Мы пьем чай из чистых белых кружек и подтруниваем над Сашей. Варя сидит с нами, дует на кипяток, хрустит сахаром и гладит Казака, который с первого дня знакомства с Варей разрывает свое сердце надвое: Саша и Варя. Поведение его явно двуличное. Он не отходит от Вареньки, потихоньку от Саши бегает к дому Зотовых, по утрам выскакивает на улицу и первым делом мчится к ним засвидетельствовать свое почтение.
Но все, как говорится, течет, все изменяется. Вскоре мы увидели Варю и Сашу вместе.
Это случилось примерно через неделю после нашего приезда. Мы шли гурьбой с работы, голодные, уставшие, обожженные морозным ветром. Метрах в ста от палатки Смыслов неожиданно остановился и, задрав голову, начал принюхиваться.
- Дело ясное, - сказал он. - Пироги.
- Запахи поверху идут, - съязвил Серега. - Только ты и чуешь.
- Точно, пироги, - подтвердил Смыслов и прибавил шагу.
Он не ошибся. В палатке сильно пахло сдобным тестом и еще чем-то очень вкусным. За перегородкой шушукались Саша и Варя.
- Секрет разгадан, - громко сказал Бычков. - Обоняние не подвело. Только в честь чего праздник, не знаем. Может, поясните, кулинары? Без весомой причины такое угощение немыслимо.
- Читайте. Там, на столе, - сказала Варя за перегородкой.
Мы схватили бумагу.
"От Советского Информбюро, - крупно выделялись слова. - Наши войска разгромили отборные гитлеровские дивизии и с боями продвигаются от Москвы на запад. Гитлеровцы отступили из-под Тулы, освобождены города Клин, Нарофоминск, Можайск. Наступление под Москвой продолжается".
Я не могу описать всего восторга и радости встретивших это первое, по существу, доброе известие с фронта. Даже Бычков сдержанно улыбнулся. Я тут же вспомнил свою девушку. Не там ли она? Мы еще не совсем успокоились, галдели, спорили, когда Варя и Саша с торжественными лицами вынесли из-за перегородки большой белый пирог, сочившийся красным соком брусники.
- Ну, знаете! - восхищенно сказал Леша Бычков. - Это... это... шедевр!
- Он! - произнесла Варя, озарив Сашу сияющими глазами.
- Она! - сказал Саша серьезно, но с явным одобрением и показал пальцем на Варю.
Ели мы пирог, что называется, за обе щеки. Настоящий праздник!
Когда Зотовы оделись и стали прощаться, Саша вышел из-за перегородки и остановился перед лампой. Его рыжие кудри светились над головой, словно нимб у святого.
- До свиданья, Саша, - ласково сказала Варя и улыбнулась, отчего лицо ее стало особенно славным. - Спасибо тебе... Ты чудесный мастер!
Губы Саши Северина слегка раздвинулись, потом еще и еще больше. Он сверкнул белыми зубами и... впервые улыбнулся женщине.
Мы так и ахнули.
- А что, - сказал он, когда Зотовы ушли, - на земном шаре встречаются хорошие женщины. Редко, новстречаются...
Самый деловой и домовитый у нас, конечно, Иванов.
Есть в нем какая-то великая любовь к труду. Созерцательное ничегонеделание просто не присуще ему, он не может сидеть без дела и пяти минут. Даже во время коротких перекуров на работе Серега обязательно отыщет себе занятие: смотришь, топор точит или вырезает из березы солонку, и все с таким смаком, заинтересованностью кровной, что завидно становится и самому вдруг захочется попробовать - вдруг получится так же ловко, как у Сереги.
Лицо у него в такие минуты сосредоточенное, между бровей глубокая морщина, губы сжаты, весь мир отходит на задний план. Все, что ни делает он, в то мгновение превыше всего. Может быть, поэтому и получается у него отлично: инструмент как игрушка, на всех поделках печать красоты, законченности и изящества.
Сделает, протянет в руке, полюбуется и вдруг весь расцветет в улыбке. Рад. Доволен.
- Во-о! Вещь!.. - скажет тихонько, пот со лба вытрет, руки в карманы и пошел гоголем, такой удовлетворенный, что без улыбки и смотреть на него нельзя.
А через пять минут, смотришь, опять работу нашел.
Когда Сереге поручили охранять Зотова, он стал его неотступной тенью. Когда мы переезжали, на Иванова возложили обязанность завхоза. Такой тщательности сборов, упаковки и перевозки могла позавидовать целая транспортная контора. Добросовестность и трудолюбие Сереги стояли вне критики. Как и товарищеский долг.
На новом месте Серега Иванов имел где приложить руку. Не успели мы поставить палатку, как он начал приделывать тамбур, потом ладил какие-то полочки и жерди у печки, сделал перегородку, порожек. Потом занялся окнами, обложил палатку снегом, облил снег водой. А затем, сделав все это, сел и задумался.
- Ты о чем? - спросил Смыслов, который с полувзгляда понимал своего друга Серегу.
- О бане.
Смыслов сел рядом и тоже задумался. Они молчали минут пять.
- Ну?.. - обернулся к нему Серега.
- А что? - сказал Смыслов. - Можно...
В общем, они на второй уже день после работы пошли в лес, поплевали на ладони и начали рубить и катать бревна. Под баню выбрали площадку пониже палатки, у самой реки. Очистили снег и положили на землю первый венец.
Бычков подошел, посмотрел и неодобрительно покачал головой.
- Место плохое, - сказал он.
- А чем?
- Вода близко. Всякие фокусы могут случиться.
- Чудак! Нам как раз и нужна вода, мы ведь баню-кухню делаем, - зачем же бегать от реки?
- Смотрите сами. Я советую повыше ставить, в лесу. А уж если здесь, то делайте на столбах.
Тогда надо пол стелить. Так не пойдет. Холодно будет, да и досок у нас нет. Лучше с земляным полом. Настил - и всё.
Через месяц баня стояла, как игрушка. Мы в нее могли все переселиться, если бы уже не привыкли к палатке. Но Саша, к общему нашему удовольствию, перенес туда свои кухонные запасы и освободил место для второго стола. В бане поставили камелек, бочку и все прочее. Мы с благодарностью пользовались ею несколько раз.
Но торжества продолжались недолго.
В середине зимы, когда под пятидесятиградусным морозом стонала земля и даже привычные к холоду куропатки зарывались перед закатом солнца поглубже в снег, мы с Сашей сделали в своей рабочей тетради следующую запись:
"Вечная и сезонная мерзлота сомкнулась. Температура почвы на глубине 20 см. - минус 17,4 градуса, на глубине 200 см. - минус 4,2 градуса".
- Зябко, - констатировал Смыслов и, ложась спать, набросил на себя поверх одеяла полушубок. - Саша, ты уж потрудись для общества, затопи печку пораньше.
Саша выполнил просьбу Смыслова. Перед рассветом он встал, затопил печку и, убедившись, что в палатке теплеет, осторожно скрипнул дверью, отправляясь в баню за кетой, которая у него вымачивалась в ведерке с водой еще с вечера. Я проводил его сонным взглядом и отвернулся к стенке.
Вдруг снаружи послышались испуганные восклицания, дверь распахнулась, и в клубах морозного пара в палатку влетел Северин.
Мы вскочили, зажгли свет.
- Что случилось?
Саша стоял у дверей как столб. Лицо его выражало испуг, недоумение, горечь - все сразу. Поразив нас своим видом, шеф-повар схватил фонарь и вылетел на улицу, не сказав ни слова, Мы оделись, как по тревоге.
- Ну да, я так и знал... - пробурчал Смыслов. - Соленая кета в ведре ожила и смылась. Пошли ловить! Недалеко уйдет, холодно.
В предрассветной мгле мы увидели, как Саша торопливо бегает с фонарем вокруг бани, но внутрь не заходит.
Подойдя к нашей постройке, мы глянули на окна, на дверь и вытаращили глаза. Смыслов протяжно свистнул. Какое-то непонятное явление, чудо.
Через дверные щели из дома вытекали живые струйки воды и тут же, конечно, замерзали. На пороге громоздился причудливый каскад белого льда: вода журчала, переливалась через него. Окно было выдавлено. Вода с шумом хлестала через подоконник, огромные сосульки свисали вниз. Все вокруг было окутано паром, он сказочной бахромой замерзал под крышей. Приблизившись к окну, мы увидели, что наша прекрасная баня наполнена водой до самого подоконника, и если бы не выдавленные стекла, через которые бежал ручей, уровень воды поднялся бы, наверное, до потолка.
Вася Смыслов пригляделся к чему-то внутри дома, изловчился, снял рукавицу и сунул в окно руку. Звякнуло плавающее ведро. Он вытянул руку назад, зажав в кулаке голову огромной кеты.
- Не успела смыться, - проворчал он, довольный.
Это было, пожалуй, все, что осталось после катастрофы в бане-складе. Мука, масло, консервы - все наши запасы лежали на дне.
Открыть дверь удалось с большим трудом. Через порог хлынула целая река. Затрещал снег, над водой поднялся густой пар. Саша бросился ловить кастрюли и банки, которые выкатились на ноздреватый снег и быстро вмерзали в него.
Что же случилось? Откуда это зимнее наводнение?
Когда вода сошла, мы увидели, что земляной пол в бане поднялся бугром. Из трещины в середине бугорка била сильная струя. Фонтан подымался на полметра, целая речка растекалась вокруг. Осмотревшись и так ничего не поняв, мы вышли наружу, обкатали мокрые валенки в снегу и повернулись к Бычкову.
Леша не спешил с разъяснением. Он достал портсигар, помял в пальцах папироску, а когда наше терпение готово было лопнуть, сказал:
- Все очень просто. Подпочва здесь вечно мерзлая, это вам известно. Сверху земля начинает промерзать уже с октября, мерзлый слой постепенно становится все толще и толще. Если осень дождливая и где-то над вечной мерзлотой среди галечника и песка скопилось много воды, то эта вода оказывается под давлением смыкающихся слоев мерзлоты и начинает искать себе выход. А тут в верхнем слое почвы как раз оказалась квадратная площадка талого грунта, над этим таликом стены, потолок и даже печка, которую один вечно занятой товарищ топит день и ночь. Вода без особого труда разрывает талик и с силой изливается вверх. Если бы дом был на столбах, тогда земля под ним была бы тоже мерзлой и воде пришлось бы искать себе выход в другом месте. Видите ли, ребята, мне не раз приходилось встречать на Севере охотничьи избушки, полные до самого потолка превосходным синим льдом. Это не ново.
Что нам оставалось делать? Срубили высокие, тонкие деревья, подкопали нижний венец бани, и к вечеру злополучного дня наш дом поднялся на аршин от земли на деревянных кладках.
Вода текла еще двое суток. Под домом образовался ледяной бугор с рваным кратером посредине, откуда, журча, струился ручей. Потом мороз все-таки сковал его, кратер замерз, и мы дружно, за три вечера, смастерили в своей баньке новый пол из протесанных плах.
Статус-кво был восстановлен.
Глава девятая. Разговор в служебном кабинете. Зубрилин едет по совхозам. След Конаха в долине Май-Урьи. Конец преступника
Виктор Николаевич Зубрилин не забывал, что является заместителем капитана Омарова по политической части. Вместе с Омаровым он нес ответственность за снабжение работников треста по всему краю. Но он также прекрасно понимал, что Омаров не хочет видеть его рядом с собой, избегает разговоров, под разными предлогами не является на партийные собрания и всем своим поведением дает понять, что вместе им больше не работать. История с освобождением арестованных больно ущемила самолюбие Омарова, и теперь он хотел оттеснить Зубрилина от всяких дел. Как говорится, не мытьем, так катаньем.
Зубрилин решил поговорить с капитаном начистоту. Застав его в кабинете одного, замполит сказал:
- Я вижу, что вы избегаете меня.
- Вы не ошиблись, - холодно сказал Омаров и прищурил злые глаза.
- История с агрономами?
- Не только. Но и она тоже. - Омаров был откровенен.
- Что же дальше? - спросил Зубрилин, чувствуя, как неприязнь к этому жестокому себялюбцу заполняет его.
- Я не могу освободить вас от работы, Зубрилин. Это дело политического управления. Но вы должны сами понять...
- В отставку я не пойду, - сказал, начиная злиться, Зубрилин. - Скорее, вы.
- Как угодно, - равнодушно ответил Омаров. - Я вам поручил Май-Урью. Может быть, вы уедете туда? Зимой в управлении не так уж много дела для вас.
- Зимой я буду в совхозах, капитан, - сказал Зубрилин. - Судьба снабжения во многом зависит от их работы. Не миную, конечно, и Май-Урью, побуду там. Но позже мы еще вернемся к этому разговору. Мне многое не нравится в вашей работе, в вашем поведении, в отношении к людям. Вы совсем забыли, что служите у народа, для народа.
- Представьте, мне тоже многое не нравится в вас. Интеллигентская мягкотелость, потакание либерализму. И это в военное время!
Он замолчал, давая понять, что разговор окончен.
Зубрилин ушел, помрачнев. В тот же день он направился в политуправление треста и рассказал о своих отношениях с капитаном Омаровым.
- Что думаешь делать? - в свою очередь спросили его, не вдаваясь в разговор о личности Омарова. Капитана хорошо знали.
- Поеду по совхозам, - сказал Зубрилин.
- Правильно, помоги людям на месте.
- Прежде чем уехать, я хочу попросить вас... У меня есть некоторые подозрения. Я имею в виду Дымова, Дмитрия Степановича Дымова. Проверьте, пожалуйста. Дело в том, что...
В ту метельную и злую зиму Виктора Николаевича Зубрилина видели в Катуйске, Мылге, Айчане, Ильгене. На машине, на лошадях, оленях и собаках ездил он по бескрайним просторам Колымского нагорья, изучал работу совхозов, помогал директорам готовить технику, людей, материалы, чтобы встретить весну.
Вместе с ним, надолго простившись с кабинетом, всю зиму колесил агроном Руссо. Сперва он с трудом переносил тяжелое путешествие, охал, жаловался на неудобства, но потом втянулся в жизнь на полозьях и даже обнаружил в этом свою прелесть. Он тоже работал, помогал агрономам опытом, эрудицией, проводил в совхозах курсовые занятия, консультации, рассказывал об опыте других хозяйств. Словом, нашел себя в этом путешествии.
В конце февраля автомобиль довез Зубрилина и Руссо до самого отдаленного пункта трассы. Они покинули теплый кузов машины и пересели на хрупкое сооружение из полозьев и планок, запряженное девятью лохматыми собаками.
- Куда теперь? - спросил агроном. - Кажется, дальше пути уже нет.
- Есть. Оленеводческий совхоз, - ответил Зубрилин и засмеялся.
Руссо растерянно смотрел на него. Шутит?
- Бог мой, это же две сотни верст! Что мы там будем делать зимой? - спросил он.
- Есть одно дело, Константин Федорович. Правда, оно довольно далекое от агрономии, но касается все-таки нашего брата. Да и вам, как агроному, дело найдется, обследуем новые места.
В мартовскую пургу два потяга притащили смертельно усталых людей на центральную усадьбу совхоза. Директор вытаращил глаза: зимой, из города?.. Он даже испугался, не случилось ли чего, но Зубрилин успокоил его:
- Мы попутно, можно сказать. Обогреться, помыться, посмотреть ваше хозяйство.
Директор недоуменно пожал плечами. Странно. Но он не стал расспрашивать, устроил командированным баню, обед и приготовился к любым неожиданностям.
Зубрилин, едва отдохнув, пошел к главному бухгалтеру.
- Что нового? - спросил он. - Как отчет? Где наш ревизор?
Бухгалтер выложил свои соображения, начал подробный рассказ. Зубрилин перебил его:
- Ревизию закончили?
- Нет еще.
- А где Конах?
Он сделал перерыв на десять дней.
- Зачем?
- Хотел поохотиться, отдохнуть. Взял упряжку оленей и уехал в тайгу.
Зубрилин закусил губу. Поохотиться? Ему была известна одна такая охота. Катуйский выстрел, вспоротая телогрейка. Неужели?..
- Куда уехал?
- Не сказал. Знаю, что в сторону хребта.
Виктор Николаевич хлопнул планшеткой, вынул карту и заинтересованно уткнулся в нее. Хребет Черского... Гористое нагорье километров в тридцать шириной. Какая там охота! Голые промороженные скалы и лед. А что же за хребтом, по ту сторону? Чем привлекает Конаха дикое место?
Узкая черненькая ленточка брала свое начало в самом центре гор и, причудливо петляя, уходила на юго-восток. Вдоль ленточки написано: "Река Май-Урья".
- Черт возьми! - громко воскликнул Зубрилин. - Ведь там Зотовы!..
В тот же день они с агрономом Руссо на двух новых собачьих упряжках рванулись в сторону мрачных гор, окутанных дымкой непрекращающихся метелей. Удивленному директору Зубрилин сказал:
- Мы проверим дорогу к новому совхозу. А потом вернемся.
На сердце у замполита было тревожно. Он боялся за Петра Николаевича Зотова. Охотник все тот же, что и в Катуйске.
По дороге Зубрилин рассказал своему спутнику о подозрениях. Руссо перезарядил ружье картечью и заявил:
- Дело действительно серьезное.
Будь у них ненадежные каюры, ни за что бы им не прорваться зимой через мрачные горы. Но директор совхоза знал, кого посылать в такую ответственную поездку. Два молодых парня, пастухи-оленеводы, не один раз бродили со стадами оленей по этим горам и знали их достаточно хорошо. На третий день они миновали голый перевал и увидели внизу черное мелколесье долины. Еще через день они спустились прямо к истокам Май-Урьи.
- Не ошибся? - спросил Зубрилин у каюра.
- Что ты, начальник!
- Бывал здесь?
- А как же! Тут, верстах в сорока на юг, люди есть. Геологи работают, золото ищут. Партия Бортникова, может, слышали, который утонул.