Несмотря на ноющую боль в руке, я довольно долго лежал, любуясь этим очаровательным образом, и спрашивал себя: живая ли это девушка или только сон? Неожиданная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что, если, бы это видение было живым существом, я мог бы забыть ради него Эжени Безансон, несмотря на романтическое приключение, с которого началось наше знакомство.
Однако боль в руке в конце концов отогнала чудный образ и вернула меня к действительности. Откинув покрывало, я с удивлением увидел, что рана моя перевязана, и, по-видимому, опытным хирургом. Успокоившись на этот счёт, я осмотрелся вокруг, чтобы понять, где я нахожусь.
Комната, где я лежал, была невелика, и сквозь сетку от москитов мне нетрудно было разглядеть, что она обставлена богато и со вкусом. В ней стояла лёгкая, главным образом камышовая мебель, а пол устилали тонкие циновки из морской травы с яркими узорами. На окнах висели занавески из камки и муслина, под цвет стенам. Посреди комнаты стоял стол с богатой инкрустацией, а у стены - другой столик, поменьше, на котором возле узорной чернильницы лежали перья и бювар; рядом с ним стояли полки красного дерева, уставленные книгами. Камин украшали дорогие часы, а за его решёткой виднелись каминные щипцы с серебряными ручками тонкой чеканной работы. В это время года камин, конечно, не топили. Мне было бы душно даже под сеткой от москитов, но большая стеклянная дверь, а против неё широкое окно были открыты настежь, так что по комнате гулял лёгкий ветерок, проникавший и сквозь мою сетку.
Этот ветерок приносил в комнату чудесный аромат из сада. В окно и в открытую дверь я видел тысячи всевозможных цветов: красные, розовые и белые розы, редкостные камелии, азалии и жасмин, сладко пахнущее китайское дерево; а дальше я разглядел восковые листья и похожие на крупные лилии цветы американского лавра. Я слышал пение множества птиц и тихий равномерный плеск - по-видимому, журчание фонтана. Больше до меня не доносилось ни звука.
"Неужели я здесь один?" Я ещё раз внимательно осмотрелся вокруг. Да, должно быть, один, Я не увидел ни одного живого существа.
Меня удивила одна особенность моей комнаты. Казалось, она стоит на отлёте и не сообщается ни с каким помещением. Единственная дверь, которую я видел, так же как и доходившее до полу окно, вела прямо в сад, полный цветов и кустарников. По-видимому, рядом со мной никто не жил.
Сначала мне это показалось странным, но, поразмыслив, я понял, в чём дело. Американские плантаторы часто строят в стороне от большого жилого дома маленький павильон или летний домик и обставляют его со всеми удобствами и даже с роскошью. Иногда он служит комнатой для гостей. Вероятно, я находился в таком домике.
Во всяком случае, я был под гостеприимным кровом и попал в хорошие руки. В этом не могло быть никакого сомнения. Моя постель и всё, что меня окружало - например, приготовления к завтраку, замеченные мною на столе, подтверждали это. Но кто был моим хозяином? Или хозяйкой? Быть может, Эжени Безансон? Она, кажется, сказала что-то вроде: "Вот мой дом". Или мне это только померещилось?
Я лежал, размышляя и напрягая свою память, но так и не мог понять, чьим гостем я оказался. Однако у меня всё же было смутное чувство, что я попал в дом к моей ночной спутнице.
Под конец я начал беспокоиться и, будучи очень слаб, почувствовал даже некоторую обиду, что меня оставили совсем одного. Я бы позвонил, но около меня не оказалось колокольчика. В эту минуту послышался звук приближающихся шагов.
Пылкие читательницы! Вы, наверно, вообразите, что шаги эти были легки и неслышны, что ножки в маленьких шёлковых туфельках едва касались сыпучей гальки, чтобы не потревожить сон спящего больного: вы вообразите, что среди пения птиц, журчания фонтанов и упоительного аромата цветов в дверях появилось прелестное создание и я увидел нежное личико с большими кроткими глазами, устремлёнными на меня с немым вопросом. Вы, конечно, вообразите всё это - не сомневаюсь! Но вы жестоко ошибётесь: на самом деле было совсем не так.
Шаги, которые я услышал, были тяжелы, и через минуту на пороге моей комнаты показалась пара грубых башмаков из крокодиловой кожи, больше фута длиной, и остановилась прямо перед моими глазами.
Я немного поднял глаза и увидел две ноги в широких синих холщовых штанах, а взглянув ещё повыше, - могучую грудь под полосатой бумажной рубахой, затем две крепкие руки, широкие плечи и наконец лоснящуюся физиономию и курчавую голову чёрного, как смоль, негра.
Голову и лицо я увидел последними. Но на них мой взгляд задержался всего дольше. Я снова и снова всматривался в негра и наконец, несмотря на сильную боль в руке разразился неудержимым смехом. Если бы я умирал, я и то, кажется, не мог бы остаться серьёзным.
В физиономии этого чёрного пришельца было что-то до крайности комичное.
Это был высокий, коренастый негр, чёрный, как уголь, с белыми, как слоновая кость, зубами и такими же сверкающими белками. Но меня поразило не это, а странная форма его головы, а также очертания и размеры его ушей. Голова у него была круглая, как шар, и густо обросла мелкими крутыми завитками чёрной шерсти, такими плотными, что казалось, будто они приросли к голове обоими концами, словно ворс. А по бокам этого шара торчало два громадных, оттопыренных, как крылья, уха, придававших голове невероятно забавный вид.
Вот что заставило меня рассмеяться; и хоть это было очень неучтиво, я не мог бы сдержаться даже под страхом смерти.
Однако мой посетитель, видимо, нисколько не обиделся. Наоборот, его толстые губы тотчас растянулись в широкую, добродушную улыбку, открыв два ряда ослепительных зубов, и он разразился таким же громким смехом, как и я.
Как видно, он был очень добродушен. И хоть его уши были похожи на крылья летучей мыши, но по характеру он ничем не напоминал вампира. Круглое чёрное лицо Сципиона Безансон, как звали моего посетителя, было воплощением доброты и веселья.
Глава XV. СТАРЫЙ ЗИП
Сципион заговорил первым:
- Добрый день, молодой масса! Старый Зип очень рад, что вы уже здоровы. Он очень рад!
- Сципион, так тебя зовут?
- Да, масса, - Зип, старый негр. Доктор велел ему ухаживать за белым господином. Тогда будет довольна молодая мисса, белые люди, чёрные люди - все будут довольны! Ух-х!
Последнее восклицание, один из тех гортанных возгласов, какие часто издают американские негры, больше всего напоминало фырканье гиппопотама. Оно значило, что мой собеседник кончил говорить и ждёт от меня ответа.
- А кто это "молодая мисса"? - спросил я.
- Боже милостивый! Разве масса не знает? Та самая молодая дама, которую он спас, когда загорелся пароход. Боже ты мой! Как здорово масса плавает! Переплыли половину реки! Ух-х!
- А теперь я в её доме?
- Ну конечно, масса, вы в летнем домике. Ведь большой-то дом в другом конце сада. Но это всё равно, масса.
- А как я попал сюда?
- Бог мой! Неужто масса и этого не помнит? Да ведь старый Зип принёс его сюда вот на этих самых руках! Масса и молодая госпожа вышли на берег прямо у ворот нашего дома. Мисса закричала, и чёрные люди выбежали и нашли их. Белый масса был весь в крови, он упал, а она приказала отнести его сюда.
- А потом?
- Зип вскочил на самую быструю лошадь, на Белую Лисицу, и поскакал за доктором, скакал, как дьявол! Ну, а доктор, конечно, приехал и перевязал руку молодому масса. Но как… - продолжал Сципион, вопросительно глядя на меня, - как молодой масса получил эту большую гадкую рану? Доктор тоже спрашивал, а молодая мисса сама ничего не знала.
По некоторым соображениям я решил пока не удовлетворять любопытства моей чёрной сиделки и лежал несколько минут, размышляя. Действительно, моя спутница не знала о моём столкновении с тем негодяем. Да, а как Антуан? Добрался он до берега? Или… Но Сципион предвосхитил вопрос, который я собирался задать.
- Ах, молодой масса, - сказал он, и лицо его омрачилось, - мисса Жени в большом горе сегодня, и все люди в большом горе. Масса Тони, бедный масса Тони!
- Ты говоришь об управляющем Антуане? Что с ним? Он не вернулся домой?
- Нет, масса, боюсь, что он никогда, никогда не вернётся! Все люди боятся, что он утонул. Люди ходили в деревню, ходили по берегу вниз и вверх, всюду ходили. Нет Тони… Капитан взлетел кверху, прямо в небо, а пятьдесят пассажиров ушли на дно. Другой пароход вытащил нескольких человек, несколько доплыли до берега, как молодой масса. Но нет масса Тони, нигде нет масса Топи!
- Ты не знаешь, умел он плавать?
- Нет, масса, совсем не умел. Я знаю: он один раз упал в заводь, и старый Зип вытащил его. Нет, он совсем, совсем не плавал.
- Тогда боюсь, что он погиб.
Я вспомнил, что наше судно затонуло прежде, чем "Магнолия" подошла к нему. Я видел это, обернувшись, когда плыл. Те, кто не умел плавать, наверно, погибли.
- И бедный Пьер. И Пьер тоже.
- Пьер? Кто это?
- Кучер, масса. Вот кто.
- А, помню! Ты думаешь, и он утонул?
- Боюсь, что и он, масса. Старый Зип очень жалеет Пьера. Он был хороший негр, этот Пьер. Но масса Тони, масса Тони… все люди жалеют масса Тони!
- У вас любили его?
- Все любили его - белые люди, чёрные люди, - все его любили! Мисса Жени тоже любила. Он всю жизнь жил у старого масса Сансона. По-моему, он был опекуном мисса Жени, или как это называется… Боже милостивый! Что будет теперь делать молодая мисса? У неё нет больше друзей. А старая лиса Гайар - очень нехороший…
Тут Сципион внезапно умолк, словно спохватился, что слишком распустил язык.
Названный им человек и определение, которое дал ему негр, сразу возбудили моё любопытство, особенно его имя.
"Если это тот самый, - подумал я, - Сципион дал ему меткое прозвище. Но он ли это?"
- Ты говоришь про адвоката Доминика Гайара? - спросил я, помолчав.
Сципион вытаращил свои круглые глаза, сверкая белками, удивлённый и испуганный, и сказал, запинаясь:
- Да, так зовут этого господина. Молодой масса знает его?
- Очень немного, - ответил я, и мой ответ, видимо, его успокоил.
По правде говоря, я никогда не видел Гайара, но, живя в Новом Орлеане, случайно слышал о нём. У меня было небольшое приключение, в котором он принял косвенное участие и, надо сказать, сыграл некрасивую роль. Я сохранил острую неприязнь к этому человеку, который, как уже упоминалось выше, был адвокатом в Новом Орлеане. Это был, несомненно, тот самый Гайар, о котором говорил Сципион. Фамилия слишком редкая, чтобы её носили два столь похожих человека. Кроме того, я слышал, что у него плантация где-то выше по течению реки, - в Бринджерсе, как я теперь припомнил. Всё говорило за то, что это он. Если у Эжени Безансон не осталось друзей, кроме него, тогда Сципион был прав, говоря, что у неё нет больше друзей.
Слова Сципиона не только затронули моё любопытство, но вселили в меня смутную тревогу. Незачем говорить, что я был сильно заинтересован юной креолкой. Человек, спасший жизнь другому, притом красивой женщине, да ещё при таких необычайных обстоятельствах, не может оставаться равнодушным к её дальнейшей судьбе. Любовь ли пробудила во мне этот интерес?
Сердце моё, к моему удивлению, ответило: нет! На пароходе мне казалось, что я почти влюблён в эту девушку, а теперь, после романтического приключения, которое должно было бы усилить это чувство, я совершенно спокойно вспоминал события прошлой ночи и сам удивлялся своей холодности. Я потерял много крови - уж не вытекло ли вместе с ней и моё зарождавшееся чувство? Я пытался объяснить себе это странное явление, но в то время я делал ещё только первые шаги в познании человеческого сердца. Любовь была для меня неведомой страной.
Одно удивляло меня: когда я пытался представить себе лицо креолки, передо мной с необыкновенной чёткостью вставали черты другого лица из мира моих грёз.
"Как странно, - думал я, - опять это прелестное видение! Плод моей больной фантазии. Ах, чего бы я не дал, чтобы этот образ оказался живым существом!"
Теперь я не сомневался: я не был влюблён в Эжени Безансон, однако и не относился к ней равнодушно. Чувство моё было дружбой, и интерес, который я испытывал, - дружеским участием. Это чувство было так сильно, что я тревожился за неё и мне хотелось узнать побольше о ней и её делах.
Сципион не отличался скрытностью; не прошло и получаса, как он рассказал мне всё, что сам знал о ней.
Эжени Безансон была единственной дочерью и наследницей плантатора-креола, умершего около двух лет тому назад; некоторые считали его очень богатым, другие уверяли, что дела его сильно расстроены. Надзор за всем своим поместьем он завещал Доминику Гайару вместе с управляющим Антуаном. Обоих назначили опекунами молодой девушки. Гайар был адвокатом Безансона, а Антуан - его старым слугой. Антуан всегда пользовался исключительным доверием своего хозяина, а в последние годы стал скорее его другом и компаньоном, чем слугой.
Через несколько месяцев Эжени Безансон достигнет совершеннолетия, но велико ли будет её наследство, этого Сципион не знал. Он знал только, что после смерти её отца Гайар, главный распорядитель всего имущества, давал ей очень много денег, сколько бы она ни пожелала, и ни в чём её не ограничивал; что она была очень щедра и даже расточительна и, как выразился Сципион, "швырялась золотыми долларами, словно это простые камешки".
И Сципион принялся рассказывать мне о блестящих балах, которые она давала на своей плантации, а также о том, как дорого обходилась жизнь "молодой мисса" в городе, где она проводила большую часть зимы. Всему этому можно было легко поверить. Судя по тому, что мне пришлось наблюдать на пароходе, у меня создалось впечатление, что Сципион совершенно правильно описал свою госпожу. Натура пылкая и увлекающаяся, великодушная и несдержанная, легкомысленная в своих тратах, живущая только настоящим, не думая о будущем, - такая наследница была находкой для недобросовестного опекуна.
Я видел, что бедный Сципион очень привязан к своей хозяйке: при всём своём невежестве он подозревал, что всё это расточительство не доведёт её до добра.
- Я очень боюсь, масса, - сказал он, качая головой, - что так не может продолжаться всегда, всегда. Даже сам Колониальный банк и тот лопнет, если вечно швырять деньги на ветер.
Когда Сципион дошёл в своём рассказе до Гайара, он закачал головой ещё выразительней. У него были, очевидно, какие-то подозрения насчёт этого человека, но он не хотел их высказывать. Я узнал достаточно, чтобы убедиться, что этот Доминик Гайар и есть тот самый адвокат, который жил в Новом Орлеане на *** улице. У меня не осталось никаких сомнений, что это он. Юрист по профессии, но на самом деле биржевой спекулянт, дающий деньги в кредит, то есть попросту ростовщик, он был, кроме того, богатым плантатором, чьё большое поместье граничило с поместьем Безансонов, и имел более сотни рабов, с которыми обращался крайне жестоко. Всё это совпадало с тем, что я слышал о положении и характере известного мне Доминика Гайара. Несомненно, это он.
Сципион рассказал мне о нём ещё кое-какие подробности. Он был советчиком и товарищем старика Безансона "на его беду", как выразился Сципион: верный негр думал, что Безансон сильно пострадал от этого знакомства.
- Масса Гайар не раз обманывал старого хозяина. Он надувал его много-много раз, можете поверить Зипу, - сказал он.
Ещё я узнал от него, что Гайар проводит летние месяцы в своём поместье, что он каждый день бывает в "большом доме", где живёт мадемуазель Безансон и где он чувствует себя как дома, а ведёт себя так, "будто всё принадлежит ему и он хозяин всей плантации".
Мне показалось, что Сципион ещё что-то знает об этом человеке, что-то определённое, но не хочет мне говорить. Ну что ж, вполне понятно - мы были слишком мало знакомы. Я видел, что он терпеть не может Гайара, но мне трудно было решить, потому ли, что он хорошо его знает, или в нём говорит инстинктивное чувство, очень сильно развитое у несчастных рабов, которым запрещено рассуждать.
Однако в его рассказе было слишком много фактов, чтобы считать это чувство инстинктивным. Он, видимо, действительно многое знал. Кто-то должен был сообщить ему эти сведения. От кого он их получил?
- Кто рассказал тебе всё это, Сципион?
- Аврора, масса.
- Аврора?!
Глава XVI. ДОМИНИК ГАЙАР
Я сразу почувствовал сильное, почти страстное желание узнать, кто такая Аврора. Почему? Быть может, это необычное, красивое имя прозвучало особенно приятно для моего саксонского уха? Нет. Или это благозвучное слово вызвало у меня мифологические ассоциации, воспоминания о первых розовых лучах восходящего солнца или о нежном сиянии северной зари? Может быть, именно эти представления возбудили во мне такой восторг.
Однако прежде чем я успел разобраться в этом или задать Сципиону ещё вопрос, в дверях показались два человека: не говоря ни слова, они вошли в комнату.
- Это доктор, масса, - прошептал Сципион и отошёл в сторону, пропуская ко мне вошедших.
Мне нетрудно было догадаться, который из них доктор. Я сразу узнал его по внешности; я так же безошибочно определил, что высокий бледный человек, внимательно смотревший на меня, - врач, как если бы он держал в одной руке диплом, а в другой - дверную дощечку со своей фамилией.
Доктору было лет сорок; его приятное, спокойное лицо нельзя было назвать красивым, но зато оно выражало ум и сердечную доброту. Его предки, вероятно, прибыли сюда из Германии, но американская жизнь - вернее, политический строй смягчил жёсткие черты - отпечаток, наложенный веками европейского деспотизма, - и возвратил его лицу врождённое благородство. Позже, когда я лучше узнал американцев, я сказал бы, что он житель Пенсильвании, и так оно и было. Передо мной был воспитанник одной из крупных медицинских школ Филадельфии - доктор Эдвард Рейгарт. Это имя подтвердило моё предположение о его немецком происхождении.
Как бы то ни было, мой доктор с первого же взгляда произвёл на меня приятное впечатление.
Совсем иное чувство охватило меня, когда я взглянул на его спутника. Я сразу почувствовал к нему неприязнь, презрение, отвращение, ненависть! У него было чисто французское лицо, но не благородная внешность старого сурового гугенота; не был он похож и на таких наших современников, как Роллан или Гюго, как Араго или Пиа; у него была одна из тех физиономий, какие сотнями встречаются возле биржи и за кулисами Оперы или злобно пялятся на вас из-под тысяч солдатских киверов. Чтобы кратко определить его внешность, я скажу, что он больше всего напоминал лисицу. Право, я не шучу: сходство было поразительное. Те же хитрые, бегающие глазки, тот же внезапный пронзительный взгляд, свидетельствующий о скрытом притворстве, о крайнем себялюбии и звериной жестокости.
Итак, спутник доктора был поистине лисой в человеческом образе со всеми её ярко выраженными чертами. Мы со Сципионом полностью сошлись в его оценке, ибо у меня не было ни малейшего сомнения, что передо мной Доминик Гайар. Да, это был он.