- Мы вас пошлем в качестве нашего агента в партизанский отряд. Согласны? - спросил Мюллер, не сводя глаз с Рудина.
- В принципе согласен, - после некоторого раздумья ответил Рудин и, помолчав, продолжал: - Однако мне кажется, что при засылке своих агентов в партизанские отряды вы иногда не учитываете типичные черты военного времени - подозрительности. Нельзя схватить партизана, уговорить его служить Германии и отправить его туда, где он находился до плена. Категорически нельзя. Более правдиво - заслать его совсем в другой район. У нас в отряде рассказывали, как вы вернули одного партизана в отряд, что находится в Задвинском лесу. Его там потрясли, он все рассказал, и его повесили на осине у самой шоссейной дороги да еще прикололи к пиджаку надпись: "Судьба предателя". У меня нет желания последовать за ним. Уж если это обязательно необходимо, забросьте меня к партизанам, которые находятся подальше от моего отряда, и я вам подберу там нужных сотрудников.
- Это надо обдумать, - сказал Зомбах. - Давайте пока закончим. Я прошу вас, Крамер, выйти и подождать в приемной. А вы, Андросов, останьтесь.
Андросов вышел из кабинета Зомбаха спустя полчаса и на ходу сухо бросил Рудину:
- Пройдите ко мне.
В своем кабинете Андросов, как совсем обессилевший человек, тихо опустился в кресло.
- Ну знаете ли… - шепотом произнес он.
- А что такое? - улыбнулся Рудин. - Все как будто идет нормально. Или я ошибаюсь?
- Больше, чем нормально. Зомбах хотел, чтобы вы сейчас же начали работать здесь, в аппарате, но Мюллер настоял, чтобы сначала вы отправились в партизанский отряд.
- Это не страшно. Мюллер, я вижу, очень насторожен, а он не дурак. Надо дать им возможность меня проверить. Нет, нет, все идет хорошо. Спасибо. На каком режиме меня будут держать?
- Приказано определить вас в общежитие при нашей разведшколе, это на территории гарнизона.
- Выход в город разрешается?
- Как и всем курсантам, только в воскресенье и только с двенадцати до трех.
- Негусто, но ничего, управлюсь. Был разговор, в какой отряд посылают?
- Мюллер предложил как раз в тот отряд в Задвинском лесу, про который вы говорили.
- Прекрасно! А какой у нас сегодня день?
- Четверг.
- Надеюсь, я могу затянуть свою подготовку, чтобы иметь хоть одно воскресенье с выходом в город?
- Конечно.
- Тогда все в полном порядке…
Пять важных радиошифровок.
От Бабакина - Маркову
"Торговля идет нормально. Связи с Кравцовым по-прежнему нет. Сегодня было свидание с Рудиным. Далее следует переданный им для вас текст: "Все в полном порядке. Андросов согласился и уже сделал для меня многое. Его письменное обязательство оставляю у Бабакина. В самое ближайшее время меня забросят в Задвинский лес в отряд, где в конце лета был повешен изменник. Я должен завербовать там агента. Это задание для меня экзамен, и если я его выдержу, по всем данным, буду взят в аппарат. Прошу обеспечить все необходимое для этой операции. Привет. Рудин". Рудин очень торопился, ничего к его тексту прибавить не могу. Обязательство Андросова перешлю при ближайшей возможности. Привет. Бабакин".
От Маркова - в Москву, Старкову
"Только что через Бабакина получил первую радиограмму от Рудина. У него все в полном порядке. Андросов согласился и уже работает. Рудина хотят проверить - посылают с заданием к партизанам. Обеспечиваю эту операцию и подключаю в нее находящегося в резерве Добрынина. Дальнейшее продвижение Кравцова происходит пока медленно. Хотя данных об организации противником широкой и тщательной службы радиопеленгации нет, до возможного минимума сокращаю работу своей рации и буду выходить в эфир из разных мест. Перехожу на использование каналов связи с участием посыльных и почтовых ящиков. Привет. Марков".
От Маркова - товарищу Алексею
"В самое ближайшее время вражеские разведорганы забросят своего агента в партизанский отряд, действующий в Задвинском лесу. Это будет наш человек, о чем надо срочно предупредить только руководство отряда. Подробности им объяснит сам заброшенный. Операция имеет крайне важное значение. В целях наилучшего ее обеспечения нахожу необходимым немедленно перебросить в тот отряд своего представителя, который в настоящее время находится в деревне Стогово. Сообщите, возможно ли установить с отрядом предварительный контакт. Начиная с 20-го числа переходим на условленные каналы связи. Радиосвязь только в самых необходимых случаях, но слушаем друг друга, как и до сих пор, в четырех поясах времени. Привет. Марков".
От товарища Алексея - Маркову
"Командиру отряда Лещевскому даны необходимые указания и лично на него возложена ответственность за успех вашего дела. Представитель отряда будет ждать вашего человека завтра с 19 до 20 часов возле развалин казачинской церкви, что примерно в пяти километрах на запад от Стогова. Пароль вашего человека: "Привет "верующему". Отзыв: "Бога бояться - не грешить". Подтвердите выход вашего человека завтра. Привет. Алексей".
Из Москвы - Маркову
"При первой же возможности передайте Рудину сердечный привет и пожелания успехов. Держите меня в курсе всех его дел, в том числе незначительных. Находка Савушкина может оказаться перспективной. Его связь с Хорманом развивайте и закрепляйте. Что у Кравцова? Хозяйка и тюремный архив в Смоленске давно приготовлены, но до сих пор там никто не был. Решение?в отношении радиосвязи правильное, но мы слушаем вас по-прежнему круглосуточно. Учитывая громадную важность для нас точки Бабакина и то, что он находится в городе, насыщенном радиослужбой противника, необходимо, чтобы и он использовал свою рацию только в особо важных случаях, требующих срочности действий, и переходил на использование связных. Привет. Старков".
Глава 16
Ровно в девять ноль-ноль Кравцов, как было ему приказано, явился в гестапо. Старательно сколотив снег с сапог, он подошел к дежурному.
- Мне приказано оберштурмбаннфюрером Клейнером быть здесь в девять утра.
Фамилия Клейнера подействовала, но все остальное дежурный явно не понял.
- Айн момент, - пробормотал он и вызвал по телефону переводчика.
Явился пожилой флегматичный дядя.
- Узнайте, что надо этому человеку, - обратился к нему дежурный.
Кравцов сказал переводчику, по чьему приказанию он явился. Тот перевел все это дежурному.
- Айн момент, - улыбнулся Кравцову дежурный и позвонил адъютанту Клейнера. Доложив о посетителе, он выслушал, что ему сказали, положил трубку и повернулся к Кравцову. На лице у него уже не было никакого уважения к посетителю. Он кивнул переводчику: - Скажите ему, чтобы он вот там подождал.
Кравцов сел на обшарпанный деревянный диван, видимо, привезенный сюда с вокзала, на спинке дивана было клеймо "МББЖД". В вестибюле становилось все оживленнее. Шли на работу сотрудники, многие из них были в штатском, а их ранги можно было угадать только по степени небрежности, с какой они козыряли дежурному и как тот им отвечал.
Кравцов пристально наблюдал за всем вокруг и старался понять, почему сегодня с ним обошлись так небрежно. Он находил всякие объяснения этому, но только одно, самое тревожное, в которое больше всего не хотелось верить, казалось ему самым реальным: очевидно, они немедленно дали указание в Смоленск, а наши не успели привести в боевую готовность ни "хозяйку дома", ни тюремный архив. Из Смоленска пришло соответствующее донесение, у гестаповцев, естественно, возникло недоверие ко всему, что он сообщил им о себе.
В характере Кравцова была черта, которую Марков иронически называл "недержание решительности". Когда в группе обсуждались очень рискованные действия Кравцова в операции по обеспечению встречи Маркова с товарищем Алексеем, Марков несколько раз спрашивал у него: "Ну а что было бы, если бы у людей товарища Алексея не оказалось больше выдержки, чем у вас?" Кравцов молчал. Что он мог ответить? Он еще долго после той истории вспоминал сцену в хате, и от одного этого воспоминания у него ладонь делалась влажной, как в ту минуту, когда он сжимал в ней приготовленную к броску гранату. А Марков своим ровным въедливым голосом уже спрашивал: "Как вы могли отправить в деревню солдата, не снабдив его паролем?" И снова Кравцов молчал. То, что он допустил крупный просчет, ему было ясно. Самое обидное, что он не только Маркову, но и самому себе не мог объяснить, как он не подумал" тогда о таких простых вещах. "Снова и снова недержание решительности…" - со злостью сказал Марков.
Сейчас, сидя в вестибюле в гестапо, Кравцов старался как можно спокойнее обдумать свое положение.
Вдруг дежурного точно пружина подбросила. Вытянувшись в струну, он поедал глазами вошедшего с улицы высокого мужчину в длинном кожаном пальто с запорошенным снегом воротником. Это был Клейнер.
Кравцов тоже вскочил, умышленно неловко и шумно. Клейнер, на ходу стряхивая снег с воротника, безразлично взглянул на Кравцова, прошел мимо, тяжело поднялся по первому пролету лестницы и исчез за ее поворотом. Дежурный насмешливо смотрел на стоящего руки по швам Кравцова.
"Вот в чем дело, - обрадованно думал Кравцов, снова садясь на диван, - я приперся, когда Клейнера еще не было, а без него просто никто не знал, что со мной делать".
И действительно, минут через десять пришел уже знакомый ему гестаповец Циммер. Он издали рукой позвал Кравцова, сказав дежурному: "Это ко мне".
Они зашли в маленький кабинет, в котором стояли простецкий стол без тумб и два венских стула. Один из стульев был связан проволокой. Словом, ясно было, что Циммер - птица некрупная. Он, наверное, догадался, что думает Кравцов, видя его кабинет, вдруг надулся, как индюк, и начал корчить из себя большого начальника.
- Что же мне, Коноплев, делать с вами? - процедил он сквозь зубы.
Между прочим, он действительно не знал, что ему делать с Кравцовым. Клейнер вызвал его и сказал: "Займитесь этим человеком", - а что это значит, не пояснил. Телеграмму в Смоленск Циммер послал только сейчас, потому что вчера целый день Клейнеру было некогда и нельзя было получить у него визу, а без визы отдел связи телеграмму не принимал. В общем, все показывают свою власть, всем некогда, а он, Циммер, должен придумывать, чем заниматься с этим русским.
Циммер был случайным человеком в гестапо. Чтобы спасти от фронта, его устроил туда дядя, известный в Германии писатель, обласканный самим Гитлером за книгу, воспевающую могущество нации. Циммер обиженно думал, что дядя мог бы позаботиться и о звании для своего племянничка. А то вот еле-еле дали ему унтерштурмфюрера и держат на самой грязной работе. Это просто проклятье, как ему не везет. Раньше тот же дядя устроил его в Гейдельбергский университет. Попал он на факультет славяноведения, где ежегодно был недобор студентов. Выучил тяжкий, как свинец, русский язык. Другие со знанием этого языка занимают теперь большие посты, а ему приходится возиться со всякими типами вроде вот этого Коноплева… Тем не менее Циммер старался. Ему чертовски хотелось показать всем выскочкам, что он не лыком шит. Кто знает, кто ведает, а вдруг этот Коноплев окажется его золотой находкой? Недаром же им заинтересовался сам Клейнер…
- Ну что же вы хотите сказать мне, Коноплев? - важно спросил Циммер, заглянув в чернильницу.
Кравцов понимал, что гестаповец не знает, что с ним делать, и решил ему помочь.
- Поручите мне какую-нибудь работу, чисто техническую, просто, чтоб я не бездельничал, - почтительно попросил Кравцов.
Циммер решительно выдвинул единственный ящик стола и достал из него какую-то бумагу.
- Вот мы получили на днях заявление без подписи, - сказал он. - Клейнер поручил мне разобраться, а я что-то ничего тут не пойму. Прочтите, пожалуйста.
Кравцов начал читать удивительнейший по своей гнусности документ:
"Заявление
В немецкое жандармское управление города - гестапо
от непримиримого врага коммунизма и его жертвы, в прошлом верного слуги монархии
Желая верноподданно содействовать беспощадной расправе не только над иродами-коммунистами, но и над всеми их прислужниками, нижайше доношу о нижеследующем:
1. Обратите ваше внимание и упрячьте в тюрьму Ганушкину Марию Филатовну, проживающую по Успенскому переулку в доме номер шесть. Находясь в летах и состоя на большевистской пенсии, эта особа дни и ночи общественно действовала при детском саде, что на Пролетарской улице, и тем самым содействовала коммунистам в отлучении детей от родителей и Церкви и вдобавок обучала их гнусным песням.
2. Семенихин Павел Ильич, проживающий по 3-й Первомайской, д. 24. С утра до ночи ходил этот тип по домам, брал за горло агитациями про коммунизм и под смерть требовал с людей деньги для коммунистов…"
Кравцов усмехнулся: "Да, трудновато, конечно, немцам разобраться, о ком тут идет речь".
- Вам что-нибудь понятно? - спросил Циммер.
- По-моему, он ненормальный, - сказал Кравцов. - Старуха-пенсионерка, работающая с детьми; мелкий чиновник по страхованию жизни - разве это опасность для великой Германии и ее армии? Посмотрим, что дальше.
"3. Стародубцев Егор Ильич, проживающий по Кирпичной улице, д. 17. По заданию коммунистов он калечил природу, случал яблоню с грушей, вишню с рябиной и так далее. За эту темную деятельность коммунисты дали ему звание мичуринца и освободили его от всех налогов при наличии у него большого плодово-ягодного сада…"
- Бывает же так! - рассмеялся Кравцов. - До чего же земля тесна! Он тут пишет про человека, у которого я живу. Это же смешно. Нашла, как говорят у нас, коса на камень. Мой-то хозяин - полный псих, а этот сумасшедший про него как раз и пишет, что он пособник коммунистов. Ну и дела! - Кравцов небрежно бросил донос на стол.
- Я тоже думал, что тут что-то нелепое, - важно сказал Циммер, беря в руки заявление. - Но что мне с ним делать? Эта бумага взята на контроль, и надо официально отвечать, что по ней сделано.
- Знаете что? Для того чтобы вы могли ответить обоснованно, давайте я в течение дня сбегаю по всем указанным здесь адресам и проверю, что это за люди. К вечеру я представлю вам официальную справку.
Циммер колебался.
- А как же вы объясните свое появление, почему вы занимаетесь этим заявлением?
- Если что, я даю ваш телефон: мол, пожалуйста, проверьте, я имею поручение. Вы сходите сейчас к Клейнеру и согласуйте с ним это.
Циммер ушел и через несколько минут вернулся.
- Начальник занят, но его адъютант говорит, что это можно сделать. Только адреса вы выпишите, заявление должно остаться у меня.
Кравцов выписывал адреса и вдруг в самом конце заявления обнаружил оплошность анонима, которая могла помочь его отыскать. Он писал: "Из окна своего вижу православный собор, его святые врата, и дума моя рвется с мольбою к Богу, чтобы он вместе с вами покарал коммунистов, погубивших Россию…"
Кравцов мгновенно принял решение.
…Он вышел на небольшую площадь, где находился православный собор. Остановившись возле его ворот, смотрел, где может быть то окно, через которое доносчик смотрит на храм и его святые врата. Прямо против церкви стоял старый приземистый каменный дом с подслеповатыми окнами. "Одно из этих окон его", - с уверенностью решил Кравцов и направился к дому.
Войдя в дом через боковое крыльцо, Кравцов очутился в темном, пахнущем уборной коридоре. Приглядевшись, он увидел дверь и решительно в нее постучал. Никто не ответил. Кравцов толкнул дверь и вошел в комнату. У стола сидели две женщины. Они испуганно смотрели на него.
- Чего не отзываетесь? - грубо спросил Кравцов. - Я из гестапо. Кто здесь живет?
- Мы живем, - ответила одна из женщин.
Кравцов оглядел захламленную комнату.
- Да, к вам никого не поселишь. У кого тут есть лишняя площадь?
- Да где ей тут быть, лишней? - осмелев, заговорила женщина. - Мы сами поселенные тут как погорельцы.
- Кроме одного, - оживилась вдруг женщина. - Вот у него-то как раз самая большая комната, раз в пять больше нашей.
- Кто такой?
- Бывший церковный староста Михайловский. Вы только поглядите, как он живет! Тут же все говорят, что он в соборе ценности с икон ободрал и теперь меняет их на продукты.
- Где его комната? - строго спросил Кравцов.
- Через одну от нашей. Налево.
Кравцов вошел к Михайловскому без стука. Два окна комнаты были занавешены какой-то одеждой. В дальнем углу трепетал кровавый язычок лампады, чуть освещавший вытаращенные глаза святого на иконе.
Кравцов подошел к окнам и сорвал затемнение. На старой деревянной кровати красного дерева лежал старик с благообразной белой бородкой. Он со страхом смотрел на Кравцова.
- Что… что вам надо? - с трудом выговорил он.
- Михайловский?
- Да.
- Вставайте! Я из гестапо.
Михайловский вскочил с постели и, торопясь, начал натягивать штаны.
- Сей момент… сей момент… - бормотал он.
- Садитесь сюда. Так. - Кравцов вынул из кармана лист бумаги с выписками из доноса и, не давая старику опомниться, строго сказал: - Вы написали нам заявление? Почему без подписи?
- Да, так уж… подумал… а вдруг… - ответил, заикаясь, Михайловский.
- Убедились, что от нас скрыться нельзя?
- Ну как же, как же! Я же и уповаю на ваше могущество.
- Уповаете, значит? Уповаете, а сами вставляете нам палки в колеса? - повысил голос Кравцов.
- Боже меня упаси! Да что вы! Да как же!
- А так. Мы с утра до утра ловим врагов настоящих, опасных, а вы решили отвлечь наши силы на старуху из детского сада, на полоумного садовника и на прочую мелкую шваль. Думаете, нам непонятно, зачем вы это делаете?
Блеклые глаза Михайловского налились ужасом, голова как повернулась налево, так и застыла, точно столбняк его хватил.
- Я этого не хотел, видит Всевышний, не хотел, - пролепетал он.
- Хотел или не хотел - это на вашей темной душе, а факт налицо - попытка повредить работе гестапо. И за это придется отвечать, мы шутить не любим!
Михайловского одолела икота.
- Извиняюсь… премного извиняюсь… Это от нервов, - прошептал старик, схватившись руками за стол.
- Вот ручка и бумага, - Кравцов еле сдерживал смех. - Пишите, я продиктую…
- Боже мой, боже мой! - лопотал Михайловский, пытаясь взять ручку непослушными пальцами. - Слушаю-с.
- Пишите: "Я, Михайловский, сознаюсь, что послал в гестапо заявление без подписи, желая помешать работе немецкой администрации…"
Михайловский соскользнул со стула и встал на колени.
- Христом богом клянусь! Не думал! Пожалейте старого человека! Лишил бог разума на старости! К стопам вашим припадаю! - выкрикивал он, задыхаясь.
Кравцов выдержал паузу и сказал: