- Это гордый и опасный зверь; видели, как он убил человека на месте, распоров его от груди до колена? Знаете ли вы, что Робин Стюарт сейчас выйдет на арену?
Этими словами он привлек внимание Лаймонда, хотя глаза герольда, казалось, смотрели сквозь него.
- Боже мой, правда? - медленно спросил Лаймонд. - Хотел бы я знать зачем.
Ответ был прост - ради забавы. Серьезного увечья не допустят, а если лучник проявит достаточно умения, то, возможно, убьет кабана, а сам останется целым и невредимым до тех пор, пока ему не выпустят кишки по приговору. Но сэр Джордж был не настолько глуп, чтобы дать Лаймонду такой простой ответ. Он ждал, мучимый любопытством, и через минуту его собеседник задумчиво произнес:
- Конечно, ненависть толпы в малых дозах может сослужить хорошую службу. - И снова повернулся ко рву, втайне явно чему-то радуясь.
Сэр Джордж смирился и тоже принялся смотреть.
За воротами служители начали agere aprum , криками и звуками рожков намереваясь привести зверя в бешенство. Вот уже третья кукла, подскочив на влажных клыках, упала на траву. Кабан поддал ее головой, и она, шурша, полетела в толпу, оставляя за собой облако соломы. Король, взглянув на д'Обиньи, подался вперед и поднял свой жезл. Когда кабан, истекая слюной, развернулся и застыл на месте, ворота открылись, и на арену втолкнули Робина Стюарта.
Ряды лучников, охранявших проходы, встретили его суровым молчанием. Горожане, наслушавшись басен, приписывавших ему всевозможные преступления, которых он не совершал, разразилась криками, свистом, оскорблениями и угрозами. Стюарт должен был стать четвертой куклой, и им было наплевать на то, виновен он или нет, главное - нашелся повод вволю посплетничать, а после посмотреть захватывающую казнь. Придворные, в зависимости от их звания и национальности, проявляли нетерпение, гнев, отвращение или просто предвкушали забаву. Лицо вдовствующей королевы превратилось в непроницаемую суровую маску, ведь множество людей смотрели на нее. Запела труба.
Кабан обычно полагается на свою силу и клыки, но не на ноги, короткие и неуклюжие. Чтобы убить его, нужно необычайно крепкое копье, острое, как бритва, с очень прочным упором, чтобы наконечник не погрузился слишком глубоко и человек не оказался бы в пределах досягаемости клыков в тот момент, когда кабан решится на последний, страшный бросок.
У Робина Стюарта в одной руке было именно такое копье, а в другой - меч. А еще за его спиной, незаметные для окружающих, стояли годы службы, когда ежегодно от Рождества до Сретения избранный отряд лучников помогал монарху травить, ловить в сеть и пронзать копьем кабанов. Более того: в нем кипел неистовый, вытеснивший даже страх гнев на судьбу, которая одним ударом лишила его достойной смерти и радости публичного обличения.
Он не думал, что его умышленно бросят погибать. Кто-нибудь вмешается, если сможет. Он здесь для того, чтобы сразиться со зверем, лучше всех прочих зверей оснащенным для борьбы, способным скорее, чем какой-либо другой, убить человека. И сейчас жизнь Стюарта зависела от него самого. А Тади Бой-Лаймонд, где бы он ни был, по-прежнему беспрепятственно шел к своей цели, все еще свободный и торжествующий.
Порыв ветра закачал последнюю куклу. Кабан услышал шорох и стал кружить вокруг нее. Затем остановился. Тяжелая голова снова повернулась, и маленькие, с красными прожилками глаза стали напряженно искать человека, присутствие которого уловил чуткий нюх. Молодой кабан, гроза лесов, сильно пахнущий зверь, рожденный, чтобы убивать, присел на задние ноги, яростно встряхнулся, нагнул голову, выставив клыки с повисшей на них соломой, и бросился на лучника.
Маргарет Эрскин так резко оглянулась, словно Вельзевул, владыка Аккарона 16), дернул ее за волосы. Она в замешательстве встретила прямой взгляд Джорджа Дугласа, на этот раз приподнявшего брови с подчеркнутым вопросительным выражением. Рядом с ним оставалось свободное место. Стараясь не привлекать внимания, она осторожно оглядела толпу и обнаружила, что вдовствующая королева, вызвавшая своего герольда для каких-то поручений, удержала его рядом с собой. Лаймонд непринужденно примостился у стула Марии де Гиз, отвлекая на себя внимание сидящих поблизости дам, и беспрепятственно наблюдал за Робином Стюартом, который как раз уклонился от первого броска кабана.
Перед Стюартом тоже открывался хороший обзор. Он поднял глаза, тяжело дыша после первого удара, который вскользь задел животное, но не пронзил его шкуру, и обнаружил, что Гелиогабал, светлый, изысканный, равнодушный, в золотистой одежде, сидит в первом ряду, с интересом наблюдая за ним.
Тогда преображенный гневом Робин Стюарт стал сражаться яростно и умело. Смех и оскорбления стихли - толпа начала проявлять сочувствие. Прямого удара лучнику никак не удавалось нанести, но темные пятна на шкуре зверя показывали, как близок Стюарт к цели; его раненая левая рука, его окровавленный дублет и сломанный меч, лежащий на траве, свидетельствовали о стоическом упорстве, которое всегда в нем таилось, проявляясь разве что в низких поступках и привычке ворчать.
К этому времени и человек, и зверь - оба устали от борьбы и потери крови. Кабан, в большей мере, чем Стюарт, поддерживаемый слепой яростью, поскользнулся и заметался по поросшей травой площадке, затем, развернувшись, пригнул голову и снова бросился в атаку.
Настал момент для Генриха закончить схватку, опустить жезл и предоставить лучнику возможность дожидаться казни с почетными ранами, полученными в честном бою. Теперь или никогда! Но лорд д'Обиньи удержал его, да король и сам страстно любил охоту - он так и не прикоснулся к жезлу. Тем временем Стюарт, по примеру римлян, встал на колени, прислонился спиной к стене замка, крепко зажал обеими руками древко копья и стал дожидаться встречи с кабаном. На долю секунды, пока неуклюжее создание набирало скорость, глаза Стюарта поднялись туда, где у перил скопились зрители. Кое-кто из публики в этот решающий момент вскочил на ноги, вытягивая шею. И среди них внезапно оказался герольд Вервассал.
Лицо Стюарта дрогнуло - прерывистый вздох, гримаса ненависти, может, даже подобие улыбки. Затем он весь напрягся, горя от возбуждения: внимание его сосредоточилось на атаке кабана.
Кабан явно обессилел, и поэтому споткнулся в последнюю головокружительную секунду перед ударом копья. Острие вонзилось не в мягкую податливую плоть, а около рыла, и ближайший клык перехватил его - копье скользнуло вбок, впилось в плечо и выпало из влажных рук Стюарта. Брызжущая слюной туша надвигалась на него, в лицо пахнуло зловонным дыханием. Лучник отскочил и теперь стоял безоружный. А кабан, пошатываясь, пробежал вдоль стены дюжину ярдов, развернулся и бросился к нему: зубы зверя скрежетали, древко копья раскачивалось и трепетало на ветру. И тут шотландская королева-мать уронила свой шарфик. Его отнесло на арену, и он, свернувшись гибким кольцом, колыхался на ветру. Серебряная вышивка на кайме сверкала.
- Вы не принесете мне его, господин Кроуфорд? - осведомилась королева.
Минуту, которая, казалось, длилась вечность, Лаймонд не двигался. Стремянка, по которой Бруске спускался на арену, лежала у его ног. Это была несусветная прихоть - но прихоть королевская. Выполнить такой приказ - первая заповедь рыцаря, не подчиниться ему публично не осмелился бы ни один мужчина. Выждав, по его мнению, достаточно, герольд повернулся и поклонился; встретив холодный взгляд из-под приподнятых бровей, Мария де Гиз улыбнулась. Лаймонд перемахнул через перила, спустился по лестнице и остановился на арене, держась за перекладину. Стюарт стоял спиной и не видел его. Кабан тяжело трусил по дальнему концу площадки.
Зверь, в отличие от Стюарта, оглушенного болью и страхом, заметил пришельца и почувствовал его запах. Он бочком, короткими перебежками, приближался к лучнику, останавливаясь, когда копье начинало дрожать в его теле. Стюарт ждал, раскинув руки, не видя ничего на свете, кроме клыков, злобных кабаньих глаз и дрожащего древка. Казалось, вся сила его литого тела, весь в муках приобретенный опыт сражений - все сосредоточилось в кончиках пальцев. Изменник, заговорщик, сознавшийся убийца, он ждал единственной минуты подвига, совершенного на глазах у публики, жаждал единственного добытого с честью сокровища, обретенного едва ли не у подножия эшафота.
Кабан атаковал с низким утробным ворчаньем. Он тяжело трусил боком, взрывая затоптанную землю, разбрызгивая на бегу кровь и пену, и копье грозно торчало из его шкуры. Миновав Стюарта, миновав его руки, готовые выдернуть копье, миновав расшитую серебром змею из газа, лениво шевелящуюся на земле, он устремился прямо к лестнице. Лаймонд ждал до последней секунды, затем отскочил в сторону - и кабан вмиг разломал клыками нижнюю ступеньку, где только что стоял герольд. Лаймонд пропустил его, сделал шаг и, ухватившись обеими руками за копье, торчавшее из шкуры животного, с силой дернул. Почти ставший на дыбы зверь потерял равновесие. Визжа, он отшатнулся и стал топтаться по обломкам лестницы; Лаймонд тем временем рванул из раны копье.
Герольд с ловкостью кошки восстановил равновесие, табарда его вымокла в крови кабана. Гибкий, напряженно-внимательный, он стоял перед истекающим кровью животным, сжимая окрашенное алым копье. Кабан, собрав последние силы, бросился в атаку, и Лаймонд обеими руками вонзил копье прямо ему в загривок. Зверь пронзительно заревел, его короткие ноги задрожали. Минуту спустя он бесформенной массой, как мешок с влажным торфом, повалился на бок, и клыки воткнулись во взрытую землю.
Над его тушей, когда улеглась пыль, покачивающийся, истекающий кровью Робин Стюарт взглянул в лицо своему демону. Уже посыпались на арену цветы, прилипая к промокшей табарде. Лаймонд поймал один цветок и медленно прошел с ним мимо мертвого зверя. Сломанный меч оказался у ног Фрэнсиса Кроуфорда, и он поднял его, насадил стебель на расщепленное острие и, подойдя к Стюарту, протянул ему лежащий на обеих ладонях клинок.
Стюарт в перепачканной кровью, разорванной одежде, с волосами, прилипшими к щекам, с искусанными в кровь губами, воспаленными глазами и раскалывающейся головой пристально посмотрел на этот изящный жест, на это холодное великолепие, на этого человека, который походя украл его успех, и, схватив меч за рукоять, направил его прямо в лицо Тади Боя.
Лаймонд еще не устал, к тому же отдавал себе отчет в том, что делает. Он шел к Робину Стюарту с миром, а тот не понял его.
Лаймонд увернулся, плавным тренированным движением поднял ногу, и выпад Стюарта закончился плачевно: лучник упал на землю, перевернулся и остался лежать, оглушенный и истекающий кровью.
На взгляд случайного наблюдателя произошло только то, что Стюарт упал. Уже подбегали смотрители и с ними два или три лучника, на попечении которых он номинально находился. Приветственные крики постепенно замирали, продолжая звучать только там, где сидели горожане: неумеренность в чем бы то ни было - признак дурного воспитания, а кроме того, происшедшее давало пищу для пересудов. На герольда королевы-матери, который легким шагом шел по траве за шарфиком ее величества, делали ставки, как на борзую, и он, по-видимому, знал об этом. Все надежды Лаймонда на то, что вторичное его пребывание во Франции останется незамеченным, потерпели крах. Он показал себя столь же блестяще, как и в первый раз.
Когда Стюарт смог идти, лучника по его просьбе подвели к королю. Арену заняли два акробата и козел. С высоты королевского места можно было видеть то, что происходило на подъемном мосту: солнце освещало головы восхищенных зрителей, скопившихся вокруг героя дня, волосы которого сверкали золотом.
Король благосклонно согласился выслушать узника: пусть он мерзок, пусть преступен, но сражался хорошо. Королева, герцогиня, видам и окружающие их придворные присутствовали при разговоре, только лорд д'Обиньи в последний момент встал и ушел.
Робин Стюарт повысил голос, стремясь привлечь внимание короля и сидевшего сзади О'Лайам-Роу.
- О человеке, называющем себя Кроуфордом из Лаймонда, - с натугой выкрикнул Стюарт, и кровь потекла по его израненному лицу, когда задвигались мускулы, - я могу сообщить нечто такое, что следует знать всему двору. Принц Барроу будет моим свидетелем.
Их внимание он и в самом деле привлек, ибо разговоры на время прекратились и наступила тишина. Коннетабль решительно возвысил голос:
- Вы слишком много позволяете себе, сударь. Этот дворянин - герольд ее величества шотландской вдовствующей королевы. Вас не касается его персона.
- Не касается? Не касается?! Тогда это касается вас, монсеньор, касается короля и всех тех, кому не по нраву, когда их дурачат. Посмотрим, любимчик ли он семейства де Гизов или ряженый скоморох с языком, что у зазывалы. Спросите О'Лайам-Роу. Послушайте, что скажет принц Барроу! - завопил Робин Стюарт, окончательно выйдя из себя. - Слушайте, слушайте!
Рядом с ним непостижимым образом, словно китайский болванчик из коробки, возникло доброе овальное лицо О'Лайам-Роу. Взглянув на арену, принц заявил:
- Боженька ж ты мой! Что же мне говорить-то? Единственный, о ком я хоть что-то знал, был Тади Бой Баллах, которому грозит петля за убийство кучи народу, а второй наш обвиняемый оказался чистым-чистым, как свежевыпавший снег. Лаймонд? Я познакомился с ним в Лондоне. Больше об этом парне мне ничего не известно.
Так одно дуновение, долетевшее из Ирландии, разрушило все надежды Стюарта отомстить. Мгновение он невидящим взором смотрел в пылающее, исполненное решимости лицо О'Лайам-Роу и уже был готов выдать Лаймонда, невзирая на то, что слова его будут встречены насмешкой и недоверием и О'Лайам-Роу в конце концов опровергнет их. Тяжело дыша, лучник с трудом преодолевал себя: звучали слова перевода, и он сознавал, что внимание публики ослабевает. Король, чей взгляд нетерпеливо устремился на арену, к козлу, спросил:
- Eh bien, monsieur?
Стюарт открыл рот, но коннетабль коротко бросил:
- Бог мой, да уведите же его! Он теряет рассудок. Кто в здравом уме поднял бы меч на человека, только что спасшего ему жизнь?
Король спросил:
- Он поступил так?
В тот же момент Стюарт воскликнул:
- Я смог бы справиться со зверем сам! Черт бы меня побрал, очень мне нужен был этот расфуфыренный фигляр!
Лоб короля разгладился.
- Он украл у тебя внимание публики, не так ли? И получил по заслугам, понимаю. Вниз!
Стюарт кричал, когда его уводили. Он позволил привезти себя во Францию по двум причинам: чтобы привлечь к ответу лорда д'Обиньи и разоблачить Лаймонда как Тади Боя. Благодаря королю лорд д'Обиньи все еще оставался на свободе. А вследствие этого Робин Стюарт лишился единственного верного свидетеля против Лаймонда.
О'Лайам-Роу хотел разоблачить и унизить Лаймонда, но принцу не хватило характера, чтобы заставить его страдать за чужие грехи. А Робину Стюарту хватило бы. До того как его колесуют, остается около недели. И перед смертью или даже после нее Робин Стюарт добьется, чтобы Тади Бой Баллах тоже пострадал.
Позже, в этот же день, легкокрылая молва принесла Лаймонду эти вести, но улетела от него ни с чем. Окончательный приговор Робину Стюарту не был для него тайной. Он означал, что происшествие у Тур-де-Миним и инсценированные кражи все еще связывали с именем Тади Боя Баллаха, существовали и доказательства, которые вряд ли можно было легко опровергнуть. Но если это и тревожило его, собеседники герольда в тот день ничего не заметили. На квартире, которую Лаймонд делил с двумя другими шотландцами, он радушно принимал посетителей, непринужденно расточая свое обаяние.
Больше ничего и не оставалось делать. Бросив столь небрежно жемчужину под копыта взбешенной свиньи, вдовствующая королева не только подвергла его опасности. Больше она не давала ему никаких поручений - он был свободен и, так как лишился запачканной табарды, был одет в свое обычное платье - но королева так успешно выставила своего герольда напоказ, что до наступления темноты он не мог встретиться ни с Абернаси, которого не видел с момента своего возвращения, ни с О'Лайам-Роу, которого в последний раз видел в Дьепе.
Черный Анжер, откуда когда-то управляли всей Англией, был переполнен французским двором и сопровождающими его: шотландцами, ирландцами, итальянцами, различными послами, чиновниками, курьерами, егерями, возничими и прочим штатом; священниками и врачами, юристами, лучниками и алебардщиками, музыкантами, пажами, конюхами, слугами, цирюльниками, церемониймейстерами, секретарями, сокольничими, артистами, проститутками и герольдами. В этом скоплении народа совершенно пропадали анжуйцы, которые тем не менее пытались извлечь всю возможную выгоду из ситуации, прежде чем истощатся запасы провианта и двор перейдет от этого пастбища к следующему.
Ночь была темная, узкие улочки, хоть и запруженные народом, освещались скупо, так что осторожный человек, избегая одетых в ливреи факелоносцев, имел возможность проскользнуть незамеченным. Лаймонд без каких-либо происшествий добрался до небольшого домика, снятого принцем Барроу, нашел черный ход и ставень, оказавшийся открытым, и пошел на звук голоса О'Лайам-Роу, обсуждавшего по-гэльски повадки слонов с кем-то еще - несомненно с Абернаси. Лаймонд без стука открыл дверь и вошел. О'Лайам-Роу, который всего лишь убивал время пустой болтовней, резко оборвал фразу, а темное, морщинистое лицо Арчи Абернаси, пришедшего сюда инкогнито - без тюрбана и восточных шелков, - расплылось в улыбке.
- Я так и знал, что вы сюда придете, - сказал Абернаси. - Выглядите гораздо лучше, чем в прошлый раз, когда мы виделись… Неплохим ударом вы повалили хряка… Проблема в том, чтобы найти улики против паршивца д'Обиньи, я правильно понял?
- Да, верно, Арчи. Я хотел повидать тебя, и через минуту скажу зачем. Филим…
- Думаете, он снова попытается навредить девчонке? Не совсем же он рехнулся, - перебил Абернаси, которому непременно хотелось прояснить этот вопрос.
- Каждый из нас, - терпеливо объяснил Лаймонд, - сходит с ума по-своему. Но что правда, то правда: человек, который топит корабли, заставляет стадо слонов бежать в панике, сметая все на своем пути, сбивает с ног кавалькаду всадников, возможно, менее уравновешен, чем прочие. Лорд д'Обиньи, если это еще не приходило тебе в голову, слегка глуповат, хотя выглядит человеком утонченным и культурным. Он много лет роскошно жил за счет славы своих предков, пока совсем недавно не пришел к выводу, что быть близким другом французского короля - значит иметь возможность стать маршалом Франции, как Бернар, или регентом Шотландии, как Стюарт, герцог Олбани. Когда, взойдя на престол, Генрих освободил его из тюрьмы, д'Обиньи явился занять в истории место, подобающее человеку, стоящему позади трона, около трона - во всяком случае очень близко к трону. Но вместо этого он всего лишь вошел в круг старых дорогих друзей Валуа, которых Генрих избавил от немилости своего отца. К тому же существовал еще более тесный круг, в котором находилась любовница короля, королева, коннетабль, де Гизы, Сент-Андре. У лорда д'Обиньи не было перспектив сделаться величайшим человеком в Европе.