Рудин пошел, как советовал старик, значительно левее. Под ногами по-прежнему чавкала раскисшая земля, но идти теперь было легче; это, наверное, потому, что после встречи со стариком на душе у него стало чуть светлее…
- Эй, ну-ка стой! - приказал сиплый голос из темноты. - Руки, руки подыми, а то не ровен час…
Рудин остановился и поднял руки. От куста отделилась и приблизилась неясная в темноте человеческая фигура.
- Кто таков?
- Советский человек.
- Советскими все зовутся. Отвечай: кто, откуда и куда идешь?
- Это долго рассказывать. Если ты партизан, веди меня к командиру.
- Оружие есть?
- Нет.
- Тогда шагай вон туда и не оглядывайся.
Кусты становились все гуще, и вскоре начался лес.
Неизвестно откуда возле Рудина появились еще два человека, а когда они углубились в лес километра на три, их остановил невидимый часовой. Один из сопровождавших Рудина сказал часовому пароль, и они пошли дальше. Вскоре его ввели в тесную землянку, в которой у опрокинутого ящика сидели и пили чай два бородатых человека неизвестного возраста. Их стол бедно освещала подвешенная к потолку керосиновая лампа с закопченным разбитым стеклом.
Один из бородачей с недовольным лицом поставил на стол недопитую кружку чаю.
- Мне сказали, что ты просил вести тебя ко мне. Что тебе надо?
- Если вы командир отряда, я хотел бы говорить с вами с глазу на глаз.
- Ишь ты! - он подмигнул другому бородачу. - Это ты брось, от комиссара отряда я секретиться не буду. Говори, кто ты и что тебе надо.
- Пусть выйдет боец, - сказал Рудин, оглянувшись на стоявшего у входа партизана, который его привел.
- Ну ладно. Петрок, выйди на минутку… Ну я слушаю.
- Вы связаны с товарищем Алексеем? - спросил Рудин.
Бородачи смотрели на него невозмутимо.
- А что?
- Я просил бы передать ему радиограмму, которую напишу.
Комиссар запустил руку в ящик, возле которого они сидели, вытащил лист бумаги и подал его Рудину.
- Пиши!
Рудин написал: "Сообщите Маркову, что со мной произошло осложнение, я был отправлен с эшелоном пленных. Бежал. В настоящее время нахожусь у… - тут Рудин сделал пропуск. - Снова выхожу на прежнюю цель".
- Сами вставьте, у кого я нахожусь…
Бородачи вместе прочитали написанное Рудиным, переглянулись. Помолчали. Командир отряда встал.
- Хорошо. Сейчас передам, но до получения ответа ты останешься здесь.
- С удовольствием, - улыбнулся Рудин.
Командир вышел из землянки, комиссар предложил Рудину поесть.
- Не отказался бы. За двое суток я съел только кусок каменной лепешки, - сказал Рудин.
- У Ведьмака? - улыбнулся комиссар.
- У него.
- Не удивляйтесь. Когда вы были у него, там были и наши люди.
- Хорошая работа, - рассмеялся Рудин. Вернулся командир отряда.
- Сейчас передадут.
Теперь из землянки вышел комиссар, но вскоре вернулся, неся кусок сала и каравай черного хлеба.
- Чем богаты, тем и рады.
Рудин еще не успел поесть, как радист принес ответ на радиограмму:
"Ваше сообщение передано Маркову. Оставайтесь в отряде до получения указаний от вашей базы, которые мы передадим вам немедленно по получении".
И еще одна радиограмма адресовалась командиру отряда Нагорному:
"Находящемуся у вас человеку окажите полное доверие и необходимую помощь. Алексей".
Глава 11
Второй день после ухода Рудина был на исходе. И хотя Марков отлично понимал, что рано ждать от него каких бы то ни было известий, освободиться от - нервного напряжения ему не удавалось.
Вечером пришел Савушкин. Он ходил на разведку района, где, по данным, полученным из Москвы, гитлеровцы строили большой аэродром.
В свое время, когда Марков формировал оперативную группу и первый раз поговорил с Савушкиным, у него сложилось о нем неважное впечатление. "Паренек легковесный, на серьезное дело посылать нельзя", - решил Марков. Он сказал об этом комиссару госбезопасности Старкову, а тот немедленно вызвал к себе непосредственного начальника Савушкина и спросил у него, зачем Маркову рекомендован несерьезный человек.
- Могу сказать одно, - ответил начальник, - если Савушкин останется у меня в отделе, буду очень рад, это мой лучший работник.
Он рассказал об операциях, самостоятельно проведенных этим "несерьезным", смешливым работником. В них рельефно был виден настоящий Савушкин - живой, умный и острый человек.
- Да, да, я вспомнил его, - сказал Старков. - Вы напрасно, товарищ Марков. Савушкин действительно цепкий работник, а главное - имеет на плечах собственную голову.
Маркову пришлось извиниться перед начальником Савушкина…
И впоследствии, когда в Москве шла подготовка группы, Марков сам убедился, что не зря начальник считал Савушкина лучшим своим сотрудником. Все же один недостаток у него был, хотя Марков и не очень был уверен, что это действительно недостаток. В характере Савушкина жила азартность: он, как шахматист авантюрного стиля, в любом деле искал ходы к обострению и усложнению. Для него не было большего удовольствия, чем придумать по ходу дела неожиданный поворот.
Вот и сейчас, увидев вернувшегося с задания Савушкина, Марков по его весело блестевшим глазам угадал, что Савушкин доволен своей разведкой и что у него случилось что-то неожиданное и интересное.
- Во-первых, данные Москвы абсолютно точные: немцы строят там большой аэродром, - докладывал Савушкин. - Сказать точнее - переоборудуют и расширяют наш военный аэродром. Одну бетонную полосу они уже заканчивают, другую - обводную - сделали наполовину. Во-вторых, я познакомился там с полковником инженерных войск Конрадом Хорманом - личностью абсолютно исключительной. Более тупого и ограниченного человека я не встречал за всю свою жизнь. Мне повезло…
- Нельзя ли конкретнее? - прервал Савушкина Марков. - Я сейчас очень занят.
- Рудин? - с наигранной беспечностью спросил Савушкин и, видя, что Марков отвечать ему не собирается, сказал: - Есть конкретней. Когда я пойду туда второй раз, я могу сделать, на выбор, следующее: а) притащить полковника сюда, б) попросту его ликвидировать, в) позаимствовать его портфель. И как резерв - привлечь его к работе на нас.
- Нам исключительные дураки не нужны, - сухо обронил Марков.
- Он дурак во всем, что не касается его инженерных дел, - пояснил Савушкин. - А в своем деле он, надо думать, специалист высокого класса. Он сказал мне, что за строительство Темпельгофского аэродрома в Берлине награжден орденом, и даже показал мне этот орден - он носит его в заднем кармане брюк в замшевом чехле.
- Как вы с ним познакомились? - спросил Марков.
- На почве ревности, - последовал мгновенный ответ. И затем Савушкин рассказал историю своего знакомства с немецким военным инженером.
Придя в поселок, где жили вольнонаемные рабочие стройки, Савушкин быстро сошелся там с одним разбитным пареньком по имени Анатолий. Довоенная специальность паренька - карманный вор. В сороковом году он попал в тюрьму, из которой его вызволили немцы. На стройке аэродрома он работал учетчиком земляных работ. Савушкин выдал себя за бывшего преподавателя танцев в Минске, сказал, что не успел эвакуироваться и теперь ищет теплое местечко при немцах. Он дал Анатолию понять, что у него есть идея, как хорошо заработать на спекуляции продуктами. Весь, мол, вопрос в том, чтобы вовлечь в это дело какого-нибудь немца, имеющего власть и тоже желающего подзаработать.
Анатолий сразу же назвал имя инженера Хормана.
- Лысый кот, - сказал он, - ходок по бабам, выпить дока и "навар" любит похлеще нашего.
Знакомство с инженером Хорманом состоялось в тот же день на квартире у некоей Тоськи.
- Шалавая баба из наших. У нее подушка круглые сутки не стынет. Ловкая, как хорек! - восхищенно говорил Анатолий, когда они шли с Савушкиным к этой Тоське. - Немцы липнут к ней, как мухи на клейкую бумагу. Ну а теперь у нее любовь с этим Хорманом, он у нее днюет и ночует, одаривает ее грабленым барахлом. Вот там мы с ним сейчас и потолкуем.
- По-нашему он понимает? - спросил Савушкин.
- Когда дело идет о "наваре", все, гад, понимает и сам лопочет разборчиво. В общем, договориться можно. А Тоське я что скажу, то она и сделает.
Тоська оказалась довольно красивой женщиной лет тридцати. Наделенная хитростью базарной торговки, она прекрасно освоилась с новым гитлеровским порядком и жила припеваючи. Хорман зачислил ее на какую-то фиктивную должность. Жила она в отдельном домике на окраине бывшего авиационного городка. Все три ее комнаты были тесно уставлены разносортной мебелью, натасканной из покинутых квартир. Стены были увешаны картинами - копиями с известных полотен. На рамках картин оставались несорванные инвентарные бляхи с тавро местного клуба.
- Хочешь жирно позолотить ручку? - с места в карьер спросил у нее Анатолий, представив ей Савушкина как своего старого приятеля по имени Вова.
- А кто же этого не хочет? - лениво отозвалась Тоська, запахивая полы зеленого японского халата.
- Когда придет шеф? - осведомился Анатолий.
- Должен быть… - неопределенно ответила Тоська.
- Обещал?
- Да вот жду.
- Тогда так: ставь на стол шнапс. Хорману скажем, что Вова - твой бывший ухажер. Мол, разыскал тебя и явился. А дальше уже дело не твое. Пойдет так для начала? - спросил он Савушкина.
- Пойдет, - улыбнулся Савушкин.
Вскоре явился Хорман. Это был обрюзгший и явно не следящий за собой мужчина лет сорока пяти. Плохо побритый, в помятом кителе, он поминутно вытирал грязным платком лоб и лысину.
Знакомство с бывшим ухажером Тоськи его явно не обрадовало. Он насупился и пить наотрез отказался. Савушкин тоже держался угрюмо. Что касается Тоськи, то ей эта ситуация явно нравилась: она делала глазки Савушкину, отчего Хорман становился еще мрачнее.
Анатолий не унывал, буйно жестикулируя руками, будто говорил с глухонемым. Он объяснил Хорману, что Вова не собирается увозить Тоську и что вообще он ее начисто разлюбил. Однако Вова хотел бы иметь какую-нибудь компенсацию. И тут Анатолий выложил Хорману идею Вовы, как из продуктов сделать ценности.
Хорман заметно оживился и действительно стал лопотать по-русски вполне понятно, хотя и очень смешно. Угрюмость его прошла. Более того, он дал понять, что в коммерции, которую Вова предлагает, он хотел бы иметь дело непосредственно только с ним, Вовой, "без какой контрагент абер комиссионер…"
На том и договорились. Анатолий прикинулся обиженным и вскоре ушел.
Савушкин с Хорманом выпили по рюмочке за успех коммерции и еще по рюмочке - за счастье Хормана с Тоськой. Савушкин сказал, что еще сегодня он отправится в ближайший город подыскивать клиентов, которые имеют ценности…
Выслушав рассказ Савушкина, Марков вызвал Галю Громову и передал ей краткую радиограмму в Москву о результатах разведки. Соприкосновение с живым делом несколько успокоило его. Отпустив Савушкина, он прилег на койку и неожиданно для себя уснул.
Его разбудил крик Гали. Высунувшись из-за полога, она кричала:
- Рудин объявился! Рудин объявился!
Глава 12
Партизанский отряд, в который попал Рудин, был совсем небольшой, всего тридцать бойцов.
- Ничего, ничего, - посмеиваясь в бороду, говорил Рудину командир отряда Нагорный. - Надо помнить, что человечество начиналось с одного Адама.
- Не забудь еще его Еву, - раскатисто захохотал комиссар отряда Лещинер. - Тем более что у нас с тобой была вполне аналогичная ситуация: все началось с нас двоих.
Рудин узнал от них простую историю их партизанского отряда. До войны Нагорный был директором совхоза, расположенного западнее Минска, возле старой советско-польской границы. Лещинер в том же совхозе был агрономом и секретарем партийной организации. Когда началась война, они получили приказ эвакуировать коллектив совхоза и уничтожить все постройки и технику. На транспорте, которым располагал совхоз, они отправили на восток рабочих с их семьями и остались вдвоем.
Они взорвали электростанцию и сыроварню, всю технику вывели из строя, зарыли в землю наиболее важные части машин, а сами ушли на восток. Шли пешком, потому что полуторка, которая должна была за ними вернуться, почему-то не пришла. Они не добрались и до Минска, как были отрезаны немецкими войсками.
Оба они были абсолютно штатскими людьми, даже в юности не служившими в армии. То, что у них было по нагану и по полусотне патронов к ним, ничего для них не значило, кроме возможности застрелиться в безвыходном положении. Об этом они и договорились, как только поняли, что путь на восток отрезан. Но все же они решили пробиваться. Им даже показалось, что это не так трудно, - нужно только держаться подальше от дорог. Они не знали, что это была та пора войны, когда гитлеровцы, прорвав нашу оборону, делали бросок колоннами по дорогам. Однако пока они дошли до района Борисова, картина войны уже сильно изменилась. Где-то далеко на востоке все упорнее становилось наше сопротивление, и как река, остановленная плотиной, начинает выходить из берегов и разливаться, так и немецкая армия начала растекаться в стороны от основных коммуникаций и затоплять все более обширную территорию. Вскоре они поняли, что к своим не прорвутся, зашли в глубь леса и засели там, не представляя себе, что делать дальше. Ясно было только одно: жить с немцами в мире они не будут. Спустя два дня к ним прибился шедший из окружения офицер саперных войск; затем к ним присоединился экипаж сбитого бомбардировщика. Прошло две недели, и их отряд уже насчитывал более двадцати человек и начал действовать.
- Знаешь, когда мы окончательно поняли, что войну мы выиграем? - смеющимися глазами смотря на Рудина, спросил Нагорный. - Ровно месяц назад. Вдруг является к нам дядька. Представитель подпольного обкома партии. Сердитый такой. Давай расспрашивать да спрашивать, кто мы такие. Партизаны, отвечаем. По чьему указанию, спрашивает, создан отряд. Лещинер ему говорит: по указанию партийной совести. "Это, - говорит, - я понимаю, но мне нужно знать точно, какой именно райком, горком или обком". Мы удивляемся: для чего ему эти точности? Оказывается, для учета. Рассказали мы ему всю нашу историю, показали тетрадь с записью боевых действий. Тетрадь он похвалил, сказал: "Молодцы" - и процитировал Ленина, что социализм - это учет. И тут же приказал, чтобы мы составляли еженедельные рапортички, и даже вручил нам форму - честь по чести, отпечатана в типографии.
Смотрим мы на эту форму, на него, слушаем его строгий голос, а в душе у нас просто музыка играет. Ну, думаем, теперь все в порядке. Угостили мы его по-царски. Хороший мужик оказался. Ходит, понимаешь, по лесам и учет налаживает. Оказывается, он и до войны в обкоме партии тоже на учете кадров сидел. Так вот после этой ревизии мы окончательно и бесповоротно поверили в нашу победу…
Рудин слушал рассказ бородачей, смотрел на них - веселых, уверенных, - и на душе у него становилось все спокойнее, и все, что произошло с ним за последние сутки и еще недавно казалось ему исключительным, становилось в один ряд с делами и трудностями этих людей, и рождающееся из этого ощущение боевого товарищества как бы включало его и его дело в общую героическую борьбу народа. Вот почему, когда Нагорный вдруг спросил у Рудина, чем он тут, в тылу занимается, Рудин смешался, не зная, как ответить, а потом совершенно искренне сказал:
- Ничего особенного, но я о своей работе попросту не имею права говорить. Не обижайтесь.
Бородачи не обиделись.
Уже за полночь были получены две радиограммы от товарища Алексея.
Одна - для Рудина. Он прочитал:
"Одновременно командир отряда получит соответствующие указания. Далее следует текст, полученный нами от Маркова для вас: "Продолжайте выход на цель. Версию появления придумайте сами. Особенно тщательно взвесьте объяснение своего побега из эшелона. Рады, что благополучно вышли из осложнения. Все желаем вам успеха. Марков".
В радиограмме на имя Нагорного говорилось о необходимости выделить человека, который безопасным путем провел бы Рудина к городу.
- Когда пойдете? - спросил Нагорный.
- Сейчас, - ответил Рудин.
Они шли по лесу. Впереди скорой подпрыгивающей походкой шел Ваня Козляк - лучший разведчик отряда, совсем юный паренек маленького роста. Всем своим обликом он был похож на деревенского школьника-забияку.
- Жаль, что дождь перестал, - обернувшись назад, на ходу сказал Козляк.
- Почему? - механически спросил Рудин, который в это время обдумывал версию своего нового появления близ города.
- Фриц - он дождя не любит. Он тогда на воздух только до ветру вылезает, - словоохотливо начал пояснять Козляк и рассмеялся. - У меня смешное дело с фрицами вышло третьего дня. Пошел я…
- Погоди, - остановил его Рудин. - Мне нужно обдумать свои дела.
Больше Козляк за всю дорогу до города не произнес ни слова. Только утром, когда, пересекая шоссе, он побежал, а Рудин немного отстал от него, паренек обернулся и, зло прищурясь, беззвучно шевельнул губами. Рудин понял, что он ругается, и послушно прибавил шагу.
До города оставалось не больше двух километров, он был уже хорошо виден. Козляк остановился так внезапно, что Рудин натолкнулся на него.
- Значит, так… - сказал Козляк, смотря в сторону города. - Видите колокольню со сбитой верхушкой? Это самый центр города. А главная улица, которая идет сквозь весь город, начинается вон там, где два отдельных дома. Самое лучшее - тут в город и войти. Дорога туда идет вон за теми кустами. Фриц на запад смотрит спокойно, он, дурак, думает, что на западе его Германия, а не мы. Так что отсюда войти в город лучше. Дальше так: поравняетесь со стадионом и берите влево вдоль стадиона. Кончится стадион - и сразу направо рынок. Потолкайтесь там по рынку, а потом идите, куда вам надо. Я всегда к делу иду от рынка. Фриц - дурак, думает, раз человек идет с рынка, значит он мирный. Все понятно?
- Вполне, - улыбнулся Рудин. - Спасибо тебе.
- Не стоит благодарности, - сухо отозвался Козляк, круто повернулся и пошел назад, насвистывая "Мельника" Шуберта - любимую песенку учителей пения в школах. Как видно, еще не забыл партизанский разведчик свою школу…
Рудин поступил так, как советовал Ваня Козляк: вошел в город с запада, прошел до стадиона, свернул налево и вскоре оказался на рынке. Попадавшиеся ему по пути немцы не обращали на него никакого внимания. Между тем Рудину хотелось, чтобы они были к нему повнимательней и, может быть, даже задержали его. По придуманной им версии это было бы лучше. Но все немцы были заняты какими-то своими делами.
Денек был хоть и солнечный, а холодный, железные крыши домов побелил иней, тускло блестели замерзшие лужи. На севере небо было темно-свинцового цвета и обещало уже не дождь, а снег.
Рудин решил: если он на рынке найдет Бабакина, он сделает так, чтобы тот его только увидел. Подходить к нему он не будет.