- Да, да… я виноват… не предупредил тебя… Но вообще-то, когда меня не бывает дома, обращайся к Екатерине Афанасьевне, а Ручную я унесу домой.
Положив за пазуху Ручную, Сватош пошел домой. Больной зверек горячим комочком прижался к его груди.
Уже на крыльце своей квартиры он встретил учеников Екатерины Афанасьевны.
- Это у кого на уроке-то болит живот? - смеясь, спросил он у ребятишек.
- Это у Гришки Чернова! - ответил белобрысый бойкий мальчонка. - Как его заставят читать, сразу и заболит! Вчера голова болела, а сёдня брюхо.
Ребятишки со смехом разбежались во все стороны, а Зенон Францевич с какой-то затаенной завистью смотрел им вслед. С плотно сжатых губ сорвалось чуть слышно: "Эх, нам бы с Катей вот такого озорника…"
Увидев в руках мужа соболюшку, Екатерина Афанасьевна встревожилась.
- Что случилось с Ручной?
- Заболела… отказывается от еды… Не придерживаемся установленного рациона… Все это несчастная нужда наша, недостатки. Мясо кончилось… Где его взять? У нас нет разрешения на отстрел копытных. Нет денег на покупку мяса…
- Слушай, Зоня, а ведь сколько копытного зверя давят волки. Почему нам нельзя добыть для соболей? Страшного-то тут ничего нет… Соболей сохраним.
- Видимо… придется… Я еще подумаю…
- Зоня, я не успела приготовить обед, выпей пока чайку с вареньем. Помнишь, брали смородину по Шумилихе?
Низко склонившись над столом, Сватош медленно пьет чай. На широком добродушном лице печаль. После долгого молчания он спросил у Екатерины Афанасьевны:
- Ну, что ж, Катя, будем делать-то?.. Нарушим заповедь?
- Оно… если бы, а то… Зоня, сам знаешь, лишимся питомника… Это же страшнее всего. Сколько пропадет труда…
- Правильно, Катя. Знаешь, что я придумал… Мы с Бимбой поедем в Большую речку. Ведь на Индинском мысу чуть не каждую ночь волки давят по нескольку копытных зверей. Частенько эти жестокие хищники расправляются со своими жертвами лишь ради забавы. Перервут им горло и уходят… В крайнем случае будем отбирать у волков их добычу.
Округлившиеся от страха глаза Екатерины Афанасьевны неподвижно остановились на муже.
- Я… я, Зоня, не разрешаю!.. Вас там съедят волки…
- Катенька, не бойся, ведь с Бимбой можно в огонь и в воду.
- Да, это правда, но…
- "Но" отбросим, Катенька, иного выхода нет… прости уж…
Екатерина Афанасьевна тяжело вздохнула и молча начала готовить обед. Она прекрасно знала, что в таких случаях отговаривать бесполезно. И уже после обеда сообщила, что она разделила остатки муки. Пришлось по четыреста граммов на едока. С завтрашнего дня люди будут жить на одной рыбе…
* * *
В вечерних сумерках Сватош с Бимбой подъехали к камню Черского. С северной стороны камень оделся в чудесный, весь из ледяных сосулек тулуп. Как бы ни спешил Зенон Францевич, но у этого камня он всегда останавливался и на некоторое время погружался в какие-то одному ему ведомые думы. В этот раз Сватошу почудилось, что камень глухо простонал и еще больше сник над гладким льдом. "Не унывай, нам тоже сейчас туговато приходится", - прошептал Сватош.
Бимба знал, что много лет назад большой ученый Черский сделал на этом камне отметку уровня воды. Вот и назван камень его именем.
- Бимба!
- Чо, Зенфран?
- До Индинского сегодня не доберемся. Лучше заночуем на мысу Валукан… там рыбачье зимовье.
- Я тоже так думала.
Торосистое ледяное поле Байкала в этих безлюдных местах не имело даже признака дороги. Если в течение полумесяца и пронесет кого нелегкая, то за полозьями его саней не останется ни малейшего признака следов - ветер тут же заметет их.
Сватош с Бимбой ехали на невысоком сибирском жеребце. Зенон Францевич купил его еще жеребеночком в Баргузине у знакомого бурята. Екатерина Афанасьевна с рук выкормила жеребеночка, выпестовала и дала ласковую кличку - Милый. Этот Милый много раз выручал Сватоша из беды. Он совершенно не боялся щелей. Мог на небольшой льдине спокойно переправиться через широкий разнос. Он каким-то чутьем умел в весеннем, превратившемся в игольник льду выбирать крепкие полосы. А уж меж торосов-то он в любую темную ночь найдет себе путь. Отпускай вожжи, не мешай ему.
Уже в кромешной темноте лошадь остановилась у черного квадрата - то было рыбачье зимовье.
- Спасибо, Милый, ты молодчина!
- Верно, Зенфран, умный конь!.. Ох умный!
Молча съев по куску отваренного мяса без хлеба, запили иван-чаем, смешанным с мореными листьями шиповника, легли спать.
Ночь и не думала уступать дню, а Сватош с Бимбой уже давно ехали дальше. Наконец рассвело. Перед взором наших путников раскрылся Индинский мыс, который почти отвесной стеной свалился в море.
С незапамятных времен в этих местах господствует стая лесных волков. Волки эти высоконогие, туловище у них тонкое и длинное, приспособленное к глубокому подлеморскому снегу.
А гранитная скала на мысу, похожая на колокольню, была кормилицей этих хищников.
Где бы ни напали волки на копытного зверя, он неизменно, спасаясь от погони, бежал под защиту коварной скалы, чтоб, вскочив на ее вершину, остаться живым. Но из спасительного маяка скала превращалась в предательницу. Обезумевший от страха зверь, подбежав к высокой гранитной ограде и не найдя иного выхода, спускался вниз, на скользкий морской лед. Здесь и настигали несчастного волки и вмиг разрывали на куски.
Еще издали зоркий Бимба заметил лежавший на льду темный предмет.
- Однако, шашлык жарить буду.
- Погоди, Бим, не загадывай вперед.
Подъехав, путники увидели прекрасные ветвистые рога на голом черепе.
- Голодные были…
- Вчера голодны - сёдни сыты… Нам оставят махан.
- Надеяться на волчье великодушие не будем… Как зверь свалится на льду - так и в драку вступим.
- Однако, шибко драться будем.
- Да, придется, Бим, волчья стая не любит уступать свою добычу. Это очень опасно.
- Ничево, Зенфран, волка боюсь - тайга не ходи.
Недалеко от устья таежной речки спряталось подобие человеческого жилья - несколько плах составлено конусом. Зенон Францевич, оставив Бимбу готовить завтрак, пошел в разведку.
Пройдя километра три вверх по речке, Сватош увидел свежие следы лосей. Семья… Она так и пасется здесь. Чего стоит выследить и убить сохача… Нет!.. Какая же мы с Бимом в том случае стража природы… Э-эх!
Вернувшись к юрте, он не застал товарища. В юрте горел веселый костер, из котелка шел пар. "Наверно, ушел по дрова", - успел лишь подумать, как услышал шаги товарища. "У-у-ух" - грохнулся сброшенный с плеч огромный кряж.
- Бим, ты же надсадишься от такой тяжести.
- Э, Зенфран, пустяк… палка! Давай чай пить будем.
Бимба нет-нет да украдкой посмотрит на Сватоша и качает головой.
- Ты что так смотришь, Бим?
- Охо-хо, мясо бурят есть, хлеб нету - ничево, а ты…
- Я тоже стал бурятом… Кушай, Бим, не обращай внимания на меня…
Ловко орудуя ножом, Бимба быстро съел свой кусок. Ему явно не хватило, и он начал пить "чай", чтоб наполнить желудок.
Укрывшись собачьими тулупами, крепко спят друзья. Милый лениво хрумкает грубое таежное сено. Недавно начавшаяся ангара подняла однообразный шум в прибрежном кедраче. Хорошо убаюкивает своим торжественным гуденьем матушка тайга. Сладко спится с устатку. А она по-матерински склонила свою зеленую голову и добродушно улыбается спящим людям, так самоотверженно охраняющим ее богатства. Сватош сквозь сон слышит шепелявый ее шепот: "ш-ш-ш-шынки мои, ш-ш-ш-шпите".
В вечерних сумерках Сватош с Бимбой подъехали к мысу и в ледяной "ограде" меж конусообразных сокуев распрягли лошадь.
- Ну, Миленький, оставайся здесь да будь умницей, - разговаривает со своим жеребцом Сватош, - ты, Бим, не привязывай его… В случае чего отобьется и прибежит к нам.
У самого прижима, под ветреной стороной, они сделали из толстых кусков льда засаду и устроились караулить.
Такую ночь коротать у таежного костра - и то нелегкое дело, но по привычке все же можно. А друзьям пришлось сидеть на голом потрескивающем льду, боясь сделать лишнее движение.
К полуночи они так озябли, что им казалось - мороз проник в легкие, в сердце, в жилы; он колет и сжимает сердце, затрудняет дыхание.
Где-то далеко вверху, по кромке скалы, пронесся шорох, застучали мелкие камешки.
Люди замерли.
Шумок все яснее, все ближе.
Вдруг застучала четкая дробь. На белый лед выкатились три черные фигуры. Они то увеличиваются, то уменьшаются, то увеличиваются, то уменьшаются.
Это несчастные животные на предательском скользком льду падают и поднимаются, чтобы снова упасть. А вот и стая волков.
Раздался душераздирающий предсмертный рев. Послышался лязг клыков, хруст сломанных костей… Сватош схватился за ружье. Онемевшие пальцы не повинуются.
- С-стреляй, Бим! Стреляй!
Он не слышит, а только видит, как из ствола винтовки бурята частыми плевками вылетает огонек. Волки подскакивают вверх, сваливаются на лед. Вдруг один из них бросился к Сватошу, но на бегу перевернулся недалеко от него. Второй тоже уткнулся в лед; третий промелькнул совсем рядом, вздыбился и огромной тенью заслонил все. Перед самым лицом Сватоша лязгнули зубы, но в этот миг раздался оглушительный удар, и все смолкло.
- Зенфран, мы живем!!!
- Бим, ты великий стрелок! Ты… - голос Сватоша задрожал. Благо, что ночь умело скрывает скупые мужские слезы и свято хранит свою тайну.
ГЛАВА 5
Все эти дни после приезда с Индинского мыса Зенон Францевич возится в питомнике с соболями. Ручная выздоровела, и Екатерина Афанасьевна принесла ее обратно в вольер. Остальные зверьки заметно похудели. Они с жадностью набрасывались на мясо и, сердито ворча, поедали любимое блюдо.
Валентина старательно помогала Сватошу, присматривалась, училась обращению с хищным норовистым зверьком.
Однажды Зенон Францевич, внимательно взглянув на нее, спросил:
- Валя, надо парочку соболей выпустить в тайгу… Каких тебе не жалко.
- Ой, Зенон Францевич!.. Зачем же…
Сватош расплылся в довольной улыбке.
- Мне, Валя, радостно, что ты их так любишь. Но выпустить в тайгу соболей необходимо.
- Да там их убьют эти… браконьеры.
- Не убьют. Мы выпустим недалеко отсюда по речке Одрочонке. Там уже давно не водится соболь… Зверьков закольцуем. Будем им делать подкормку, чтоб голод не заставил покинуть эти места. А затем организуем наблюдение за ними. Осенью, по переновке забегают молодые собольки. Произведем количественный учет нового потомства и узнаем, каков приплод нового года. Весьма возможно, что сумеем разгадать пусть даже долю из тех многих загадок, которыми окружен этот коварный зверек.
- Почему же коварный-то? - с упреком улыбнулась Валя.
- Потому, что не дает потомства в неволе… Вся наша работа имеет немалую важность для науки… Нам необходимо выяснить причину, отчего наши собольки упорно отказываются спариваться… Вот это задача!.. Если, Валюта, мы с тобой разрешим эту задачу, то нашего баргузинца будут разводить в вольерах специально организованные пушные хозяйства. Это будет очень выгодно нашему государству…
* * *
Второй день Сватош с Бимбой и Васькой Рысевым преследуют браконьеров. Чумница хищников, дойдя до стрелки, где встречаются Правый и Левый Чальчигир, разошлась в разные стороны.
- Ха, что же они вздумали расходиться-то?
Зенон Францевич вынул из кармана большую записную книжку, из которой достал вчетверо сложенный лист бумаги. Это была самодельная карта Чальчигира. Развернув ее, он долго рассматривал тоненькие жилочки. Правый и Левый Чальчигир, извиваясь змейками, уходили в разные стороны. К ним же сбегались тонюсенькие бесчисленные жилочки - это текли ключи.
Подумав, он подозвал стражников.
- Вот, друзья, смотрите… Вы вдвоем идете по Правому Чальчигиру. Дойдете до его вершины, там будет крутая седловина. Подниметесь и по ее гриве спуститесь вот сюда. Здесь исток Левого Чальчигира. Встретимся примерно вот в этом месте.
- Я, Зенфран, был здесь, - вставил Бимба.
- Вот и хорошо. Будьте осторожны. Они могут применить оружие. Помните, что произошло с Виктором.
Когда товарищи скрылись за плотной стеной деревьев, Сватош тронулся вверх по Левому Чальчигиру. Затерявшаяся в девственной тайге, почти никому не известная горная речонка была густо заселена черными соболями. Это было в самом сердце заповедника. Сюда осмеливались заходить лишь Хабель да Остяк. И то очень редко. Дело в том, что из этих богатейших угодий за пределы заповедника можно было попасть только через очень узкое, труднопроходимое ущелье. Да и то в конце ущелья, уже на самом гольце, путника поджидала гранитная стена, на которую поднимались при помощи веревки. Так что для рядового браконьера это была настоящая ловушка.
По берегам извилистого Чальчигира тянется темный кедровый бор. Великаны кедры чуть не до середины реки распростерли свои могучие руки-ветви. От легкого дуновения "верховика" ветви величественно раскачиваются, словно благословляют путника в добрый путь…
За одним из поворотов, в прибрежном тальнике Сватош увидел огромного лося. Зверь спокойно поедал тонкие побеги тальника. Он так увлекся своим занятием, что не заметил приближающегося человека. А потом, вдруг почуяв неладное, высоко вскинул свою массивную голову и, увидев человека, мгновенно исчез в сумраке кедровника.
Зенон Францевич улыбнулся. "Не вздумай, чертяка, так дремать перед браконьерами… Угостят свинцовой картошкой и не помянут, как тебя звали…" - напутствовал он вслед удиравшего зверя.
* * *
Третий день Хабель горит огнем. Не ест, пьет густой терпкий чай да на ходу глотает снег. Остяка он отправил по Правому Чальчигиру, а сам пошел сюда… "Эх, черт, не надо было посылать… сгоношил бы он юрту… Как-нибудь отлежался бы… Ведь хворь-то тогда, еще при нем, начинала донимать".
Идет, едва передвигая ноги. Часто садится. Долго сидит. Пока мороз не доймет, - не встанет. С большим трудом поднимается и идет дальше. А в голове невеселые думы: "Где-нибудь сяду, засну и замерзну… Съедят меня волки".
Вдруг Хабель услышал шорох. Воспаленные глаза тревожно уставились в одну точку. "Кто же идет?.. Остяк или…" Прислушался. "Нет, не Остяк… тунгус шагает легко, словно рысь… А этот по-русски, как медведь, давит на лыжи… Значит, идет стражник! Что делать?! Эх, злая немочь… Один выход - пуля". Браконьер собрал последние силы и бросился вниз с крутого взлобка. Куда девались прежняя ловкость, уверенность, безумная смелость. "Эх, разве это гора! Я бы в добром-то здоровье на одной ноге с нее слетел". Кое-как скатившись, браконьер пошел в гору. Не дойдя и до половины горы, Хабель выдохся. Не только идти, даже сидеть не было силы. Он лег на спину. От переутомления рябило в глазах.
Шорох лыж совсем рядом. Ближе. Подошел.
- Эй ты, кто?! Ох, что с тобой?!
Браконьер с трудом открыл глаза.
- Зенон…
- Молчанов, ты?! Заболел?!
Рядом стоит тонкая сушилка у горелого смолистого пня. Через десяток минут разгорелся яркий костер. Сватош подвесил на ангуру свой котелок со снегом и подтащил, больного к костру.
Хабелю безразлично, что будет дальше. Первый раз в жизни он почувствовал свое бессилие. "Тут и замерзну… баста. Не потащит же на себе меня… Эх, чума забери".
У жаркого костра больного еще больше разморило, и он заснул крепким сном.
Проснулся лишь глубокой ночью. Ярко горел костер, за которым наблюдал Сватош. Он стоял с огромной палкой в руке, которой ворочал толстые сутунки; весь багровый от пламени, в безрукавке, он сейчас походил на сказочного богатыря. "Почему он без шинели?" - мелькнула мысль. Взглянув на себя, увидел добротную шинель Сватоша, которой был старательно укутан, как давным-давно укутывала его мать.
- Пить дай… засохло… - прохрипел Хабель.
- Аа-а, очухался! Вот и хорошо. У тебя что болит?
- Жар, голова… глотка…
- Простыл ты… А горло болит от снега. Я видел, как часто ты прикладывался к нему. У меня есть лекарство от простуды… Выпей-ка.
Приняв снадобье, Хабель морщится, трясет головой:
- Како горько!
Больной снова погрузился в забытье.
Хабель проснулся, когда восходящее солнце окрасило макушки деревьев в розовый цвет. По другую сторону костра, прислонившись к дереву, сидя спит Сватош. Ружье висит в сторонке на корявом дереве, Хабель вздохнул к покачал головой: "Эх, до чего же ты, Зенон, доверчивый…"
В вечерних сумерках Сватош с Хабелем добрались до крохотной юрташки на берегу веселого Чальчигира.
- Слава богу, думал, не дотяну.
- А я не сомневался. Знаю твою выносливость. Хорошо знаю.
- Так-то, Зенон Францевич, но болесь-то не свой брат…
Хабель опустился на колени и заглянул в темное, пугающее отверстие юрты. Перекрестился и обратился к "хозяину" сего утлого помещения: "О, господин добрый хозяин, пусти бедных таежников переночевать". После этой процедуры Хабель заполз в темную сырую юрту. За ним последовал Сватош. Суеверный браконьер снова перекрестился и, поклонившись переднему углу, прошептал какие-то заклинания.
Святош вздохнул и покачал головой:
- Скорей ложись и отдыхай, а я затоплю и ужин сварю.
Через две-три минуты от сухой бересты и смолистых лучинок разгорелся веселый огонек и быстро обогрел людей. Есть в нашей тайге святой закон. Человек, уходя из юрты, оставляет в ней спички, дрова, хлеб, соль, табак. Оставляет не для себя - для другого человека. Может быть, голодного, уставшего, может, больного или убитого неудачей. Оставляет незнакомому, чужому человеку.
Сколько человечности в этом святом законе тайги!
И вот сейчас Сватош с Хабелем при свете огня увидели в углу юрты большую кучу нарубленных дров. Эти дрова для уставших и голодных людей в данный момент были дороже золота. На стене в мешочках висели соль и сухари, а на березовом шесте - большой кусок жирного мяса.
- Да-а, видать, добрый таежник ушел отсюда! - с горделивой ноткой в голосе произнес Сватош. - Это мои молодцы так делают!
Хабель тяжело вздохнул и тихо прошептал:
- А вот сосунки-то из нашей шатии про это забывают…
- А ты отойди от них… Это не охотники, а просто-напросто воришки.
Сытно поужинав, люди улеглись на мягкой постели из душистых еловых веток и ветоши.
- Ну, как чувствуешь себя?
- Лекарство-то у тебя, видать, заморское, сразу полегчало… Только в бок што-то тычет с нутра.
- Пройдет. Теперь проспаться надо.
- Не спится. Все думаю, как много соболя расплодилось по Чальчигиру.
Сватош приподнялся на локтях и сел по-бурятски, сложив ноги под себя.
- Знаешь, Петро, почему это так получается?
- Кумекаю… По Малютке-Марикан мы с Остяком… а по крайним речкам другие охотники промышляют.