склонность. Я знаю немало людей, для которых диверсии стали профессией.
Генерал умолк. Скорцени показалось, что он слышит, как неуклюже, со ржавым скрипом, ворочаются шестерни его мозгов, перемалывающие попавшуюся им информацию.
- Забыл, с кем говорю, - с брустверной непосредственностью выпалил фон Панвиц, и шестерни со скрежетом остановились. - Что же касается Шкуро… Сказывается влияние партизанской войны. Воевавшие в тылу врага - люди с особой психикой Скорцени. Впрочем, диверсанту это вовсе не трудно понять.
- Я жду генерала Шкуро.
- Понимаю вашу занятость, Скорцени. Но в последнее время мне приходится иметь дело со многими русскими генералами и офицерами. Мой долг каким-то образом помогать им налаживать контакты с официальными лицами рейха, Скорцени.
- Весьма благородно.
- Ваше время, гауптштурмфюрер?
- Завтра, в пятнадцать ноль-ноль.
- Думаю, что вам не мешало бы поближе познакомиться с этим человеком, Скорцени. Ваше ведомство могло бы пополниться испытанными воинами из числа русских казаков. По твердости своих взглядов и убеждений, не говоря уж об отношении к коммунистам, эти люди не уступают нам с вами, Скорцени.
- Мне приходилось иметь дело с русскими, господин генерал, - не совсем корректно напомнил ему гауптштурмфюрер. - Надеюсь, господину Шкуро объяснят, как разыскать меня. О пропуске позаботится мой адъютант Родль.
31
- Господин генерал знает, что доблестные русские казаки стремятся поскорее вернуться в родные места, чтобы увидеть их свободными, господин генерал знает…
Иногда Семенову казалось; что генерал Томинага - слишком рослый для японца и почти европейского телосложения - вообще ничего не произносит. Просто не успевает что-либо произнести. Думает, говорит и даже кивает за него - тщедушный, мальчишеского росточка переводчик. Страдальчески худой и мизерно-хрупкий, он обеими рука-ми поддерживал очки и все говорил и кланялся, тараторил, кланялся и снова тараторил, словно побаивался, что разговор кончится раньше, чем сумеет вытараторить весь запас русских слов. А знал их немало. И говорил, нужно отдать ему должное, вполне сносно.
Атаману Семенову тоже не оставалось ничего иного, как почти после каждой фразы вежливо склонять голову.
- Господин Томинага понимает, как важно для казаков иметь свою армию, господин Томинага понимает…
- Надеюсь, господин генерал знает и то, что мы готовы добывать свою свободу оружием и выступить хоть сегодня. Вместе с Квантунской армией, - добавил атаман с некоторым опозданием, когда переводчик уже начал переводить его фразу.
Как ни странно, перевод на японский у него почему-то шел слишком медленно. Переводчик так старательно подбирал слова, будто чужим для него является как раз японский.
- Господин генерал говорит, что он уже знает о "Российских военных отрядах" армии Маньчжоу-Го, состоящих из подразделений пехоты, кавалерии и отдельных казачьих частей, господин генерал говорит… - Привычка завершать каждую фразу повторением слов, которыми она начиналась, почему-то особенно раздражала Семенова. Хоть каждый раз переводчик произносил ее очень мило, чуть разрывая тонкую кожицу губ на желтоватом оскале длинных и крепких, словно березовые кругляшки в деревенской ограде, зубов. - Но большинство казаков подчиняется разным командующим, большинство казаков… А иногда вообще никому не подчиняется. Было бы хорошо, если бы господин генерал-лейтенант Семьйоньйов - фамилия атамана так до конца и не далась переводчику, и наверное, только потому не далась, что старался произносить ее особенно тщательно, - собрал все казачьи отряды под одним командованием, было бы хорошо.
- Мы, то есть я, а также генералы Бакшеев и Власьевский, - кивком головы представлял Семенов сидевших по обе стороны от него командиров, - уже работаем над этим. Предполагается свести казачьи отряды в пять полков, два артиллерийских дивизиона и одну отдельную комендантскую сотню, объединив их под командованием генерала Бакшеева в Захинганский казачий корпус.
- Да, Захинганский корпус? - с радостной, почти детской, улыбкой уточнил переводчик. - Генерал Бакшеев? Захинганский?
В этот раз он переводил генералу столь долго и старая тельно, будто разъяснял тайную мудрость императорского послания. А когда невозмутимый доселе генерал что-то коротко, грозно - и в то же время почти не открывая рта - прокричал в ответ своим, на удивление высоким, пищащим голосом, переводчик снял очки, вежливо поклонился, снова водрузил их на нос и, вцепившись в оправу костлявыми ручками, проговорил:
- И это очень правильно. Господин генерал именно так и настроен был приказать. А подчиняться корпус будет главе военной миссии в Тайларе господину подполковнику Таки, подчиняться… - показал он на дремавшего рядом с начальником разведотдела штаба Квантунской армии полковником Исимурой полнолицего чиновника в штатском.
- Простите? - приподнялся Семенов, упираясь в стол побагровевшими кулаками. - Я сказал, что корпус будет подчиняться присутствующему здесь генералу Бакшееву. Лучшему из моих генералов.