- Да, это, конечно, самое сложное, - сказал Канарис и вздохнул. - Но и это диктуется обстановкой, создавшейся на фронте. До России все обстояло проще: фюрер выдвигал идеи, мы производили разведку нового направления и подготавливали операцию, что называется, изнутри. Следовал успех - и мы на коне. А СД в это время было занято главным образом расчисткой самой Германии. Для фюрера мы были опорой номер один. Теперь же возникла совсем другая картина. СД поручено освоить завоеванную территорию и выполнить задачу обескровливания русской нации. Работа эта нелегкая и, прямо скажем, грязная, а результат ее совсем не эффективен. Перед началом русской кампании Гиммлер и Гейдрих заверили фюрера, что, идя вслед за армией, войска СД будут верным ее щитом и что заботы о тыле у немецкой армии не будет. Не вам мне говорить, что щит оказался деревянным, а тыл - весьма беспокойным. Мы здесь, в тылу, несем огромные потери. Несет потери и СД. Слово "партизаны" при фюрере избегают произносить, такое бешенство у него вызывает всякое напоминание о них. В конце концов руководители СД в одном правы - они могут претендовать на нашу помощь, в частности на нашу разведку. Я вам могу сказать, что Лахузен до совещания имел встречу с командованием СД этого фронта. Он просто поражен, как не информированы эти люди и как слепо полагаются они на эффективность тотального террора. Так вот, дорогой Зомбах, когда я говорил о лучшей контактной загрузке нами СД, я имел в виду именно это - сбрасывание им всего добытого нами материала, в котором нет информационного зерна для главной ставки. Скажем, вы открыли новую шайку партизан. Вместо того чтобы тратить время и силы на агентурную разведку этой шайки, передайте ее немедленно в СД.
- Тогда мы сами можем остаться без информации.
- Какой информации, Зомбах? При нынешнем положении на фронте какую ценность может иметь добытая вами информация о том, что в шайке пятьдесят головорезов, двадцать автоматов и сто мин? Эти сведения теперь могут представлять интерес только для СД, чтобы они могли рассчитать свои силы при ликвидации этой шайки. Скажу больше: сейчас даже сведения, добытые по ту сторону фронта, уже не имеют прежней ценности. Мы сейчас отходим, а такие сведения ценны главным образом при наступлении.
- Но командование обещает новое наступление?
- Когда это для вашего фронта станет реальностью, я дам вам знать. А сейчас, поверьте мне, ваши донесения о том, что где-то под Тулой на русский аэродром переброшена дюжина самолетов, в главном штабе попросту не дочитывают до конца. Их интересуют новые виды оружия. Фюрера интересуют общие данные о внутреннем положении России и ее далеко идущие стратегические планы. Вот где ваша главная задача. Плюс тотальное проникновение, главным образом по профилю второго отдела. Пусть хоть один ваш человек из ста прорвется в русский тыл и застрелит там хотя бы одного зазевавшегося майора или подожжет дом. Подобные сообщения неизменно радуют фюрера. Вы непременно включайте их в сводку номер один. Что же касается контрразведки внутри нашей армии, то, честное слово, люди Гиммлера делают это с большей сноровкой, чем мы. Недаром их так не любит фронт. В этом смысле наш третий отдел должен абсолютно точно разграничить свою работу: все, что связано с обезвреживанием проникшей в нашу армию агентуры противника, - это наше, а что касается враждебных интересам рейха настроений среди наших военных - это СД. Материалы об этом шлите лично мне, а я их передам по нужному адресу.
- Это не затормозит принятие мер? - спросил Зомбах.
Канарис отвечать не спешил.
- Очень тонкое и сложное это дело, дорогой Зомбах, - сказал он наконец и, посмотрев на Зомбаха, улыбнулся: - К примеру, фон Тресков сболтнул вам о том, что я - наци номер один. Получи от вас эту информацию Гиммлер, он был бы счастлив доложить ее фюреру, и Трескову конец. Но мы же с вами знаем, что он замечательный и до конца преданный великой Германии военачальник. Не так ли?
- Конечно, - согласился Зомбах, не пропустив, однако, мимо ушей, что адмирал сказал "преданный великой Германии", а не фюреру.
- Видите, как тут нужно быть осторожным. Как говорят русские, одна голова хорошо, а две - гораздо лучше. Вот почему я советую вам, когда в ваши руки попадет подобный материал, касающийся какого-нибудь крупного офицера в армии, шлите его мне лично. В таких случаях все нужно взвешивать очень тщательно.
- А по более мелким офицерам? - спросил Зомбах.
Канарис рассмеялся.
- Вы всегда, Зомбах, были педантом. Хотя шахматисты и утверждают, что пешка - важная фигура, я думаю иначе. Пешка есть пешка, не так ли?
- Понимаю, понимаю, - тихо произнес Зомбах.
- А теперь спать. Как говорят те же русские: утро умнее вечера.
Зомбах уже давно спал, а Канарис еще долго лежал с открытыми глазами.
Часть вторая
"Зилле" играет…
Глава 22
Днем их уложили спать. Каждый из них притворялся друг перед другом, что спит. Но какой, к черту, мог быть сон, если они знали, что с наступлением темноты их погрузят в самолет, перевезут через линию фронта и где-то между Тулой и Москвой сбросят на невидимую в ночи землю? И что с ними будет после, они не знали - этого не знал никто. Костя Леонов - тот вообще об этом "после" не думал, его сердце сжималось от мысли, что не раскроется парашют, как случилось это во время тренировки с Кузакиным. Он падал, как мешок с картошкой, и так кричал, что слышно было за несколько километров. Леонов вздрогнул, словно опять услышал и этот крик, и оборвавший его тупой деревянный звук, с каким ударилось о землю тело Кузакина. Когда час назад старший лейтенант Фогель, в последний раз инструктируя их, спросил: "Как чувствуете себя? Уверенно или страх сильнее?", Леонов промолчал. А Сергей Зилов сказал:
- Страшновато, конечно, но очень хочется оказаться хитрей всех опасностей.
Фогель внимательно посмотрел на него и подумал: "Этот надежней".
- Учите этому своего товарища, - сказал ему Фогель.
Вот и сейчас Зилов, видя, что заснуть ему не удастся, думал о том, какие неожиданности могут ждать их "там". Он сам придумывал опасные ситуации и словно со стороны видел себя ловко и смело выходящим из самых сложных переделок. Слыша, как рядом судорожно вздыхает Леонов, он злился:
"Дали напарника - манная каша с сахаром. Чего доброго, маму примется звать…"
Леонов и впрямь в это время вспомнил свою мать. Самая модная в Витебске дамская портниха, она была женщиной веселой. Она и Костеньку своего любила легко и весело. Отца своего он не знал. Когда однажды спросил о нем, мать, не отрываясь от шитья, беспечно сказала:
- Бежал он от нас быстрее лани, ну и дьявол с ним. На что он нам такой? Верно?
Костя никогда ни в чем не знал отказа. "Хочу настоящий велосипед". - "Пожалуйста, сынок, катайся на здоровье!" - "Хочу голубей завести". - "На, сынок, денежки, купи себе самых красивых". В школе он учился плохо, но за это его не журили. "Ну что же можешь, сыночек, поделать, если не дается тебе эта наука…" И все же непонятным образом он переползал из класса в класс. Впрочем, в этом могло играть существенную роль простое житейское обстоятельство: почти все учительницы школы во главе с директрисой и даже заведующая районо ходили в платьях и пальто, пошитых Костиной мамой. Мать не знала, что ее сынок будет делать после окончания школы, и не хотела знать. Ее глаза становились мокрыми при одной мысли, что Костенька может ее оставить. Сам Костя о своем будущем не думал. Зачем? Мать зарабатывала хорошо, деньги в его карманах не переводились. Подружившись с двумя такими же, как он, бездельниками, он проводил время в свое удовольствие. В последнюю предвоенную весну он познакомился с Галей - дочкой преуспевающего промкооператора. Костя мечтал о женитьбе. Мать была в восторге от такой блестящей перспективы; она со знанием дела учила его, как вести себя с девочкой, чтобы не упустить "сказочный вариант"…
И вдруг - война. В первой же бомбежке погибла мать. Побежала к какой-то своей клиентке забрать оставленную у нее на ночь швейную машину и не вернулась. О том, что с ней случилось, Костя узнал только на следующий день. Он так ее и не увидел больше - дом, где ее настигла смерть, превратился в обгорелый каменный курган. В страхе и растерянности; не зная, что делать, он побежал к Гале, но застал там все вверх дном: семья уезжала на восток. Перед домом стоял грузовик-трехтонка, и в него беспорядочно наваливали узлы и чемоданы. Костя рассказал о гибели матери. Они жалели его, но не переставали бегать из дома к машине и обратно.
- Куда вы едете? - спросил он Галю.
- Боже мой, ну что ты спрашиваешь? - крикнула она, таща узел. - Помоги лучше.
- Все кругом горит, а ты…
Он стоял возле грузовика, пока тот не уехал. Галя помахала ему рукой на прощанье - будто на дачу уезжала…
Потом пришли немцы.
Костя и его приятель Генка Кузакин поселились вместе в доме Кости и вскоре выяснили, что жить можно, и даже совсем неплохо. Немцы оказались отпетыми барахольщиками. Ребята занялись спекуляцией: выменивали у немцев продукты, табак, лекарства на вещи, которые им давали оставшиеся в городе жители. В доме у них образовалась настоящая меняльная контора, которую посещали солдаты и господа офицеры доблестной германской армии. Но однажды - это было в конце августа - к ним явился офицер, хорошо говоривший по-русски. Ему товар не был нужен. Его интересовали сами торговцы. Он подробно расспрашивал их о прошлой жизни, о настроениях и планах на будущее. А затем сказал:
- Торговля - не дело для таких парней, как вы. Кроме того, вы не учитываете, что по возрасту подлежите увозу в Германию, чтобы работать там батраками. Но зачем вам и это? Вы же умные парни, и я могу вам предложить увлекательную и выгодную работу.
Вот так Костя Леонов и его друг Генка Кузакин оказались в агентурной школе "Сатурна".
Генка погиб во время тренировочного прыжка с парашютом. А Костя Леонов лежал сейчас в постели и мучился от страшной мысли, что его парашют не раскроется, когда их сегодня ночью выбросят с самолета где-то между Тулой и Москвой.
По-немецки точно в двадцать два ноль-ноль Зилова и Леонова вызвали к заместителю начальника "Сатурна" подполковнику Мюллеру. Для них это был невыразимо большой начальник; до сих пор они видели его только издали и лишь один раз поближе - на проверочной беседе. Вместе с ними в просторный кабинет вошел и старший лейтенант Фогель. Мюллер встал из-за стола и вышел им навстречу.
- Прошу, прошу, - он показал им на кресла, окружавшие низкий столик, на котором стояли бутылка коньяку и высокие дорогие рюмки. Показав Фогелю на бутылку, он сказал: - Распорядитесь.
Пока Фогель откупоривал бутылку и разливал коньяк, Мюллер бесцеремонно рассматривал агентов. Потом он взял рюмку и сказал:
- Школа характеризует вас хорошо. Я хочу выпить с вами за то, чтобы сказанное в характеристике было подтверждено вашей смелой работой во имя великой Германии. Хох! - Мюллер стремительно поднял рюмку, но отпил из нее лишь маленький глоток.
Леонов "по-честному" хватанул всю рюмку. Зилов свою только пригубил.
Мюллер мельком глянул на Леонова и потом, пристально смотря на Зилова, сказал, улыбаясь:
- Всему необходимому вас научили, теперь вы знаете даже цену черного и белого хлеба в Москве. Мне остается сказать вам несколько напутственных слов.
Вы - солдаты Германии. А для нас солдат - самая почетная фигура. Наш великий вождь Адольф Гитлер сказал недавно: "Каждый мой солдат, исполнивший долг, получит все что захочет. Ему будет принадлежать не только Германия, но и весь мир с его неисчерпаемыми богатствами". - Мюллер многозначительно посмотрел каждому в глаза и продолжал: - Это касается и вас, я хочу, чтобы вы это знали. Выполнив задание, вы вернетесь и получите жизнь, какую захотите. Больше подвергать вас риску мы не будем. Герои должны жить, и так жить, чтобы их счастливая жизнь была завидным примером для других. - Мюллер кивнул через плечо. - Мы не русские, которые только и знают, что кричат своим солдатам: "Умри за Родину! Умри за Родину!" Нет, ты соверши подвиг и живи в свое удовольствие, говорим мы своему солдату. Я хочу, чтобы вы помнили об этом каждый час, совершая свое храброе дело. Какие у вас есть желания?
- Выполнить задание и благополучно вернуться, - твердо ответил Зилов.
- Прекрасно. А у вас? - Мюллер повернулся к Леонову.
- То же самое.
- Прекрасно, прекрасно, - сказал Мюллер, чуть задержав взгляд на Леонове. - Тогда у меня все. - Он встал, а за ним встали все. - Счастливого пути, желаю удачи.
Зилов и Леонов ушли. Фогель остался в кабинете. Мюллер сел за свой стол, закурил сигарету и сказал:
- Этот, с синими глазами…
- Зилов, - подсказал Фогель.
- Зилов… - повторил Мюллер, смотря перед собой. - Этот мне нравится, у него есть характер и явная заинтересованность, он знает, на что идет, и будет проявлять хитрость, чтобы все сошло благополучно.
- А второй, по-моему, пустышка.
- Абсолютно точно, - подтвердил Фогель. - Леонов по всем своим данным, конечно, слабее Зилова, но у него есть одна очень полезная черта: если над ним висит сильный кулак, он с голыми руками, не задумываясь, пойдет на стенку. И Зилов будет для него этим кулаком. И, наконец, его главное дело - рация.
- Жаль, что ни один из них не знает достаточно хорошо Москвы, - помолчав, сказал Мюллер.
- Это и хорошо, и плохо, - заметил Фогель. - По крайней мере исключена опасность их опознания.
- Все, что касается Москвы, вбили им в голову крепко?
- К этому и сводилась вся подготовка. Во всяком случае, по плану Москвы они ходили с завязанными глазами.
- Ну хорошо, идите проводите их в полет…
Самолет летел на большой высоте. Зилов и Леонов дышали широко открытыми ртами. В летнем солдатском обмундировании Советской Армии им было чертовски холодно. В иллюминаторы ничего не видно. И вверху, и внизу черным-черно.
Но вот дышать стало легче. Вскоре из кабины летчиков вышел инструктор по парашютным прыжкам, которого все курсанты школы за глаза звали Палачом. Он и впрямь был похож на палача - мордастый детина огромного роста, с длинными узловатыми руками, на которых волосы росли даже на пальцах. Глядя на него, Леонов вспомнил, как Палач, подойдя к трупу Кузакина, пошевелил его ногой и сказал: "Одним трусом меньше!" И плюнул на труп.
- Фронт уже позади! - прокричал Палач, и на лице его шевельнулось нечто вроде улыбки, его маленькие глазки почти скрылись в щеках. - Приготовьтесь!
Зилов встал и начал внимательно проверять парашютное снаряжение. Леонов продолжал сидеть, ощущая противную слабость в ногах и щекотную дрожь в животе.
- Проверяй! - крикнул ему Зилов. - Леонов встал и, держась одной рукой за кресло, принялся беспорядочно дергать лямки парашюта. Зилов подошел к нему и сам проверил подгонку лямок.
- Что, уже навалил в штаны? - зло спросил Зилов.
Палач в это время подтаскивал к дверям самолета контейнер со снаряжением. Замигала лампочка над дверью в пилотскую кабину. Палач неторопливо и без особых усилий снял с петель дверь, в самолет ворвались рев моторов и пронзительный холод.
Зилов встал у двери, за его спиной - Леонов. Над дверью в кабину летчиков зажглась зеленая лампочка. Палач махнул рукой. Зилов оперся правой ногой на ребристый порог, наклонился вперед, резко оттолкнулся и исчез в черной пучине. Леонов хотел сделать все точно так же, но у него не получилось, и он застрял в дверях. Сильный удар в спину вышиб его как пробку…
Они приземлились точно по расчету, метрах в двухстах друг от друга. Вокруг был густой кустарник, под ногами чавкала мокрая земля. Они зарыли парашюты и начали искать контейнер со снаряжением. Часа два безрезультатно бродили по кустам. Зилов на чем свет стоит ругал Палача. Леонов ходил за ним как тень и молчал. Чувствовалось приближение рассвета. Уставшие, взмокшие, они остановились на окраине кустарника. Их окружала глухая тишина, только где-то далеко-далеко слышались летучие гудки паровозов.
- Прямо не знаю, что делать! - сказал Зилов.
- Слушай, - взял его за руку Леонов. - А что, если нам рвануть куда-нибудь подальше? Да спрятаться там ото всех.
Зилов молча повернулся и наотмашь ударил его по лицу.
- Сука!
Леонов вытер рукавом лицо и с этой минуты беспрекословно и молча делал все, что приказывал ему Зилов.
Они нашли контейнер, когда уже рассвело. Оказалось, что в темноте они дважды проходили мимо него и не заметили.
Тщательно зарыв контейнер на приметной маленькой полянке, они привели в порядок свою одежду и пошли на север. Там должна быть железная дорога и маленькая станция.
Дальше им везло, как во сне. Они точно пришли к той станции, какая была указана в плане. И на путях стоял готовый к отправке на Москву воинский эшелон. Зилов поговорил с. комендантом эшелона, и им разрешили устроиться на площадке вагона с лошадьми. Их накормили солдаты, сопровождавшие лошадей. За трапезой они получили первую информацию. Оказывается, они попали в замыкающий эшелон сто четырнадцатой дивизии, которая перебрасывалась из-под Тулы на Центральный фронт. Леонов и восхищался, и удивлялся, как ловко и уверенно вел себя Зилов. Рассказывал веселые байки про госпиталь, в котором будто бы они с Леоновым лежали после ранения, и про то, как они лихо проведут в Москве отпуск, положенный им после лечения. Леонов решил про себя: "С ним не пропадешь, надо его слушаться".
Эшелон остановился на станции Москва-Товарная. Зилов и Леонов сердечно распрощались со своими попутчиками и направились в город.
Везение продолжалось. Они благополучно проехали через всю Москву и, продолжая подчиняться плану, на Казанском вокзале сели в электричку. Еще засветло они сошли на станции Сорок второй километр и вскоре уже беседовали с хозяином скромной дачки. Это был пожилой человек в очках с очень толстыми стеклами, за ними невозможно было разглядеть его глаз.
- Мы в деньгах не стесняемся, заплатим, сколько вы положите, - уже второй раз говорил Зилов. - И затрудним мы вас самое большее на месяц. Проведем положенный после госпиталя отдых и обратно на фронт.
Хозяин явно хотел сдать комнату, но его, видимо, смущало, что он возьмет деньги с солдат. Сдавать же комнату бесплатно ему не хотелось.
- Может, вы думаете, что мы какие-нибудь банди ты с большой дороги? - заискивающе улыбаясь, спросил Зилов. - Так вот наши документы, пожалуйста, поглядите.
- При чем тут бандиты? - вяло отозвался хозяин и документы смотреть не стал.
- А в смысле оплаты не стесняйтесь, - снова сказал Зилов. - Мы при деньгах. Как говорится, солдат спит, а харч ему идет, поднакопили мало-мало.
- Месяц, говорите, жить будете? - спросил хозяин.
- Самое большее месяц, - подтвердил Зилов.
- Триста рублей имеете?
Зилов молча вынул из кармана сотенные бумажки и, отсчитав три, положил их на стол.
- Прошу!
Хозяин отвел. им уютную комнатку с выходом на кухню. Из окна комнаты сквозь голый сад была видна железная дорога. Она была так близко, что, когда проходили поезда, на кухне позвякивала посуда.
- Поезда всю ночь спать не дадут, - тихо сказал Леонов.
- Идиот! Каждый поезд - это информация для Доктора, - сонным голосом отозвался Зилов. - Давай-ка лучше спать ложиться, завтра работы невпроворот…