- Родной брат у меня здесь скончался, и я от него унаследовал домик с садом и огородом. Неловко так говорить о смерти родного брата, а все же мне повезло. Поносило меня по белу свету, как цветок одуванчика, - хватит.
- Когда умер ваш брат?
- Девятого февраля сего года.
- Вы сюда переехали когда?
- Четырнадцатого марта.
- Через месяц после смерти брата?
- Ну да! До меня же известие о его смерти три недели шло. Факт. Вы знаете, где та Колыма!
- А почему вы раньше не жили здесь с братом?
- У него жена была волчьего норова, терпеть меня не могла, покойница, царство ей небесное. А те далекие места я не сам выбирал.
- Как это не сам?
- Так меня, извините, сослали…
- Чего ж вы сразу не сказали, все тянете! Ну а за что же?
- За что? Как вам сказать… Работал я на лесозаводе под Казанью, подносчиком считался. И вдруг пожар, завод возьми да сгори. НКВД, конечно, тут как тут. Вредительство, говорят. И нас, восьмерых рабов божьих, кто в ту смену работал, в ссылку.
- И вас судили?
- Ни-ни, ни синь пороху. Поспрошали вот, как вы сейчас. А потом сразу в поезд, в вагон с решеткой, и ту-ту…
- У вас есть справка?
- Вы меня просто смешите, господин начальник. Постройте в одну линию все наше население и прикажите: кто имеет на руках какую-нибудь справку из НКВД, тот пусть сделает шаг вперед и получит миллион рублей. Ни один не выйдет, жизнь кладу. Факт, НКВД, господин начальник, не справки давал, а сроки. Я свой срок еще два года назад отбыл. Жил там уже по вольной. И работал, как уже сказано, в леспромхозе. А тут вот умирает брат и оставляет мне дом. Я сразу, конечно, приехал и оформился в наследстве. И тут же, между прочим, чуть наследство-то не потерял. Факт.
- Почему?
- Сейчас поясню. В апреле и мае шло оформление. Боже ж ты мой, мельница какая! Бумажки, справки, запросы. Ну ладно, оформили. Теперь, думаю, надо же и себя оформить, уволиться, так сказать, из системы. А то ведь у нас с этим шутить не любят. Чуть что, пришьют тебе дезертира трудового фронта. У нас даже за опоздание на работу судят. Вот я и поехал в Москву, в свой, так сказать, наркомат. Прибыл я туда пятнадцатого июня сего года. Хожу там по этажам, по коридорам и никак добиться толку не могу. Весь от злобы зашелся, кричать на них стал. Тогда они выдали мне вот эту справку, что кадровый отдел вроде не возражает, чтобы я уволился по семейным причинам. Получил я эту справочку в пятницу и поехал сюда обратно. А как приехал, через сутки война началась. Поволынь они меня еще пару дней, не увидел бы я своего домика с садом и огородом.
- Документы по наследованию дома у вас с собой?
- Так точно. Вот…
- Чем занимался ваш брат?
- Художник по сельским храмам.
- Кто?
- Ну, понимаете, ездил человек по селам и обновлял на иконах лики святых. Но это не то, что маляр постенный. Брат мой тому умению учился, два года в Угличе жил.
- А чем собираетесь заняться вы?
- Торговлишку самую малую заведу. Народ говорит, что по новому, по вашему, стало быть, порядку это можно и даже имеет содействие немецких властей. Или врут люди?
- Почему врут? Мы за частную инициативу. Но что же вы будете продавать?
- Вещички разные из обихода жизни. Война-то растрясла людское имущество. Кто имеет, что продать, а кто в том нуждается. А я тут как тут - между ними: извольте, к обоюдной выгоде. Комиссия, одним словом, но не как-нибудь там налево, а по закону согласно выправленному патенту. Потому я и к вам пришел.
- Так… Так… Значит, когда умер ваш брат?
- Девятого февраля сего года.
- А когда вы приехали сюда?
- Я же сказал: четырнадцатого марта.
Человек, сидевший в кресле, помолчал и сказал:
- Вот тут, Бабакин, мне кажется, вы делаете ошибку. Дату смерти брата вы должны знать назубок - с этим связано ваше счастье. А вот дату своего приезда сюда так точно называть не следует. Тут лучше сказать: в середине месяца. Так будет естественнее.
- Почему, товарищ подполковник? Ведь для него и дата приезда связана с тем же счастьем. В этот день он впервые видит унаследованный дом.
- Подумайте, Бабакин, подумайте. Ведь кто Пантелеев? Туповатый и темный тип. Для него каждая дата - это цифра, арифметика. Подумайте об этом. Дальше. Выбросьте словечко "факт". Оно не из лексикона Пантелеева. Теперь насчет профессии и профсоюза. Эту игру слов надо выбросить. Она может стоить вам слишком дорого. Ведь в составленных гестапо списках крамольных организаций наши профсоюзы упомянуты рядом с партией. А платили вы взносы или не платили, они могут на это не обратить внимания или просто не понять.
- Я и сам подумал об этом, - сразу согласился Бабакин. - Но вы так быстро спросили: "Профессия?" И я, как есть тип темный, переспросил: "В смысле профсоюза?" И тут же спохватился, но уже поздно, Учту, товарищ подполковник.
- Не думать о таких мелочах нельзя. А в общем - хорошо. Правильно, что у него нет большой злости на НКВД. Ведь действительно, никакой особой трагедии с ним не случилось. Работал подносчиком на лесозаводе под Казанью, а попал на север в леспромхоз. Может, ему на новом месте даже лучше стало. И со справкой из НКВД вы придумали здорово. Побольше таких вот находочек, и чтобы каждая работала на ваш типаж. Очень хорошее, например, выражение "вещички разные из обихода жизни".
- Это я у Горького вычитал, - улыбнулся Бабакин.
- Кстати, маляр постенный - такое выражение есть?
- Есть, товарищ подполковник. Я специально консультировался. Так говорят о плохих малярах, которым платят не за колер или красоту, а по размеру стены.
- Хорошо… - подполковник Марков снова осмотрел Бабакина. - И внешность уже приблизилась к норме, только вот бородка слишком аккуратная.
- Отрастет. - Бабакин кивнул через плечо. - Что на фронте?
- Плохо… - подполковник Марков подошел к висевшей на стене карте и подозвал к себе капитана Бабакина. - Вот уже где они. По данным на четырнадцать ноль-ноль сегодня. Окончательно утверждено: наша база будет вот здесь.
- Когда вы туда прибудете?
- Мы тронемся, когда их войска пройдут дальше на восток, а в этих местах все мало-мальски определится. Наконец надо убедиться, что наши данные правильны и "Сатурн" расположился именно в вашем городе.
- А если нет, товарищ подполковник?
- Тогда придется на ходу перестраиваться. Еще раз, Бабакин: пока к вам не придут наши люди, вы ничем, кроме своей торговли, не занимаетесь. От прочности вашего врастания в город зависит очень многое. На первом этапе операции ваш ларек на рынке - главный узел моей связи со всеми, кто окажется в городе. Главный и единственный.
- Понимаю, товарищ подполковник. Буду только присматриваться к людям.
Марков повернулся к нему:
- Вы слышали? Я повторяю: абсолютно ничем.
- С ума можно сойти, товарищ подполковник! - тихо проговорил Бабакин. - Сидеть сложа руки, когда вокруг…
- Если вы серьезно, сейчас же подайте рапорт.
Бабакин вытянулся. Подполковник бросил на него сердитый взгляд и, вернувшись к столу, включил радио. Послышалась громкая оркестровая музыка, "тарелка" не могла пропустить ее через себя, она хрипела, дребезжала и, казалось, могла сорваться с гвоздя. Марков раздраженно выдернул штепсель и смотрел, как он качается на шнуре. Потом взял его и аккуратно вставил в розетку. "Тарелка" суровым голосом диктора предложила прослушать арию Ивана Сусанина…
Марков прошел к окну и стал смотреть вниз, на улицу, похожую на дно глубокого ущелья. Здесь, на десятом этаже, в глаза ему било слепящее солнце, а там, на дне ущелья, лежала синеватая мгла. За спиной уже рокотал бас Сусанина. Раздражение не проходило.
С того дня, когда Маркова назначили руководителем оперативной группы, которой предстояло действовать в глубоком тылу врага, он часто впадал в такое раздраженное, почти неуправляемое состояние. Вот, изволите ли видеть, открылось, что у него есть нервы, с которыми он не может справиться.
Когда Марков повернулся снова к Бабакину, тот продолжал внимательно разглядывать карту.
- Словом, ждать, товарищ Бабакин, - как только мог спокойно сказал Марков и вернулся к столу.
- И год ждать? - весело спросил Бабакин.
- Два! Десять! Ждать! - повторил Марков, стараясь не смотреть на улыбавшегося Бабакина.
Приглушенно буркнул телефонный звонок. Марков схватил трубку:
- Слушаю… Ясно… Он здесь…
Марков положил трубку и посмотрел на Бабакина.
- Я буду терпеливо ждать, товарищ подполковник, - сказал Бабакин с такой интонацией, будто хотел успокоить Маркова.
- Немедленно на аэродром, - сухо произнес Марков. - Приказ комиссара госбезопасности Старкова.
Бабакин вытянулся.
- Есть!
Они смотрели друг на друга почти в замешательстве. Марков вышел из-за стола к Бабакину.
- У меня, Алексей Дмитриевич, нервы тоже не из проволоки… - усмехнулся Марков, стараясь спрятать смущение. - Ну желаю вам успеха. До свидания.
- Через десять лет? - рассмеялся Бабакин. - Если можно, хоть чуть-чуть пораньше.
Марков смотрел на него удивленно: неужели у этого черта нет нервов? Ему захотелось обнять капитана, сказать ему теплые, дружеские слова, но он этого не сделал. Они ограничились энергичным рукопожатием, и Бабакин быстро вышел.
Недовольство собой стало еще сильней. Марков снова подошел к окну и, перегнувшись через подоконник, посмотрел вниз. Из подъезда выбежал Бабакин, посмотрел по сторонам и юркнул в стоявшую у тротуара машину, которая тотчас сорвалась с места, развернулась поперек улицы и помчалась к площади. Сусанин закончил свою арию, и "тарелка" снова надрывалась от оркестровой музыки. Марков со злостью посмотрел на нее и вышел из кабинета.
По коридору навстречу ему шел комиссар госбезопасности Старков.
- Бабакин отправился? - спросил Старков.
- Наверное, уже на аэродроме. Я к вам, товарищ комиссар.
- Сейчас не могу. Вечерком… - Старков посмотрел на хмурого Маркова и взял его под руку. - Вот что, едемте со мной. Поймали еще одну птичку из того же гнезда. По дороге и поговорим…
Машину вел сам Старков. Однако он успевал поглядывать на сидевшего рядом Маркова, который пристально смотрел вперед, но явно ничего не видел.
- Как Бабакин, в форме?
Марков вздрогнул.
- Вполне. - И, помолчав, прибавил: - А я вот обнаружил, что у меня есть нервы.
- Лучше поздно, чем никогда, - улыбнулся Старков. - Впрочем, лучше бы вы их обнаружили попозже, скажем, после войны.
Только когда машина уже вырвалась на широкую окраинную улицу, Марков сказал:
- Когда я на финской с отрядом лыжников рейдировал по тылам врага, нервов у меня не было.
Старков долго молчал, а потом заговорил как будто совсем о другом:
- Я сегодня ночью еще раз просмотрел досье на руководителей и работников абвера. - Старков прищелкнул языком. - Академики! На шеях кресты за Францию, за Чехословакию, за Испанию, за Польшу.
Заметьте себе, Канарис возле себя дураков не держит.
И во всех бандитских делах Гитлера разведка - первое дело. Он бросает ее в обреченную страну, как квасцы в молоко, и молоко в два счета прокисает.
- Про то и говорю, - угрюмо пробурчал Марков. - Ни у одного из нас нет опыта в таких делах.
- В таких и не надо, - рассмеялся Старков. - Ну вот… А кого мы с вами против этих академиков выставляем? Скажем, в вашей группе. Рудин - парень из потомственной рабочей семьи. Кравцов - всего семь лет назад пас скот в колхозе. Тот же Бабакин: вся его академия - это завод, комсомол и армия.
- Именно, - иронически подтвердил Марков.
- Но есть, Михаил Степанович, одно но… - Старков весело посмотрел на Маркова. - Все они коммунисты!
Довольно долго они ехали молча, думая каждый о своем. У железнодорожного переезда пришлось остановиться и ждать, пока пройдет поезд.
Марков вздохнул.
- А все ж не думал я, идя в органы, что мне приведется такое. Вы понимаете, это страх не за себя.
- Увы, Михаил Степанович, положение у нас с вами безвыходное, - сухо, без тени улыбки сказал Старков. - Назвались чекистами - полезай в опасные и нелегкие дела. Но все на нашей грешной планете, в том числе и самое необыкновеннейшее, свершают люди. Обычные люди. - Старков помолчал. - Шутка сказать, была громадная темная, как тайга, Россия с царем-батюшкой во главе. А на ее месте возникло светлое государство социализма. И сделали это мы. Между прочим, как раз батька нашего Кравцова брал Зимний. И был тогда совсем неграмотным солдатом. А ваш отец что делал, когда была революция? То-то! Ну хватит об этом, Степаныч. Обнаружил нервы? Тоже хорошо. Теперь вы знаете, где они, и можете ими управлять…
Машина мчалась по шоссе, которое было, как прямая просека в лесу. Старков уменьшил скорость и посмотрел на спидометр.
- Где-то здесь…
Они проехали еще немного и увидели стоящего на шоссе офицера, который делал им знак остановиться.
- Сворачивать? - спросил у него Старков.
- Дальше не проехать, - ответил офицер. - Поставьте машину на обочину. Идти шагов триста, не больше.
Они вошли в лес, и сразу их обступила спокойная тишина, в лицо пахнули пряные ароматы горячего летнего дня. Марков невольно замедлил шаг. А Старков, будто не замечая ничего вокруг, шел рядом с офицером своим обычным размашистым легким шагом. Они говорили о деле.
- Не сопротивлялся? - спросил Старков, отстраняя свисавшую на пути ветку.
- Нет. - Офицер засмеялся. - Его ведь первая девчонка обнаружила и подняла такой крик, что люди сбежались со всех сторон. А пистолет он даже не вынул. Удивительно, как люди его не прикончили! Мы в самый раз прибыли.
- Вам бы пораньше девчонки надо, - ворчливо сказал Старков. - Где его сбросили?
- Да тут же.
- А почему он отсюда не ушел?
- Говорит, решил ждать темноты. Сбросили-то его на самом рассвете.
- Парашют, снаряжение нашли?
- Он все зарыл и сам показал где.
- Имя девочки записали?
- Катя Лагутина. Дочка путевого обходчика. Она здесь…
- Я вижу, здесь целый митинг, - недовольно сказал Старков.
Они вышли на лесную поляну, на которой толпились не менее сотни людей. Были тут и мужчины, и женщины, и, конечно, вездесущие ребятишки. Люди сгрудились вокруг парня в красноармейской форме, понуро сидевшего на гнилом пне. Рядом с ним на лугу лежали скомканный парашют и нераспечатанный грузовой контейнер.
- Здравствуйте, товарищи! - громко сказал Старков, подходя к толпе.
Отвечая Старкову, люди расступились.
- Кто из вас принимал участие в задержании парашютиста?
Ребятишки вытолкнули вперед девчушку лет четырнадцати. Босоногая, курносая, с растрепанными рыжими волосами, она исподлобья смотрела на Старкова. Вперед вышли еще три человека: пожилой мужчина в парусиновом мятом пиджаке, женщина с маленькой корзиночкой земляники и круглолицый, багряно-румяный юноша в тюбетейке на крупной бритой голове.
- Спасибо, товарищи, - сказал Старков, внимательно вглядываясь в их лица. Он остановил взгляд на Кате Лагутиной и увидел, что на правой щеке у нее за
сохшая царапина. - Это он тебя?
Катя фыркнула, тряхнула кудлатой головой.
- Ничего, я ему тоже… - она прикрыла царапину ладонью.
- А он же мог тебя из пистолета?
- Пусть бы попробовал!
Старков рассмеялся и оглянулся на Маркова.
- Вон ты какая!
- Такая уж…
- Молодец, Катя! Спасибо тебе огромное.
- Не за что… - девчушка презрительно посмотрела на парашютиста. - Лезут, гады…
Старков приказал офицеру записать со слов тех, кто задержал лазутчика, как все это было, а остальных попросил разойтись.
- Нам надо работать, товарищи…
Люди не очень охотно стали расходиться. Старков подошел вплотную к парашютисту:
- Ну, герой Гитлера, назовись.
Подняв голову, парень с тупым страхом смотрел на Старкова и молчал.
- Фамилия? Имя? - повысил голос Старков.
- Куницкий, - негромко и хрипло ответил парашютист.
- Яснее, громче. Парашютист прокашлялся:
- Куницкий Петр.
- Где в плен сдавался?
- Нигде не сдавался. Освобожденный я.
- Что значит освобожденный?
- Сидел в минской тюрьме. Немцы освободили.
- За что сидел?
- По тридцать пятой. Старков переглянулся с Марковым.
- Академические кадры, ничего не скажешь. Что собирался здесь делать?
- Ничего не собирался. Думал, как сяду, дам деру куда подальше. В Сибирь, к примеру.
- Тебя обучали?
- Две недели и пять дней.
- Где?
- В спецшколе…
- Они, - тихо сказал Старков Маркову.
Он приказал офицеру доставить пойманного в Наркомат госбезопасности и кивнул Маркову.
- Поехали домой.
Шагая по лесу, Старков улыбался и посматривал на
Маркова.
- Ну как у нас с нервами?
- По крайней мере знаю, где они находятся, - отшутился Марков.
Старков остановился.
- Знаете, о чем я думаю? Ваша группа будет действовать там в благоприятнейших условиях. Да, да, Михаил Степанович, в благоприятнейших. Вспомните того первого, которого привез Петросян. Немец, не то что этот уголовник. На сколько у него спеси хватило? Ровно на сутки. А потом как он лебезил, как покорно ползал на брюхе, как поносил всю свою епархию! Ведь его же уверили, что война с Россией - веселая про
гулка. И академики Канариса тоже развращены успехами. После легких добыч в Европе у них должна быть очень опасная для господина Канариса самоуверенность и наглость. Вы только подумайте, они вот на этого типа, на тридцатипятника, возлагали задачу подорвать наш тыл! Наглецы! А тут Катя… - Старков посмеялся. - Одна Катя. И сюжету конец.
Они вышли к машине и остановились, любуясь зеленым коридором шоссе, по краям которого крутым водопадом рушился солнечный свет.
- И между тем - война… - тихо сказал Старков и вздохнул. - Садитесь, Степаныч. Надо ехать, война не ждет…
Машина развернулась и помчалась к Москве.