Увидев плечо солдата - приземистого, худощавого, - двухметровый медведеподобный Курбатов неслышно ступил ему за спину и не просто закрыл ладонью рот, а с такой силой впился пальцами ему в щеки, что почувствовал, как затрещали челюсти. И нож в грудь вводил с такой лютью, что, пронзив ее, чуть было не достал лезвием собственный ватник.
Вытерев нож о шинель убитого, Курбатов опустил тело на землю и снова метнулся к скале. Теперь можно было уходить, но именно сейчас уходить Курбатову не хотелось. Встреча со старшим наряда обещала еще несколько минут риска. Как он мог отказать себе в них?
- Агов, Колымаха! - позвал возвратившийся с полпути сержант. - Уж не в Маньчжурию ли ты настроился?
- В Маньчжурию, - спокойно ответил Курбатов, как только из-за скалы выглянул ствол его автомата.
Пограничник вздрогнул и долго, очень долго поднимал голову вверх, пока где-то там, на высоте двух метров, не увидел непроницаемое, цвета полуобожженного кирпича, суровое лицо. И это последнее, что ему дано было увидеть. Мощным ударом левой ротмистр выбил из его рук оружие, правой припечатал затылок к ребристому выступу скалы, потом еще и еще раз.
Сержант еще был в сознании, когда Курбатов приподнял его и почти на вытянутых руках перенес к лиственнице.
- Кто ты? - в ужасе спросил этот низкорослый коренастый парнишка, глядя на одетого в красноармейскую форму Курбатова расширенными помутневшими глазами.
- Смерть твоя. Гнев Божий. Когда люди узнают о твоей гибели, распятие Христа покажется им сатанинскими шалостями.
Вновь оглушив сержанта, ротмистр забрал у него документы и, упершись плечом в один из стволов, ногой оттянул другой, а затем, приподняв пограничника, буквально вогнал его тело в образовавшийся просвет.
Курбатов прошел уже почти весь распадок, а вслед ему все доносился и доносился душераздирающий вопль раздавливаемого человека. И не было никого в этом мире, кто бы спас его или хотя бы помог побыстрее умереть.
13
Сидя в машине, поспешно увозящей его из вечернего леса, Штубер чувствовал, что удача изменяет не только ему, она неотвратимо изменяет всей доселе непобедимой армии. Даже в Украине окончательно овладеть обстановкой она так и не сумела. Хотя, казалось бы, у местного населения нет оснований для особой любви к большевикам…
По всем данным, которые имелись у немецкой разведки (а Штубер как командир особой группы со многими из них был ознакомлен в подробностях), атмосфера в Украине складывалась таким образом, что эта республика должна была, по существу, сразу же перейти на сторону Германии, стать ее союзницей. Не на равных, конечно, как, допустим, Венгрия, Италия или Румыния, но все же…
И поначалу создавалось впечатление, что так оно и будет. Судя по количеству пленных, которых им пришлось взять в первые месяцы войны, по тому, как быстро организовывались полицейские участки, отправлялись в Германию эшелоны рабочих-добровольцев, так оно все и должно было сложиться…
- А знаете, что я вспомнил? - прервал его размышления Зебольд, когда наконец они выбрались из леса и, следуя приказу Штубера, водитель остановил машину недалеко от сгоревшего грузовика да покореженной "фюрер-пропагандмашинен". Одним из партизан, которые подстерегли нас на дороге, был тот самый поляк, что приходил к нам в крепость.
- Да, тот польский офицер? Вы не обознались?
- Ручаюсь. Я не мог ошибиться.
- А вторым - сержант Крамарчук, - только сейчас сообщил Штубер фельдфебелю то, что раньше сообщать не хотелось. - Которого мы однажды пожалели, не распяли. Хотя должны были.
- Значит, вы его тоже узнали?
- Еще бы, мой фельдфебель! - беззаботно отозвался гауптштурмфюрер. Снова, как в лучшие дни существования их группы, особенно когда он был в прекрасном расположении духа, Штубер произнес это свое "мой фельдфебель" так, как произносят "мой фюрер". Толысо со значительной долей горькой иронии.
- Я не решился назвать этого партизана сержантом Крамарчуком только потому, что мне показалось, будто имеем дело с самим Беркутом.
- Они похожи, - не стал спорить Штубер. - Очень похожи. Осмотрите "фюрерпропагандмашинен". Нужно взять ее на буксир и доставить в крепость.
- Мы рискнем остаться на ночь в крепости?
- А что, был приказ передислоцироваться? - жестко поинтересовался Штубер.
Он и сам понимал, что оставаться в цитадели с пятью-шестью солдатами слишком рискованно. Однако прекрасно понимал и то, что, уйдя из крепости, тем самым признает: диверсионной группы Штубера больше не существует. А значит, к нему станут относиться, как к офицеру, оставшемуся без солдат и без дела. Чем это кончается, Штубер знал - бессмысленным марш-броском на передовую, в одну из эсэсовских частей. Или прикомандированием к отделению гестапо, что, конечно, хотя и предпочтительнее, но особого энтузиазма у него не вызывало.
- А ведь отряд Беркута все же уничтожен, - будто извинился за свою бестактность фельдфебель. - Думаю, это учтут. Если, конечно, должным образом сообщить об этом в Берлин. Или хотя бы в ставку гауляйтера.
Туго бы мне пришлось без ваших дипломатических подсказок, мой фельдфебель. Именно за них я вас и ценю.
14
- Что с группой, которую вы послали к Чите, полковник? - поинтересовался атаман Семенов, прежде чем успел предложить Родзаевскому кресло. - Помнится, мы возлагали на нее не меньше надежд, чем японцы на всю Квантунскую армию.
Было что-то демоническое в облике полковника: худощавое нервное лицо с утонченными, но почему-то совершенно не красящими его чертами, тонкие бескровные губы, красные воспаленные глаза, султан редких седых волос, едва прикрывающих два ожоговых шрама.
- Мои оценки группы намного сдержаннее, - покрылся бледными пятнами Родзаевский, болезненно воспринимавший любые попытки иносказания, малейшее стремление свести разговор к шутке или подковырке. Всего этого он просто-напросто не воспринимал, да и терпеть не мог. - Хотя, не скрою, группу ротмистра Гранчицкого считаю лучшей из всего, что только можно было составить из нынешних курсантов.
- Ну и?
Только сейчас полковник сел, достал из золотого портсигара гавайскую сигару, внимательно осмотрел ее, словно выискивал признаки, по которым возможно определить, отравлена ли она, и лишь после этого, испросив у генерала разрешения, закурил с удовольствием, артистично вдыхая в себя горьковато-ароматный дым. Это были особые, немыслимо ароматизированные сигары, которыми в Харбине наслаждался только Родзаевский, и генерал уже в который раз еле воздержался от того, чтобы попросить у него закурить. Сам полковник этих сигар никому и никогда не предлагал. Даже атаману. Для угощений он обычно имел в запасе другой портсигар, с папиросами, набитыми тухлое ватым маньчжурским табаком.
- Из всей группы вернулся только один человек. Час назад я беседовал с ним. Его информация в основном совпадает с данными, полученными от агентов.
- Только один? Что ж это за подготовка?
- Нужно учесть, что группа "прошлась" по всему Забайкалью. Вела себя отлично. Задание выполнила. Если бы не излишний риск, которому чуть ли не каждый день подвергал ее ротмистр Гранчицкий… Что совершенно неожиданно для меня. Ибо лично я знал его как человека крайне осторожного и осмотрительного.
Генерал-лейтенант Семенов поднялся и неспешно, вразвалочку, прошелся по кабинету.
Наблюдая за ним, Родзаевский уже в который раз поймал себя на мысли, что в этом генерале действительно нет ничего генеральского. Полковник всегда очень щепетильно относился к соответствию чипа, титула или положения в обществе того или иного человека с его фигурой, выправкой и внешностью. И никакие заслуги, никакая родословная, никакие подвиги не могли смирить его с человеком, в отношении которого "нижегородский фюрер" однажды - то ли вслух, то ли про себя - изрек что-то вроде: "И это - генерал?!" "И это - князь?!"
Что касается генерала Семенова, то вряд ли кто-либо другой из белого генералитета давал столько поводов для подобных восклицаний.
Широкоплечий, коренастый, с худощавым обветренным лицом, на котором в обрамлении плавных славянских линий явственно проступали резкие монгольские штрихи, столь близко роднящие Семенова с великим множеством его земляков, казаков-забайкальцев, осевших здесь еще со времен великого казачьего исхода из разрушенной Запорожской Сечи, и успевших за несколько поколений не только основательно обрусеть, но и "порядочно сьазиатиться"… во внешнем облике генерала, его грубоватых неинтеллигентных манерах действительно было мало чего-то такого, что напоминало бы о его потомственной белой офицерской кости. И если полковник Родзаевский, очень ревниво относящийся к расовой чистоте и голубизне офицерской крови, все же искренне уважал Семенова, то лишь потому, что видел в нем не строевого русского генерала, а талантливого казачьего атамана. Он потому и не воспринимал главнокомандующего здесь, в его кабинете, что знал, как бесподобно перевоплощается этот человек, оказываясь в казачьем кругу, в седле, скомандовав милое его душе "шашки наголо!".
- Посылать во главе диверсионной группы человека крайне осторожного и осмотрительного? - по-азиатски сморщил обожженное ледяными забайкальскими ветрами лицо атаман Семенов, возвращаясь к своему креслу. - Ну, вы, полковник, оригинал.
- Не такой уж оригинал, если учесть, что все сказанное следует воспринимать применительно к командиру диверсионного отряда.
- Тогда что значит "излишний риск"? Пусть даже применительно к командиру диверсионного отряда. Это ж какой такой риск у диверсантов принято считать излишним?
"Не складывается у нас разговор", - с волнением отметил Родзаевский, пригашивая сигару и краем глаза следя при этом за выражением лица главнокомандующего. Почему не складывается, под какие такие выводы главнокомандующего он не складывается, этого полковник понять пока не мог. - Вы задали трудный, я бы даже сказал, философский вопрос. Но если позволите…
- Кто этот вернувшийся? - резко перебил его Семенов.
- Ротмистр Курбатов.
- Что-то припоминаю. Богатырский рост. Медвежья сила.
- Златокудрый, как Бог. И кличка Легионер.
- Могли бы придумать что-нибудь повнушительнее.
- Почему же? Легионер. К тому же сам избрал. Увлекается историей Древнего Рима. Его любимое словечко.
- А то, что ваш римлянин вернулся один, - никаких сомнений у вас не вызывает? - недоверчиво сощурился Семенов.
- Он сказал, что последним погиб ротмистр Гранчиц-кий. Уже у самого кордона. Легионер тащил его на себе, сколько мог.
- Это он так заявил: у кордона. Тащил. А что было на самом деле? Не исключено, что ваш Легионер сам вверг себя в одиночество. Один вернулся - одному и слава.
Подозрительность атамана была общеизвестна. Он способен был душу вымотать, выспрашивая по поводу какого-либо, иногда совершенно незначительного, события, добывая все новые и новые подтверждения правильности своих подозрений.
- Но других сведений не поступало. Да и вряд ли поступят, - возразил полковник. Странная вещь: еще несколько минут назад он сам готов был заподозрить Курбатова в том, что тот умышленно сделал все возможное, дабы вернуться без Гранчицкого. Родзаевский знал, сколь честолюбив этот отпрыск казачье-княжеского рода Курбатовых. Но сейчас полковник забыл о своих подозрениях и готов был отстаивать парня хоть перед всем генералитетом армии. - Кроме того, у меня, извините, нет оснований не верить этому офицеру. Сила и звериная лють, слава богу, не лишили его обычной человеческой порядочности. Что у людей нашей профессии ценится не меньше, чем в коммерции.
- Сравненьице, - брезгливо поморщился Семенов. - Я так понимаю, что вы верите ему на слово. Безоговорочно, - все ближе и ближе наклонялся Семенов к полковнику. - Всему, что он, единственный из группы оставшийся в живых, рассказывает об этом походе?
15
Вызов в Краков Штубер воспринял с мрачной настороженностью человека, которого давно обуревали неприятные предчувствия. Он был настолько неожиданным, что Вилли даже не пытался предугадать мотивы, побудившие людей отзывать его из Подольска в этот самый неподходящий для интересов рейха момент. Поди знай, как будет разворачиваться задуманная им операция по ликвидации партизанских отрядов в его отсутствие!
Но дело даже не в этом. Штубер просто жил ожиданием вызова. Правда… в Берлин. Впрочем, он не был бы ни удивлен, ни огорчен, если бы ему предписывалось прибыть, например, в Париж или куда-нибудь на север Италии. Уж где-где, а в Италии события развиваются самым непредсказуемым образом. А тут Краков. С чего вдруг? Кто-то в польском гауляйтерстве захотел перенять его опыт? Туда потянулись какие-то нити, ведущие от диверсионной группы Беркута? Речь пойдет о том польском офицере, который сумел бежать из диверсионно-разведывательной школы "Зет-4" в теперь проходит "стажировку" в отряде Громова?..
Чушь! Все данные по этому поводу польское управление СД могло получить от него письменно или по радиосвязи.
Однако на другие варианты фантазии Штубера уже не хватило.
Ситуация немного прояснилась, когда оказалось, что в комендатуре аэродрома его ждет штурмбаннфюрер СС, в задачу которого входит немедленно организовать ему пересадку на первый попавшийся самолет, вылетающий на Берлин.
- Значит, вы и есть гауитштурмфюрер СС Штубер? - пристально всматриваясь в лицо уставшего от полета офицера, переспросил штурмбаннфюрер уже после того, как Штубер представился. И Вилли понял, что со слухом у этого офицера службы безопасности все в порядке. Просто он вежливо требует предъявить документы.
- Я и есть.
- Хочется верить.
"Уж не арест ли это?" - нервно поиграл желваками Штубер, окидывая взором стоявших чуть позади штурмбаннфюрера двух других офицеров в форме люфтваффе. Даже если бы они были в передниках дворников, он ни на минутку не усомнился бы в том, что это основательно проверенные и обученные агенты СД, абвера или, в крайнем случае, гестапо.
Доставая свое удостоверение, он кистью левой руки незаметно провел по тому месту под кителем, где за брючным ремнем должен был находиться швейцарский пистолетик. Тот самый… уже не раз выручавший его. После того как личное оружие перекочует из кобуры в руки этого штурмбаннфюрера, он предпочел бы сам подвести итог своей более чем странной жизни.,
Между тем, лишь бегло взглянув на его удостоверение, штурмбаннфюрер достал из лежащей на столе папочки небольшой конверт, под пытливым взглядом Штубера, словно фокусник-иллюзионист, вскрыл его и сначала молча пробежал текст глазами, - он ведь тоже видел его впервые, - а затем негромко, но с металлическими нотками в голосе, прочел:
"После ознакомления с настоящим предписанием гауптштурмфюрер СС Штубер обязан предпринять все возможное, чтобы как можно скорее прибыть в Берлин в распоряжение начальника VI управления Главного управления имперской безопасности. Веем чинам СД, гестапо, вермахта и люфтваффе незамедлительно оказать предъявителю сего всю возможную помощь в выполнении данного предписания.
Начальник VI управления Главного управления имперской безопасности бригаденфюрер СС Шелленберг".
"Идиот, - вернулось к Штуберу его обычное, слегка приправленное ироническим цинизмом, самообладание. - Не отличить почетный караул от тюремного конвоя! Это Скорцени постарался, - он принял из рук офицера предписание и, небрежно бросив на стол пустой конверт, затолкал его в нагрудный карман. - Это визитка Отто. Но почему он не прислал вызов прямо в Подольск? Ах да, в Подольске никто не должен был даже догадываться о том, что его вызвали в Берлин. Для всех чинов гестапо и абвера Подольска он должен оставаться человеком, вызванным в Краков. Всего-навсего. Значит, и Берлин - всего лишь пункт очередной пересадки. Интересно, на какой маршрут?".
- Благодарю, господин штурмбаннфюрер, - процедил Штубер. Штурмбаннфюрер стоял перед ним навытяжку, совершенно забыв, что он старше по чину. Впрочем, Скорцени тоже всего лишь гауптштурмфюрер. Однако это не мешает ему командовать сотнями людей старше его по возрасту и чину. - Если с помощью этих "асов", - перевел он взгляд на стоявших у окна плечо в плечо "авиаторов", - вы обеспечите мне какой-нибудь паршивенький самолетик связи или любой другой летающий гроб, можете считать, что свой долг перед Главным управлением СД вы уже выполнили.
Штурмбаннфюрер кивнул и молча взглянул на капитана авиации.
- Самолет будет через два часа, - ответил тот. - Мы еще успеем перекусить в офицерском ресторанчике.
- Я бы предпочел съесть свой бутерброд в воздухе.
- Но самолет не может появиться раньше, чем через два часа. При всем уважении к бригаденфюреру Шелленбергу.
"А ведь, похоже, он действительно авиатор, - впервые засомневался Штубер. - В крайнем случае, из контрразведки люфтваффе. Иначе вряд ли решился бы упоминать всуе бригаденфюрера".
- Сколько отсюда лета до Берлина?
- Не меньше двух часов.
Штубер взглянул на часы. К пяти дня он уже будет в Главном управлении имперской безопасности. Интересно, где, при такой спешке, он окажется к утру?
- Тогда я в полном вашем распоряжении, господа. Любопытно узнать, как забавляются в свободное время доблестные офицеры военно-воздушного флота рейха, пока мы там, на Украине, хлебаем из солдатских котелков под свист партизанских пуль.
16
В тот же день в своем кабинете, расположенном в особо охраняемом крыле здания Главного управления имперской безопасности, Скорцени еще раз просматривал досье, собранное в ходе операции "Консул" оберштурмфюрером Гольвегом, его группой, а также другими агентами СД и абвера. Он чувствовал себя, как ленивый студент накануне экзамена по "любимому" предмету. Правда, заподозрить его в том, что он нервничает, было трудно.
Но все же вел себя так, словно кто-то уже нахраписто дышал ему в затылок.
А ведь действительно дышали. Дело в том, что параллельно операции "Консул" разворачивалась другая операция. Тоже связанная с освобождением Муссолини. Но к которой Скорцени не привлекали и о развертывании которой он и узнал-то случайно.
Оказывается, как только стало известно, что дуче отстранен от Власти, Гиммлер отдал приказ осуществить почти фантастическую по своему замыслу акцию, благодаря которой король, его семья, маршал Бадольо и преданные ему министры нового кабинета должны быть арестованы, а власть вновь возвращена людям, преданным дуче.
Операция эта, получившая кодовое название "Аларих", привлекала тем, что в случае ее счастливого исхода становилось не столь уж важно: удастся спасти дуче или нет. Главное, что у власти оставались фашисты, а значит, Италия снова повернула бы свои потрепанные дивизии против англо-американцев и помогла восстановить всегда считавшийся более-менее стабильным Южный фронт рейха. Более того, гибель Муссолини, возможно, позволила бы выдвинуть на главную роль в стране пусть менее известную, зато решительную и не столь одиозную личность, которая сумела бы стать новым вождем нации.
Проанализировав тонкости этой операции, Скорцени пережил несколько щекотливых минут. И дело даже не в том, что, разрабатывая "Консула", он не был уверен, что принят будет именно его план, а не план "Аларих". На деле получилось так, что одну операцию курировал Гитлер, а другую Гиммлер. Такое противостояние само по себе опасно для любого диверсанта, невольно оказавшегося в столь "высокочтимых" жерновах.