- Уверены ли вы в них? - повторил дю Люк.
- Они мне преданы душой и телом и, кроме того, заодно с мятежниками. Еще раз благодарю вас, господа, и прощайте. Я не сомневаюсь, что все вы - верные слуги короля.
- Вы сами видели, что здесь произошло.
- Да, видел. До свидания, мы еще увидимся.
- Когда?
- После узнаете, - произнес де Фаржи, выразительно улыбнувшись.
Через несколько минут на улице послышался топот удалявшихся лошадей.
На лестнице показался Жан Ферре; остановившись на последней ступени, он оглядел комнату и подошел к охотникам.
ГЛАВА III. Кого Истребители выбрали своим вождем
Лестница внутри нижней залы гостиницы "Олений Рог" запиралась небольшой дверью; в верхней зале, над которой возвышался чердак с соломенной крышей, было по три окна с каждой лицевой стороны; вся обстановка ее состояла из большого дубового стола, скамеек по стенам и буфета с посудой.
За столом сидело человек тридцать в крестьянском платье, вооруженных с головы до ног; перед ними стояло множество обильных, изысканных блюд; они ели и пили с большим аппетитом.
В углу залы было прислонено к стене тридцать мушкетов; возле открытого окна, одного из двух средних, стоял часовой с ружьем у плеча; он ел, не спуская глаз с улицы, на подоконнике стояли тарелка, бутылка и стакан и лежал хлеб.
Здесь находились начальники Истребителей, собравшиеся для совещания. К чести мэтра Грипнара надо сказать, что он охотно обошелся бы без доверия, которым удостоили его эти люди, но у него не было выбора. Когда Жан Ферре вошел к ним с незнакомцем, они поднялись со своих мест.
- Сидите, успокойтесь! - сказал он. - Все кончено.
- Что же такое было?
- Пустяки. Несколько знатных господ хотели насильно захватить в свое распоряжение гостиницу, но я заставил их притихнуть. Одного моего слова было достаточно.
Все опять уселись, не спуская, однако, глаз с незнакомца. Жан Ферре поклонился ему, сняв шляпу.
- Вы можете сбросить плащ, - почтительно предложил он, - здесь скрываться не надо - все преданные люди.
Незнакомец сбросил плащ и шляпу.
- Мсье Стефан! - вскричали Жаки.
- Да, господа; Стефан де Монбрен, друг, явившийся по вашему зову, - спокойно отвечал незнакомец.
Начальники радостно столпились около него.
Стефан де Монбрен был молодой человек лет двадцати двух, с красивой, горделивой наружностью, высокий, стройный, с изящными манерами; на нем был черный бархатный костюм, длинная рапира и два пистолета у пояса и легкая кираса, без которой в то смутное время никто не обходился. Резкие черты лица выражали неутомимую энергию и железную волю; черные глаза с открытым выражением горели магнетическим блеском; усы были кокетливо закручены кверху, подбородок прикрывала эспаньолка.
В эту минуту он был спокоен и бледен. На приглашение отужинать он откровенно признался, что целый день ничего не ел, выехав с восьми часов утра, чтоб не опоздать к назначенному времени.
Жакам очень понравилась его открытая манера. Он чокнулся со всеми и выпил за уничтожение привилегий, равенство и правосудие.
Но внимательный наблюдатель заметил бы, что он играет роль. Конечно, он не скрывал от себя важности того, на что шел; он, дворянин, бросил вызов дворянству, безвозвратно порвал с ним всякие отношения и пристал к инсургентам не зря, а после долгих размышлений, взвесив все страшные последствия своего поступка. Но внутренне он страдал от этого, так как не чувствовал ни убеждения, ни надежды, ни желания успеха. Он, может быть, не смел и себе самому признаться, что им руководила исключительно одна страсть, дошедшая до отчаяния.
Один Жан Ферре подметил внутреннюю борьбу молодого человека и посматривал на него со злобной, насмешливой радостью. Долго они разговаривали, распивая вино, но Жан Ферре не забывал, зачем они собрались.
- Любезные товарищи и сообщники, - призвал он к вниманию, постучав по столу рукояткой своего кинжала, - теперь, когда ужин окончен, приступим к делу.
Истребители мигом оттолкнули тарелки и стаканы и приготовились слушать вожака лимузенских инсургентов.
- Не стану говорить об успешном ходе нашего восстания, - начал он, - вы все ему храбро содействовали и знаете, каких блестящих результатов оно достигло. Начатое несколькими бедными крестьянами, оно широко развернулось и охватит скоро, надеюсь, всю Францию. Мы сила, на которую правительство принуждено обращать серьезное внимание. Но до сих пор мы имели дело со слабыми, плохо вооруженными, плохо управляемыми отрядами, которые нетрудно было победить и рассеять. Теперь же против нас не одно оружие, но и знание. Король добр, он сначала признавал справедливость наших требований и давал полную свободу действий; но его обманывает окружающая знать, по ее настояниям он высылает против нас войско; мы становимся лицом к лицу со старыми, опытными солдатами и искусными генералами, борьба будет не на жизнь, а на смерть. Мы должны или умереть, или победить. Я убежден, что мы победим, но нам нужен вождь, один вождь, которому мы бы повиновались, который направлял бы нас. Ведь как ни справедливо наше дело, что мы такое? Бедные крестьяне без всякого образования, мы умеем только беззаветно жертвовать собой, но не в состоянии составить толковый план. Мы, конечно, не отступим, прольем всю свою кровь, до последней капли, но надо, чтобы это принесло пользу делу. Для этого нам нужно выбрать вождя не из своей среды, потому что он должен управлять нами один, а мы - беспрекословно слушаться даже его знака, а когда наступит время говорить с посланцами короля, он должен суметь поддержать нас, отстоять словами наши права, добытые кровью. На последнем собрании вы уполномочили главных начальников трех провинций выбрать вам этого вождя, обещая заранее принять выбор и поклясться в повиновении.
Все взглянули на Монбрена, слушавшего с серьезным вниманием.
Жана Ферре в эту минуту нельзя было узнать - так он воодушевился. Он выглядел как настоящее олицетворение народа, такого сильного, терпеливого, так простодушно сознающего, чего он стоит, и после веками пережитой тяжелой борьбы, едва выйдя из пеленок, заявляющего наконец свои права на место в обществе, в котором до сих пор был парией.
- Да, да! Клянемся! - вскричали Жаки. - Где же этот вождь?
- Вот он! - произнес Жан Ферре, указывая на Монбрена.
- Да здравствует Монбрен! - с фанатичным энтузиазмом воскликнули Жаки.
- Господа, - сказал, поднимаясь, Монбрен, - будьте осторожны; дело ваше не забава, а серьезная, жестокая борьба, в которой надо или умереть, или победить.
- Мы умрем или победим!
- Вы ведь знаете меня? Ведь я сам дворянин, следовательно, принадлежу к тому классу, который вы проклинаете.
- Да, да!
- Значит, между нами нет никаких недоразумений. Вы знаете, что меня только ненависть побудила принять опасную честь, которую вы мне предлагаете?..
- Это нас не касается, - перебил Жан Ферре, - мы хотим знать одно: принимаете вы над нами начальство или нет?
- Принимаю с одним условием: чтоб вы поклялись мне в беспрекословном повиновении.
- Клянемся, клянемся!
- Хорошо; теперь я ваш начальник; вам нечего бояться, хвала Всевышнему! Мы скоро так объясним наше дело сторонникам короля, что они должны будут серьезно принять во внимание наши предложения. А теперь, товарищи, - он возвысил голос, - клянусь быть вам верным и служить вашим интересам, которые делаются и моими также, рискуя даже своей жизнью, до тех пор, пока вы сами не освободите меня от слова, которое я свободно даю вам здесь.
Истребители отвечали криками бешеной радости; они давно знали Монбрена и были уверены в том, что на него можно положиться.
- Будьте готовы, - прибавил молодой человек, - я скоро сообщу вам мой план действий. Позаботьтесь, чтоб у вас к этому времени было довольно боевых припасов, чтоб оружие было в порядке; скоро все это вам понадобится. Жан Ферре, О'Бриен и Пастурель будут моими адъютантами; через них я буду передавать свои приказания.
Монбрен еще раз провозгласил тост за уничтожение привилегий и успех дела и чокнулся с начальниками.
- Уезжайте теперь, - произнес он, - меньше чем через сутки вы услышите обо мне.
Еще раз поклявшись в верности, Истребители спустились на улицу через окно, по висевшей веревочной лестнице.
Молодой человек тихо сказал несколько слов Ферре, тот сейчас же сошел вниз и минут через десять вернулся.
- Ну что? - спросил Монбрен.
- Все устроилось. Мсье дю Люк - прекрасный господин; моя жена выкормила его сына, которому теперь уж шесть лет; мне жаль было бы, если бы с графом случилось несчастье. Я просил, чтоб он дал слово хранить нейтралитет во время войны, что бы ни случилось. Он и остальные господа дали это слово, и я позволил им ехать. Они уехали.
- Хорошо! А тот господин, который приехал вместе со мной?
- Какой господин? Я никого не видел. Монбрен на минуту задумался.
- Берегись мэтра Грипнара, - предупредил он. - Это хитрая лисица; или я сильно ошибаюсь, или он играет двойную роль.
- Не посмеет… - протянул Ферре.
- Бедный глупец! - проговорил Монбрен, насмешливо улыбнувшись и пожимая плечами. - Знаете ли вы, кто этот господин, уехавший так, что его никто и не заметил? Это граф Гектор де Фаржи, чрезвычайный комиссар его величества в провинции Лимузен. Помните, друг мой Жан Ферре,
- он ласково хлопнул по плечу озадаченного Истребителя
- что мы все должны видеть и слышать.
- Я буду помнить, - отвечал тот глухим голосом.
- Хорошо, а теперь едем; нам ночью будет дело. И они вышли из комнаты.
ГЛАВА IV. Как Истребители овладели городом Гурдоном и что из этого вышло
Гурдон, теперь просто большая деревня, живописно расположенная на берегу реки Бле, в конце XVI века был прелестным городком; сюда свозилась большая часть товаров провинции Лимузен; он отличался упорством и гордостью своего дворянства, а главное - чудотворным образом святого Амадура, к которому сходились на богомолье, и громадной шпагой, висевшей в церкви аббатства и принадлежавшей, говорят, паладину Роланду, который нанизывал на нее сарацин и махом перерубал горы язычником.
Дней пять или шесть спустя после описанных нами происшествий город Гурдон, всегда очень рано вечером стихавший и пустевший, был в необыкновенном волнении.
Улицы, площади, перекрестки кипели народом и солдатами, расположившимися биваком на открытом воздухе.
Всюду стояли форпосты и аванпосты; караулы расставлены были даже за стенами города. В городскую ратушу беспрестанно поступали эстафеты, и оттуда рассылались бесчисленные приказания командирам расположенных на разных позициях войск.
Самая ратуша походила на крепость, так она была вооружена.
Накануне утром в город приехал губернатор, монсеньор маркиз де Кевр, с многочисленным блестящим штабом. Сейчас же отправившись в ратушу, он сообщил старшинам королевские грамоты, которые, вероятно, были очень важны, потому что у старшин жалобно вытянулись лица, когда они выслушали их; некоторые даже побледнели.
Никто, однако, кроме присутствовавших на совете, не знал, в чем дело.
Два часа спустя стали понемногу прибывать войска; вскоре в городе стояло уже более трех тысяч человек кавалерии, пехоты и артиллерии.
Собрали крестьян, раздали им лопаты и заставили под наблюдением офицеров возводить ретраншементы вокруг города; между тем конные патрули разъезжали по деревням, собирая быков, коров, баранов, рожь, ячмень, каштаны - одним словом, все необходимое для обеспечения города продовольствием. Сверх того, начальникам городской милиции велено было по первому зову набата быть готовыми браться за оружие.
Жители Гурдона, не следившие за политикой и знавшие обычно одну свою торговлю, ничего тут не понимали и только ужасались, не зная, чему приписать такие приготовления, заставлявшие ожидать, по крайней мере, осады, хотя и неприятель был им неизвестен.
В то же самое время особняк маркиза де Кевра сиял огнями; там раздавалась веселая музыка; в окнах мелькали танцующие пары; лестница была усыпана цветами; за длинным рядом комнат отеля, наполненных гостями, в совершенно отдаленной гостиной, слабо освещенной лампой с абажуром, сидели трое - две дамы и мужчина.
Старшая, лет сорока пяти, была красивая женщина с бледным, худым лицом и блестящими черными глазами; монашеский костюм придавал величественность ее осанке; на груди сиял бриллиантовый крест.
Это была настоятельница Гурдонского монастыря урсулинок, младшая сестра маркиза де Кевра. Мужчина был сам маркиз - здоровый старик лет шестидесяти пяти, с гордым взглядом и спесивым, загорелым в частых войнах лицом.
Он тревожно ходил взад и вперед по комнате, поглаживая длинную седую бороду.
Вторая дама была девушка лет семнадцати с нежными правильными чертами и большими, полными слез голубыми глазами; толстые пепельные косы красиво обрамляли овальное личико, бледное, как полотно; руки ее казались тоже мертвенно бледными от траурного платья. Это была мадмуазель Луиза де Кевр, единственная наследница маркиза.
Сюда только изредка долетала музыка, опущенные толстые портьеры заглушали звуки.
Обе дамы молча следили глазами за маркизом.
- Ну, если вы требуете объяснения, - сказал он, вдруг остановившись и нахмурив брови, - так я скажу. Впрочем, и лучше разом кончить. Я не дамский угодник и не какой-нибудь сумасброд паж; я делаю то, что мне приказывает честь… Э, Боже мой! - прибавил он с суровым добродушием. - Я его люблю ведь, этого мальчика, почти родившегося при мне, я бы ему, может быть, простил.
- Говорите, ради Бога, отец! - горячо воскликнула девушка, сложив руки.
- Мы ждем, маркиз, - твердо произнесла аббатиса, остановив ее ласковым и вместе повелительным взглядом.
- Ну, хорошо! Так знайте же, что молодой человек, увлеченный дурными советами…
- Или доведенный отчаянием, - грустно проговорила девушка.
- Стефан де Монбрен, - продолжал маркиз, притворясь, что не расслышал, - сын моего лучшего друга, превосходного, храброго солдата, не раз проливавшего кровь за нашего короля… сделался негодяем, бунтовщиком, он заодно с восставшими крестьянами. Он стоит во главе их.
- О! - с отчаянием простонала девушка, задрожала, словно в лихорадке, и без памяти упала на руки к тетке.
- Маркиз, маркиз, вы убили вашу дочь! - с горьким упреком обратилась она к нему.
- Я! - вскричал, побледнев, маркиз и с ужасом бросился к дочери, которую боготворил.
- Уйдите, мне нужно остаться с ней одной…
- Но умоляю вас, сестра!
- Уйдите, брат, если не хотите, чтоб она умерла на ваших глазах.
Маркиз не знал, на что решиться. В эту минуту за дверьми послышался страшный шум, и несколько мужчин вбежали в комнату с обнаженными шпагами.
- Маркиз, скорее! - призвал его граф де Фаржи. - Истребители перерезали наши форпосты и аванпосты и ворвались в город! Идите или все погибло!
- Как!.. Что?..
- Слушайте, - сказал де Фаржи.
На улице стоял страшный шум; гремели выстрелы, бил набат, стоны смешались с бранью. Отчаянные крики "Да здравствует король!" заглушались криками "Свобода! Свобода! Грабьте! Город взят!"
Времени терять было нельзя. В маркизе проснулась преданность вассала, и солдат сменил отца. Еще раз грустно взглянув на лежавшую в обмороке дочь, он выбежал, размахивая шпагой и крича: - Вперед, господа! За короля!
Истребители действительно с неожиданным для такого, как их, войска искусством оцепили город и, по данному знаку разом бросившись на часовых, стоявших небрежно, полагаясь на свою численность, перерезали их и вошли в Гурдон. Они направлялись к главной площади, где сосредоточивался центр обороны.
Положение королевских войск становилось критическим: они лишились почти всей своей артиллерии, потому что, несмотря на все мужество, не в состоянии были противиться давившему их железному натиску.
Солдаты, не видя нигде поддержки, уже начинали подаваться, когда явившийся вдруг со своей свитой маркиз де Кевр поддержал их мужество.
Стефан де Монбрен командовал, бросаясь на своем вороном коне в самый пыл схватки, но ни один выстрел не задевал его. Королевские солдаты, стыдясь своей неловкости, а главное под влиянием суеверного страха крестились и переставали целиться в этого точно заколдованного человека, перенося огонь на других противников. И маркиз де Кевр совершал чудеса храбрости; даже неприятели любовались им и только парировали его удары, не нанося их в свою очередь.
Несколько раз он пробивался к Монбрену, чтоб покончить наконец с этим опасным вождем и вдобавок его личным врагом, но всякий раз между ними бросалась толпа сражающихся и отделяла их друг от друга.
Битва принимала все более и более ужасные размеры и превратилась наконец в рукопашную резню. Королевские солдаты видели неминуемую гибель и старались только подороже продать жизнь.
- Господин де Фаржи, - произнес скороговоркой маркиз де Кевр, - через десять минут ни одного из нас не останется в живых; эти дьяволы непобедимы. Пока я буду стараться собрать около себя несколько уцелевших человек, чтоб с их помощью пробиться сквозь ряды неприятеля, приведите моих сестру и дочь, мы их поставим в середину, между нами, и спасемся или погибнем вместе.
- Хорошо, маркиз, через две минуты я вернусь. Де Фаржи бросился в отель.
Маркиз между тем отдал приказание, и войска, узнав голос своего командира, сгруппировались вокруг него, образовав плотную массу; защищенные с тыла отелем, они подставили неприятелю свои мушкеты. Штыков тогда еще не было.
Наступило минутное страшное затишье, предвестник последнего, предсмертного усилия.
В это время вернулся граф де Фаржи, бледный, растерянный.
- А где же дочь… сестра? - вскричал маркиз, предчувствуя беду.
- Пропали, - с отчаянием отвечал граф, - и невозможно понять, каким образом!
- О, надо мной проклятие! - мрачно прошептал маркиз. - Этот дьявол велел увести их!.. Смерть врагам! - крикнул он вдруг, энергично выпрямившись в седле. - Им не удастся восторжествовать! Вперед! Вперед! Да здравствует король!
- Да здравствует король! - подхватили солдаты и бросились на Истребителей.
Те храбро встретили их, не отступив ни на пядь. Завязалась опять страшная борьба; бились с отчаянием. Маркиз, забывая личное горе, думал только, как бы спасти своих солдат. Он уже видел, что дальше сопротивляться невозможно, как вдруг раздался пронзительный свист, заглушивший крики сражавшихся. В ту же минуту мятежники расступились и свободно пропустили королевских солдат, которые бросились вперед с радостными криками. Они были спасены. Неприятель исчез и появился снова уже позади их линий.
Истребители удовольствовались взятием города и не хотели совершенно уничтожать врагов. Маркиз де Кевр со своей свитой, увлеченные толпой, вышли из Гурдона. Неприятель преследовал их по пятам и отогнал мили на четыре от города. Тут им удалось восстановить боевой порядок и они стали в начале одного узкого прохода, который легко могли бы отстоять, если бы мятежникам вздумалось довершить свою победу, но они ушли.
Освободившись от неприятеля, маркиз отдал графу де Фаржи приказания насчет войска, и тут только генерал уступил место отцу. Сердце старика разрывалось от горя, он рыдал, как ребенок, ему не на что было даже надеяться.