Кровь, еще сочащаяся, пропитала повязку. Вот такие лежали больные в палате интенсивной терапии после операций на щитовидной железе, и Светлана помогала реаниматорам, она и реанимационной сестрой тоже успела поработать. Она видела, как оживляют людей. Вынимают их из комы, из клинической смерти. У вынутых – такие глаза иной раз бывали. Удивленные, подернутые пеленой небесной радости, полные запредельной боли, раздосадованные... видевшие то, чего видеть нельзя. Безрадостные – когда они осознавали, что их вернули.
– Он умер, – сказала Светлана тихо. – Умер, понимаете. Ничего не будет. Он умер.
– Колька, быстро, на дорогу, лови машину, в Темрюк, в Лабинскую, на операцию!.. – закричал Серега. Светлана помотала головой. Ее щеки стали бумажно-белыми, куда и загар девался.
– Не надо, Сережа. Не мучь себя и всех. Все... это все...
– Может быть, еще можно!
Это отчаянно крикнул Ежик. Светлана повернула к нему лицо. Ее глаза были сухи.
– Кто его убил? – спросила она тихо. – Кто?..
Все стали глядеть друг на друга. Это было страшно, печально и смешно вместе. Это было странно. У Гурия затряслась нижняя губа. Леон покашлял в кулак. Колька Страхов исподлобья, как бычок, окинул взглядом склонившихся над телом Андрона.
– А разве это из наших кто?..
– Тот, кто убил Всеволода!
Это крикнула по-русски белобрысая Моника. Крикнула – и заплакала, закрыв лицо руками.
Светлана повернула лицо к Монике. Она стояла по-прежнему на коленях около тела Андрона, будто молилась. Еще одна молитва – за усопшего. Что теперь им делать?! Сереге – ехать срочно в Темрюк, вызывать к телефону все не едущего, черт побери, Задорожного, мчаться в таманское отделенье милиции, приводить ничего не понимающих спросонья дежурных таманских ментов, взрывать страшным скандалом все вокруг?! Им – не спать у тела, ждать правосудия, копать новую могилу... или отправлять тело в Москву, чтоб Андрона с почестями, с помпой и громом на всю страну похоронили родные и близкие?!.. на одном из престижных кладбищ столицы, на Ваганьковском, на Новодевичьем... Или...
Или снова ничего, никому. До приезда Задорожного.
Почему он не едет?! Может, он тоже какой-нибудь античный миф?!
– Моника, – сказала Светлана тихо, – Моника... Мы же не знаем, кто убил Всеволода... Кто-то чужой...
– В Тамани бандиты! Они нападают на археологов! Они нас выследили! – Колька Страхов стучал зубами, как на морозе. – Точно вам говорю, они нас выследили! И они знают, что мы нашли золотую маску, черт подери! Кто-то из наших спокойненько набрехал кому-то из местных! Ну, признавайтесь, кто чесал языком?!.. молчите все, да?.. молчите...
– Вот ты сам и чесал, – спокойно и жестоко, как палач, проронил Гурий.
Колька воззрился на Жермона. Оскалил зубы. Щербина меж его резцов, над которой так потешалась Светлана, называя Кольку то зайцем, то Аллой Пугачевой в детстве, зияла хищно. Почудилось, он сейчас укусит Жермона.
– Нападаешь?!.. ты, политическая проститутка...
– Ну, ты!.. не зарывайся...
Жермон сунулся к Кольке. Здесь, в палатке, над убитым! Светлана вскочила с колен, встала между мужиками.
– Не смейте! Петухи несчастные!
– Разберемся, – тяжело выдавил Серега, – разберемся. А кстати... – Его голос вдруг враз охрип, сел. – Как там наша маска?.. проверить...
Люди загомонили. В воздухе повис тяжелый ропот и сразу же сгас. Всею толпой побежали в палатку к Сереге – глядеть, на месте ли драгоценная маска, не стащили ли ее те убийцы и грабители, что прикончили Андрона.
Славка Сатырос осталась одна возде тела. Славка не побежала глядеть, цела ли маска.
Славке было все равно, сохранена ли золотая драгоценная маска, нет ли; Славка осталась возле Андрона, возле великого певца, московской знаменитости, возде хорошего, просто бесподобного парня, которого убили, – вот гады!.. вот стервы!.. эх, ей бы увидеть хоть одну такую стерву, хоть одного заморыша... своими бы руками она... Она поглядела на свои руки. Много эти ручки, облезлые от солнца, мозолистые, стертые в кровь веслами, накрашенные для гулянок дешевым лаком для ногтей, сготовили на свете еды, сварганили питья. Много людей накормили. Руки, руки, что ж вы, руки, не сделаете такое, чтобы воскресить. Христос же вон делал. Людям не дано быть богами. Это и хорошо, наверное, а то бы все всех воскресали, и вся земля наводнилась бы людишками, и никто не умирал бы никогда, и все бы задохнулись друг от друга. В мире все продумано. Андрон... зачем убили тебя, лучше бы – ее... и она бы тогда перестала мечтать о Москве, о том, что вот такой король, как ты, ее замуж возьмет... ее, каланчу, метр восемьдесят, как раз для подиума, для конкурсов красоты и показа моделей... Что ж ты, Андрон, не сдержал своего слова, не пожил с ней даже как с любовницей... а она и на любовницу была согласна, только бы – с тобой...
Славка Сатырос наклонялась над телом, обхватывала себя за голову руками, раздирала себе щеки ногтями и плакала, причитая. Она не подозревала, что вот так плакали древние античные плакальщицы; что вот так плакала любящая Андромаха над телом убитого Гектора. Она была Сатырос, она была гречанка, и ее кровь взыграла. Она поднимала залитое слезами лицо к брезентовому потолку палатки так, будто над ее головой был царский чертог, потолок, украшенный лепниной, позолотой и священными каменьями.
– Ее нет! Проклятье! Ее нет!
Серега чуть не рвал на себе волосы. Все, столпившиеся вокруг палатки и внутри нее, потрясенно молчали.
– Ее нет, слышите!
Серега выбежал вон из палатки, в ночь. Светлана поразилась, как же отчаянье может исказить прежде красивое лицо человека. На Серегу было страшно поглядеть. Было ощущенье, что его убивают, а он корчится под ножом. Может быть, вот так же корчился в судорогах Андрон, когда ему располосовывали глотку.
– Ее нет, маски нет! Это все! Это все, слышите! Это конец!
– Ну что ты, Серега, – подал тихий голос Леон, – еще не конец...
Светлана глядела, как он мечется от палатки к палатке, схватившись руками за кудлатые бараньи волосы – бедный Серега, оставшийся за начальника экспедиции и не уследивший самую главную находку.
– Сволочи, они знали, что у нас! Они знали, где! Это грабители! Они и правда следят за нами! Они выслеживают! Выслеживают, понимаете! Это дело серьезное... о, как же я лопухнулся! Надо было все равно отвезти маску хотя бы в Екатеринодар... и сдать там в банк какой-нибудь чертов, в хранилище, в ящик, в банковский этот чертов сейф... в ячейку... и лежала бы она там в сейфе преспокойненько!.. а я... понадеялся, что здесь тихое место, что здесь просто пустыня... что здесь одни бычки, мать их, пасутся... черт, я идиот! Я идиот! Меня повесить мало!
– Спокойно, Серега, возьми себя в руки... да, это потеря... но ведь живого человека нет, Андрона убили, а ты о какой-то золотой железяке плачешь...
Кто это сказал?.. Гурий?.. Светлана, прижав ладони к воспаленно пылающим щекам, поглядела на Гурия. Она поглядела на него впервые с тех самых пор, как они ездили на катере в Керчь – поразвлечься.
Как точно он сказал. Живого – убили. А железки, а золотишко – его еще много лежит под землей, валяется по земле. И что. Зачем люди сделали из него святыню, поклоняются ему. Зачем сражаются из-за него, убивают друг друга из-за него. Неужели людям мертвое дороже живого?!..
– Гурий, – шепнула Светлана, – ты прав, эта маска... ну ее... Сереженька, ну ты не убивайся так, это ж все должно было, значит, случиться, ты же не виноват...
Серега вцепился руками себе в волосы. Под звездами, на полынном, на йодистом морском ветру, он кричал и плакал, обвиняя себя в семи смертных грехах, а люди столпились вокруг него, пытаясь утешить – кто словами, кто молчаньем, взглядом.
И наперерез Серегиному плачу под звездным небом, наперерез горькому ветру, мешавшему запахи чабреца и водорослей, оттуда, со стороны шляха, со стороны таманских садов, прямо к обрыву, к палаточному лагерю, пережившему два ужаса подряд, сбившемуся в кучку в тревожной дикой ночи, шел худощавый поджарый седой человек в расстегнутой рубахе, с рюкзаком за плечами, шел широко и размашисто, впившись пальцами в рюкзачные ремни, прищурясь, пристально глядя вперед, и он приближался, и люди поняли – да, это к ним, это идут сюда, – и, когда он приблизился так, что можно было его рассмотреть, Серега оторвал руки от отчаянно перекошенного лица, вгляделся и закричал:
– Роман Игнатьич! Роман Игнатьич!
А Задорожный все шел большими, семимильными шагами вперед, к ним, почти бежал – он понял, что-то случилось, и ему надо было быстрее подойти, приблизиться, окунуться сразу, с головой, как в море, в страх, исходящий от людей, от застывшей, сиротски раскрытой, как пустой ограбленный карман, палатки.
Да, это был Роман Задорожный. Он наконец-то приехал.
Он попал воистину с корабля на бал. Или с бала на корабль – так было вернее.
Добежав до стоящих у Серегиной палатки, он сбросил рюкзак на землю так быстро, что у Светланы замелькало в глазах. Первая, по кому мазнули его ищущие, встревоженные глаза, была она, ее напуганное лицо. Он потом поглядел на закусившего губу Серегу, на всех остальных, быстро всех обвел глазами, – и оглянулся опять на нее. Она вспыхнула вся, до корней светлых, забранных в косы на затылок, волос.
– Здравия желаю всем, дорогие! Что стряслось?!
– Черт знает что стряслось, герр профессор, – угрюмо бормотнул Колька Страхов, понурив голову. – Черт тут поработал у нас, это точно, пока вас не было. С чего и начать-то...
Профессор Задорожный положил руку на плечо дрожащего, как лисенок, Сереги. Серегины скулы блестели. Он плакал.
– Роман Игнатьич... тут... сегодня Андрона убили... а давеча – Всеволода Егорова... и... стащили... одну штуковину... ну, на уровне открытия, понимаете... мы так хотели вас обрадовать... такая классная, ну просто изумительная штука!.. золотая маска... женская... черт знает какого времени... и не греческая... завозная, судя по всему... просто за такой, как за золотым руном, путешествовать на "Арго" надо... и вот мы ее откопали... Ежик откопал... и так обрадовались... и хранили, хранили... и про... прошля-пили...
Он отвернулся. Леон крикнул зло:
– Мы прошляпили живых людей, Серега!
Гурий ожег Леона глазами. Моника, поправляя белые спутанные волосенки, кинулась к Задорожному:
– О, синьор Роман, кэ маледицьоне...
Она в волнении переходила на язык своего мужа. Скорчилась, прижалась к Роману, стала сухонькая, маленькая. Задорожный прижал ее к себе, погладил волосы рукой.
– Как?.. Когда?..
– Всеволоду скоро девять дней. Андрона – сегодня. Вот сейчас, Роман Игнатьич. Перед вашим приездом. Как вы добрались ночью?.. так поздно...
– На попутке от Екатеринодара. Я прилетел в Екатеринодар. Решил добираться через Темрюк. Так мне показалось скорей, чем через Симферополь – Керчь. Ну, ребята, вы меня огорошили. Где Андрон?..
– Там, в палатке. – Серега кивнул головой, утирая нос кулаком. – Там... лежит... Света его перевязала... у него горло... распахано, как пирог...
В лунном свете было видно, как Роман побледнел. Он стал лунно-бледный, и все глубокие морщины на его лице выявились, набежали письменами.
Светлана глядела на него. С тех пор, как он приехал, она глядела только на него.
– Покажите!
Светлана выступила вперед. У нее пересохло в горле.
– Профессор, – она смотрела ему прямо в глаза, – я медсестра. Я констатировала смерть. Он неживой. Пойдемте. Поглядите на него...
Роман, сам не осознавая, что с ним, взял ее за руку. Он еще не совсем очухался от измирских впечатлений. Он с трудом привел себя в порядок в Москве, затратив на это лишь сутки, и сразу вылетел в Екатеринодар. Прибыл барин, называется. А усадьбы-то и нет. Верней, усадьба цела, да дворовых в ней разбойники перебили.
Он взял ее за руку так, как брала его за руку Хрисула в стамбульском поезде. Он слышал, как по их пальцам перетекает кровь. Живая кровь. Самое драгоценное, что есть на свете. Драгоценней золота. Самого золотого золота.
– Идемте.
– У него перевязано горло... Это я перевязала...
– Вы все сделали правильно.
Он повел ее под звездами к палатке Андрона, так и держа за руку. Археологи поплелись за ними, как утята – за утицей. Светлана откинула полог. Свечи у изголовья Андрона еще горели. Славка Сатырос все еще сидела у тела, уже не плача и не причитая – молча, засунув сложенные лодочкой руки между сжатыми коленями. Светлана и Задорожный вошли в палатку вместе, чуть пригнувшись, пролезая под лоскутами брезента, и больно столкнулись лбами. Прядь Светланиных волос коснулась щеки профессора, и он вздрогнул. Она чуть сильнее сжала его руку.
– Вот, – беззвучно шевельнулись ее губы. – Горло... перерезаны все жизненно важные артерии... одним махом...
– Какой странный, восточный удар, – тоже беззвучно, одними губами сказал Задорожный. Кровь пульсировала в сплетенных пальцах, мужских и женских, билась, горела. Тихо горела, догорала толстая витая свеча у щеки мертвого Андрона. – Так режут горло на Кавказе, в Чечне. Как баранам... Что, если это кто-то оттуда?.. все же там идет эта невозможная, эта вечная, эта проклятая Троянская ли, Чеченская война... и мы тут копаем земличку, а они там... копают могилы друг другу...
Он выпустил, как выбросил, из руки руку Светланы и повернулся к онемевшему, обессилевшему Сереге, стоявшему за его спиной, не знавшему, что сказать.
– Судя по всему, ребята, это кавказские люди тут поиграли ножичком, – Задорожный еще раз поглядел на бледное, красивое лицо Андрона, лежавшего со сжатыми губами, с закрытыми глазами – Светлана успела их прикрыть еще тогда, когда перевязывала перерезанное горло. – Чего ради?.. непонятно. А Всеволод?.. Вы где похоронили его?.. В Симферополь тело отправили?..
– Здесь, профессор, – Серега наклонил голову. – На холме. Прямо на обрыве. Над морем... пусть слушает вечно прибой...
– Хотел бы я быть похороненным над морем, – усмехнулся Задорожный. – Воля, простор... С Андроном сложнее будет. У него пол-Москвы родни. Они меня все, разумеется, повесят на первой же березе, когда узнают. А телеграфировать я им обязан. Пусть прилетают. И сами решают. Экспедицию я сворачивать не буду. Ни в коем случае. Тем более, что вы здесь нашли...
Он снова поглядел на Светлану. Она встретила глазами его взгляд.
– Эту маску. Золотую, ты сказал, Сережа?..
– Из чистого червонного золота, Роман Игнатьич.
– Ну вот видишь. Мы просто не имеем права уезжать отсюда. Это я тебе говорю как ученый. Я...
Он замолчал. Светлана почувствовала через рубаху, через кожу, через полутьму страшной палатки с мертвецом внутри, как сильно, неистово забилось сердце этого человека. Его все так ждали, и он упал как с неба. Сколько ему было лет?.. Она не видела, не понимала. Она видела сиянье седых висков. Она видела – морщины режут лицо ножами. Но она хотела глядеть на эти волосы, на эти морщины; глядеть в эти глаза, так обнимавшие ее, что уже никакие руки никаких мужчин мира ей были не нужны.
– Я могу много рассказать, Сережа, но не теперь. Теперь надо действовать, а не разговаривать. Кто едет в Темрюк на попутке?..
– Я.
– Не стоит, ты слишком не в себе, тебе надо успокоиться. Страхова пошлю. Он парень бойкий. Или Леона. Оставайся в лагере. Вас, кстати, как зовут?.. – Он обернулся к Светлане. – Как это хорошо, что вы медик... это во всех отношеньях хорошо...
– Светлана.
– Прекрасно.
"Он сказал "прекрасно" так, будто сказал мне: я люблю тебя", – подумала Светлана и испугалась. Слишком страшно все было. Это второе убийство. Эта кража золотой маски. Этот приезд начальника, так глядящего на нее, что ей хочется броситься ему на шею. Ей еще никогда не хотелось никому броситься на шею. Никому.
– Светланочка, сделайте, пожалуйста, укол Сереже... какой-нибудь успокаивающий, вы же видите, он все время плачет. Что у нас из успокаивающих в аптечке есть?..
– Вы же все равно не понимаете в названьях лекарств, – снова беззвучно, одним шелестом губ, сказала Светлана. – Что толку, если я вам скажу, что у нас есть.
Какая дерзость, что ты мелешь, билось в ней неистово, страшно. Что ты городишь, ты же оскорбляешь его, повелителя, шефа, руководителя, владыку. Он же тут царь. А ты презренная рабыня. Ты всего-навсего лекарка, знахарка. Ты должна отводить порчу и заговаривать кровь. А еще снимать сглаз, утишать колики и перевязывать перерезанные кавказцами глотки великим певцам. Ты вовсе не певица, коей ты себя возомнила. И ты никогда не споешь царю. Заткнись, сожми губы, закрой зубы на замок, больше ничего не лепечи. Ты, дура!
– Да, – покорно кивнул он вдруг головой. – Да, вы правы, я ничего не понимаю. Вы сделайте, что хотите. Хоть физраствор. Если укол сделаете вы, он все равно успокоит. Даже если вы наберете в шприц морскую воду.
Славка Сатырос сидела неподвижно, как изваянье. Как изваянье верной рабыни у мумии фараона. Фараон лежал как живой; Славка была как мертвая. Ее лицо не двигалось. Ее глаза не моргали. Иногда вздрагивали только ее губы, шептавшие: зачем ты ушел в Мир Иной. Зачем. Зачем.
Две смерти в экспедиции, это было серьезно. И похищенная убийцами золотая маска – это тоже было серьезно.
Серьезней некуда.
И он один, он, Роман Задорожный, должен был решить сейчас – оставлять экспедицию на Тамани, в раскопе Гермонассы, или убирать ее к шутам.
И только он один, Роман Задорожный, знал: золотая маска, найденная здесь, сама приказывает им всем тут остаться. Никуда не сниматься с якоря. Если они свернут манатки – мир лишится разгадки той дикой и прекрасной загадки, что загадали ему эти подонки в Измире. В память Криса. В память бедного Кристофера Келли он должен остаться и откопать еще что-нибудь. Что-то такое, что прольет внезапный и ослепительный свет на ужас, внутри которого, как во мраке гробницы, блуждает он – без зажженного смоляного факела.
Поговорив со всеми и, как мог, успокоив всех, отправив Колю Страхова ловить машину, всучив ему текст телеграммы и адрес родителей Андрона, Роман вышел из своей палатки и, вынув сигарету из пачки, любимый "Кэмел", жадно закурил. Дым обволок легкие и затуманил голову. Да, древние правы, что курили куренья, воскуривали благовонья и фимиамы. Это и вправду утешает.
Нет, он не может посвятить всех в то, что произошло в Турции. Это было бы слишком глупо. Это пока его тайна, в конце концов.
В нем, глубоко внутри, возникла мелодия. Далекий голос пел старинную казачью песню. "Ой, на горе тай женци жнуть... а по-пид горою... по-пид зеленою... козаки идуть!.. козаки идуть!.. Попереду Дорошенко, веде свое вийско, вийско хорошенько..." Роман, ты казак. Ты же казак, Роман. Ты же крепкий сильный казак, дерзкий, смелый, хоть ты и пообтрепался в бурях жизни. Да твоя Запорожская Сечь – впереди. Твое царство еще не наступило. Ты должен отыскать измирских бандитов и бесценный клад, похищенный ими. Ты должен остаться здесь и продолжать копать. Ты должен разгадать странные, жестокие убийства Всеволода и Андрона. Ты должен...