- У нас два врага сейчас - фашизм и наша штатская безответственность, - сухо и гневно сказал он, как будто продолжая начатый разговор. - Только что у меня был директор завода. Война для него еще не началась. Весь - в прошлой славе. Как думаете, с чем он пришел? Посоветоваться, как быстрее перестроить производство на военный лад? Отнюдь! Просил забронировать чуть ли не весь завод! Хотя бы для отвода глаз о продукции для фронта сказал! Я, говорит, не имел на этот счет указаний. А? - Черные блестящие глаза Жданова закрылись на мгновение, он повертел головой, будто ему давил воротник рубашки. - Указаний не было. А? Спрашиваю у него: сын у вас есть? Есть, уже воюет. И это для вас не указание? Молчит. А если, спрашиваю, вашего сына убьют, потому что для него не хватило винтовки?.. - Жданов снова закрыл глаза и сказал тихо: - Безответственность… - И вдруг выпрямился, шумно вздохнул и громко сказал: - Народ мобилизовался, а они ждут указаний! - Он несколько раз молча и глубоко вздохнул и продолжал: - Иосиф Виссарионович сказал мне, что за Ленинград он не тревожится, питерские рабочие понимают, что победу нам обеспечит только полная военная мобилизация всех сил. А вот некоторые питерские руководители зтого еще не поняли…
Придвинув к себе пухлую красную папку, Жданов вынул из нее несколько листов, - Куприн издали узнал свои ежедневные сводки и увидел на полях размашистые знаки вопроса красным карандашом.
- Одно соображение общего порядка: по-моему, непосильно одному человеку возглавлять дела госбезопасности и особый отдел фронта, - решительно сказал Жданов. - Согласны?
Куприн наклонил голову.
- А чего же до сих пор молчали? Любите власть? Ждали указаний?
- Я поднимал этот вопрос.
- Где? Когда? Что предлагали?
- Я писал своему непосредственному руководству, - начал Куприн и сразу умолк, поняв, что сказал не то.
- Что замолчали? - грубовато спросил Жданов. - Вспомнили, что у вас нет более непосредственного руководства, чем партийная организация Ленинграда?
- Так точно, - по-военному ответил Куприн.
- Так точно… так точно… - ворчал Жданов, перелистывая сводки. Он отложил их на край стола и сказал: - Вот что меня тревожит. Работа фронтовой разведки и контрразведки ясна - они заняты схваткой с врагом, так сказать, лицом к лицу. Но что происходит здесь, в городе? - продолжал Жданов, показывая на сводки. - Регистрация болтунов. Мелочь и чепуха. Город сам справится с болтунами. Мародеры, спекулянты и прочая накипь - дело милиции и истребительных батальонов. А вам надо думать о показаниях немецкого майора - о тех, что вы присылали мне. Майор заявил ясно и недвусмысленно - немецкое командование рассчитывает на взрыв города изнутри. Так?
- Совершенно точно, - живо подтвердил Куприн, радуясь, что разговор неожиданно приблизился к делам, о которых он думает все последнее время.
- Вы понимаете, о каком взрыве они помышляют?
- Думаю, что понимаю.
- А в сводки лопатой сгребаете слухи? - Голос Жданова звучал громко и напряженно.
- Я не верю в возможность организовать вылазки, - упрямо сказал Куприн.
- А в попытку ее организовать?
- Пытаться они могут сколько угодно…
- Ах, вы им позволяете? - едко спросил Жданов. - А может, умнее пресечь любую такую попытку в самом зародыше? Вы понимаете, что всякая сволочь в особо трудных для нас обстоятельствах неизбежно поднимет голову? Вы это вовремя увидите?
- Мы все время думаем об этом и все же сначала должны помешать тем, кто может прийти оттуда, - начал Куприн, но Жданов перебил его:
- Так образцово поставлено у вас дело, что вы можете устанавливать очередность, кого, в каком порядке хватать? - Глаза Жданова - насмешливые и серьезные одновременно - стали вдруг очень большими на бледном лице.
- На наш взгляд, наибольшую опасность представляет прямая их агентура. Ее устранение…
- Таковая имеется? - снова перебил Жданов.
- Их консульство здесь действовало активно.
- А вы спали?
- Мы еще до войны натыкались на их агентуру.
- Что значит - натыкались? Как слепые? А теперь прозрели?
- Более двухсот наших опытных сотрудников ушли на фронт, - сказал Куприн, думая, что эта цифра пояснит его мысль, вызвавшую несправедливую насмешку Жданова.
- Вы хотели бы набрать двести новых? Не поз-во-лим! - раздельно сказал Жданов и мягко стукнул пухлым кулаком по столу. - А каждая диверсия в городе, каждый проникший в город диверсант или вылезший на белый свет доморощенный мерзавец - все они будут целиком на вашей совести! Готова ваша совесть выдержать такое испытание?
Жданов требовательно смотрел на Куприна, припухлости под его глазами нервно подрагивали. Куприн напряженно молчал.
- Я упомянул об ушедших на фронт только затем, чтобы показать нашу первоочередную заботу о линии фронта, - сказал наконец Куприн.
- И это правильно, - неожиданно согласился Жданов. - Но что дальше? Тришкин кафтан?
- Почему? И на фронте и в городе для нас главная цель - те, на кого они могут опереться.
- Могут или рассчитывают?
- Не улавливаю разницы…
- Они утверждают, что все наше государство - это колосс на глиняных ногах и что мы уже рушимся. Что наши идеи чужды народу и так далее и так далее. Они могут полезть напролом, надеясь реально, скажем, на панику в городе. Что вы по этому поводу скажете?
- Мне кажется, что следует отделять то, что они кричат по радио, от того, что предпринимают и могут предпринять реальные силы: их армия, разведка. Плюс, конечно, еще авантюризм как стиль действий. Но поднять восстание в городе они не смогут.
- А если они все же попытаются?
- Ленинград их раздавит. Население поможет нам.
Жданов долго смотрел на длинный стол с картами и вдруг чуть заметно улыбнулся:
- Не уговорил я вас на вариант с восстанием. У меня тоже нет сомнений в верности Ленинграда революции и Советской власти. Но тогда выходит, что вам нечем и заниматься?
- В таком огромном городе немало опасной публики.
- Да, найдутся способные выстрелить нам в спину! Найдутся саботажники! Уголовники! Их вы обезвредите?
- Я как раз хотел несколько подробнее доложить вам о нашей работе в городе, - начал Куприн, открывая папку…
Возвращался он к себе на Литейный по улице Воинова. Ночь была безоблачной, по-северному светлой, в Ленинграде бывают такие в августе, они как воспоминание о белых июньских ночах. Куприн решил выйти к Неве… Река поблескивала и казалась тревожной. В сером перламутровом небе покачивались темные рыбины аэростатов и, если приглядеться, становились видны блеклые звезды… Куприн видел все это, но как-то безотчетно - все это было знакомое, родное, но ничто сейчас не задевало души. Он думал о разговоре в Смольном. Жданов сказал, что чекисты просто не имеют права работать плохо, они должны слиться с сердцем города, чувствовать каждую его боль. А таящиеся в городе мерзавцы должны быть обезврежены раньше, чем они попытаются хотя бы шевельнуть пальцем.
Повернув за угол на Литейный, Куприн столкнулся с патрулем. Это были морячки - молоденький командир и два краснофлотца с винтовками за плечами.
- Пгедъявите пгопуск, - картаво потребовал командир. Возвращая пропуск, он картинно, по-морски, отмахнул честь.
- Ночь спокойная? - спросил Куприн.
- Спокойная… если не считать, что идет война, - ответил командир, и оттого, что он не скартавил ни в одном слове, показалось, что он сказал это совсем другим, более взрослым голосом.
Цокая подкованными каблуками по камню, патруль уходил к Неве. Голубой луч прожектора воткнулся в небо, рассек его пополам, исчез, и небо стало темнее. Где-то очень отдаленно громыхнуло - не то гроза, не то война. Навстречу Куприну промчалась, мигая притушенными фарами, легковая машина - наверное, в Смольный…
Поднявшись на четвертый этаж, Куприн вызвал своих заместителей. Макаров пришел очень быстро - его кабинет ближе, и он вообще более поворотлив. Сухощавый, всегда спортивно подтянутый, резкий в движениях, он был не особенно симпатичен Куприну своей самоуверенностью и склонностью спорить по любому поводу.
- Ну, как было? На или под? - спросил Макаров, входя.
За дверью послышался низкий голос Стрельцова, он уже вошел, но тут же повернул обратно и, приоткрыв дверь, сказал что-то дежурному.
- Прошу извинить… - проворчал он, садясь в кресло перед столом Куприна.
- Что случилось? - спросил Куприн.
- Два раза просил уточнить очередность эвакуации наших семей - как горох об стену! А в результате - звонили из горкома, завтра дают места, а кто может уехать, мы не знаем.
Стрельцов был возмущен, но говорил неторопливо, он вообще никогда не торопился.
- Ну, так что же, что же все-таки было в Смольном? - нетерпеливо спросил Макаров.
- По поводу наших сводок сказано, что мы берем поверху, слухи собираем, охотимся на болтунов. Товарищ Жданов напомнил, что за надежность тыла, за спокойствие города целиком отвечаем мы.
Куприн подробно рассказал о своем разговоре со Ждановым.
- Пахать надо глубже - факт, - нарушил молчание Стрельцов.
- Что вы имеете в виду? - спросил Макаров.
- Помните, мы закрыли дело деникинца, кажется, его фамилия Бруно? - спросил Стрельцов.
- Там не за что было зацепиться, - ответил Макаров.
- Сегодня майор Грушко доложил, что этот самый Бруно исчез и есть все основания полагать, что он отправился к немцам, - неторопливо сообщил Стрельцов. - Вот, мне кажется, это как раз пример мелкой пахоты.
- Когда он у нас проходил? - спросил Куприн.
- Меньше года, - ответил Макаров и пояснил: - Здесь, у вас, мы слушали доклад Грушко об этом деле и дружно его прикрыли.
- Не помню, - сказал Куприн. - Давайте вызовем Грушко, пусть напомнит.
Куприн был рад, что разговор в самом начале обрел конкретность - от общих дискуссий и обмена мнениями он уже порядком устал.
Майор Грушко, чемпион города по самбо, как многие сильные люди, стеснялся своей могучей фигуры. Вот и сейчас, войдя в кабинет и поздоровавшись, он быстро сел за длинный стол около двери, положив перед собой толстое дело.
- Мы решили вернуться к делу Бруно. Помните? - сказал Куприн.
- Как не помнить… - негромко отозвался Грушко, но в голосе его слышались сильные, трубные ноты.
- Напомните суть этого дела…
Андрей Адольфович Бруно до недавнего времени работал заведующим мастерскими одного производственного комбината. Первый раз им заинтересовались примерно полгода назад, когда о нем поступил запрос из Одессы. Там судили долго скрывавшегося крупного деникинского контрразведчика, и он дал показания в отношении какого-то Бруно. Этот Бруно бежал из Красной Армии к Деникину и передал белым секретные документы. На это показание обратили серьезное внимание только спустя несколько лет после суда… Стали искать и вскоре там же, в Одессе, нашли в архиве судебное дело. Оказывается, в двадцать втором году Бруно судили за уклонение от военной службы - время было уже не военное, и ему дали два года условно. Об измене суду не было известно. Одесская прокуратура объявила розыск Бруно, и он без особого труда был обнаружен в Ленинграде, где жил с 1929 года. Когда его вызвали в НКВД, он принес целую папку благодарностей. Все, что сказали о нем на суде в Одессе, он категорически отрицал. Но подтвердил факт уклонения от военной службы и судимость за это и сообщил, что фальшивую запись в его военном деле сделал за взятку тот самый деникинский контрразведчик, который работал тогда в одесском военкомате. Очной ставки устроить было нельзя - контрразведчик давно расстрелян. Никаких других данных не было, и искать их не стали. Дело закрыли, а Бруно оставили в покое…
- Вчера вечером позвонила по телефону работница мастерских и сообщила, что у них пропал заведующий. Я проверил: он еще недели три назад сказал, что едет в Гатчину за дочерью, и не вернулся, - закончил Грушко свой короткий рассказ.
- А может, он там заболел? - спросил Макаров.
Грушко поднял в недоумении свои крутые борцовские плечи.
- Подождите, - сказал Куприн. - В Красной Армии он служил?
- Сперва он был офицером в царской, - ответил Грушко, заглядывая в дело. - Потом в Красной, потом - у Деникина, а потом - уклонение от службы уже снова в Красной. Пестрая картинка…
- Какую проверку провели мы? - спросил Куприн.
- Слабую, - тихо ответил Грушко.
- Я прошу у вас не оценку, а точно, что было сделано, - густые черные брови Куприна сошлись в одну линию.
- Опросили его непосредственное начальство, поспрошали сослуживцев, все дали отличную характеристику. Вот и вся проверка.
- Вот это и есть копать поверху, - сказал Куприн. - Очень полезно, что мы наткнулись на этот пример. Надо срочно послать в Гатчину человека.
- А если Бруно там нет? - спросил Макаров.
- А если он там? - перебивая, ответил Куприн. - Решение принято. Что у вас, Грушко?
- Хочу напомнить еще об одном человеке. Помните дело о пожаре на новом корабле? Там свидетелем проходил некто Давыдченко.
- Хорошо помню - мы локти кусали, что не смогли его судить, - сказал Стрельцов.
- Давыдченко живет тоже в Гатчине. Я до сих пор уверен, что вся техника для поджога тогда хранилась у него, - сказал Грушко.
О дружбе майора Грушко и майора Потапова знают на всех этажах управления. Нельзя без улыбки смотреть на них, когда они рядом: великан Грушко и щуплый Потапов с сильными очками на носу, не дотянувшийся даже до плеча своего друга. Они дружат семьями, хотя живут в разных концах города, пойти в гости друг к другу так у них и называется - произвести замер города с юга на север или наоборот, в зависимости от того, кто к кому шел.
Поздней ночью они вышли из управления и стояли у подъезда на безлюдном Литейном проспекте.
- Ты меня предложил? - спросил Потапов.
- Макаров.
- Спешка с семьями из-за этого?
- Сам распорядился.
- Хорошо, что наши будут вместе.
- Не верю, что Бруно там, ты скоро вернешься.
- Что дома скажем?
- Служба, что ж еще…
- А проводить нельзя?
- Когда же? В девять к Стрельцову. Грузовики - в десять.
В бездонном темном небе послышался гул невидимого самолета, оба невольно посмотрели вверх, туда, где нес свою ночную вахту наш истребитель. Грушко положил тяжелую руку на плечо друга:
- До утра. Ольге привет.
- Наде…
И они пошли - каждый в свою сторону - и еще долго слышали шаги друг друга…
Из ленинградского дневника
Образовался какой-то быт: живу в гостинице "Астория", в самом дешевом номере - главный бухгалтер Московского радио может спать спокойно. Езжу с оказиями на фронт, но толком ничего не вижу и не понимаю, что там происходит. Военные, с которыми приходится говорить, - одни темнят, другие сами ничего не знают, третьи паникуют, четвертые грозятся в недалеком будущем разгромить врага. Поди разберись во всем этом…
Ежедневно диктую в Москву радиокорреспонденции о боевой готовности Ленинграда, о доблестном труде ленинградцев и о ратной доблести защитников города. Но все это правда - атмосфера, в которой живет, трудится и воюет город Ленина, очень бодрая. Ни тени паники. Смотришь на Невский и диву даешься - бурлит, как в мирное время. Только военных больше в толпе.
Гостиница полна эвакуированными из Прибалтики, но долго они здесь не задерживаются, их отправляют дальше, в глубь страны. На днях в кафе "Астория" ко мне привязался пьяный эстонец, все спрашивал у меня с надрывом: "Скажите мне, дураку, зачем я уехал из своего родного Таллинна?"
В Ленинграде появились московские писатели Светлов и Славин. Они чудом прорвались сюда на автомашине - на какой-то заграничной, большой, черного цвета. Все мы ахали, изумлялись, как ловко они сумели проскочить в Ленинград. Какой молодец их шофер Хаскин - парень с шалыми глазами.
И вдруг Светлов сказал:
- Как вам не стыдно, задумайтесь, о чем вы говорите, опомнитесь, милые! Страшная суть происходящего не в том, что мы проскочили, а в том, что мы - советские люди - вынуждены проскакивать в свой город Ленина. Задумайтесь, ребятки, над этим. И тогда вы поймете, что мы со своим авто пережили не героический эпизод, а прямо дикий, пронзительный позор! Понимаете? Позор! Наш доблестный Хаскин перенес этот позор, находясь в наиболее активной позиции, ибо он вертел баранку. А мы со Славиным от обычного груза отличались тем, что на наших спинах не было надписи "Нетто", что, как известно, означает вес без упаковки. Вот так-то, дорогие мои…
Пора, пора серьезно задуматься о войне, о своем месте в ней и о своей ответственности. Ведь прошло уже целых два месяца войны…
Глава шестая
Легенда, разработанная в абвере для Н.П.Чепцова
Чернышев Николай Петрович. Беспартийный. Одинокий. Родился 2 сентября 1905 года в городе Пскове, в семье железнодорожника-мостостроителя. Жил в Пскове до 1924 года, когда отца перевели на южную дорогу. Семья поселилась в Харькове. Отец в этом же году умер от тифа. Николаю пришлось бросить школу и поступить на авиационный завод. Работал токарем. В 1927 году в результате аварии в цехе получил инвалидность (потерял три пальца правой руки). Затем до 1929 года работал на том же заводе заместителем заведующего Домом культуры. С 1929 по 1935 год - заместитель директора парка культуры и отдыха в Харькове. С 1935 по 1940 год - агент по снабжению Военторга. Вольнонаемный, место службы - город Витебск. С 1940 года в составе особой группы Военторга работает по обслуживанию частей Красной Армии, вступивших в Прибалтику. В связи с войной - эвакуация. Потерял свою колонну, самостоятельно добрался до Ленинграда, ищет работу.
Сначала переход Чепцова через фронт был назначен на 15 сентября, но стало известно, что решающее наступление на Ленинград начнется раньше, в первой декаде сентября. Аксель был заинтересован, чтобы его человек оказался в городе до наступления, и Чепцов отправился через фронт в день своего рождения, шестою сентября. Он должен пробыть в Ленинграде недолго. Ему приказано ознакомиться с обстановкой в городе, провести разные эксперименты первичного внедрения, выборочно проверить агентуру и вернуться.
Чепцову исполнилось тридцать девять лет. Это был низкорослый крепыш на коротких толстых ногах, его крупная, наголо бритая голова казалась вросшей в плечи. О его лице в служебной карточке написано "без особых примет", и это подчеркнуто - такие лица в разведке ценятся.