- Убирайтесь! - прокричал через дверь трактирщик.
- Откройте! - загремел мужской голос снаружи.
И при звуке этого голоса, жесткого, властного, непреклонного, голоса с каким-то металлическим оттенком, четыре разбойника задрожали. Хозяин харчевни покачнулся, будто его ударили в грудь, и провел рукой по лбу, утирая выступивший на нем холодный пот.
- Ох, - прошептал он, - ох, что это на меня накатило? Какая ужасная слабость… Нет-нет, - собрав все силы, закричал он, - я вам не открою!
За дверью не раздалось никакого нового звука: только шум дождя и вой ветра. Но через одну-две минуты четыре бандита с изумлением увидели, как трактирщик, действуя, подобно автомату, дрожащими руками отпирает одну за другой все задвижки. Когда он приступил к висячему замку, стараясь побыстрее повернуть ключ, все четверо в один голос заорали:
- Вот черт! Да не открывайте же!
- Я не открываю… - бормотал, продолжая орудовать ключом и стуча зубами, трактирщик. - Я не хочу открывать…
В то же время с грохотом упала железная полоса, замок со щелчком открылся, дверь распахнулась. Вошли двое мужчин, с которых ручьями текла вода. Четверо бандитов, не сговариваясь, сделали выпад и замахнулись кинжалами, сопровождая свои действия страшными проклятиями. Тот из новоприбывших, кто зашел первым, не обращая на них никакого внимания, первым делом скинул мокрый насквозь плащ и только после этого взглянул в их сторону. Они внезапно остановились в нелепых позах. Тогда вошедший протянул к ним руку… и они стали пятиться назад. Разбойники побледнели, они не могли больше вымолвить ни слова, их удерживало на месте какое-то им самим непонятное оцепенение… Тем временем незнакомец опустил руку и, отвернувшись от безмолвных бродяг, сказал хозяину:
- Комнату для меня и место в конюшне для моей лошади. Иди, ничего не бойся. Тебе хорошо заплатят.
- Черт побери! - вымолвил наконец Буракан. - Да этот тип будет посильнее самого императора Карла.
- Это не человек, - прошептал Страпафар. - Это вампир, вышедший из могилы. Видел его физиономию? Я готов поклясться, что под этой кожей давно не было ни капли крови!
- Господа, - предложил Тринкмаль. - Пока суд да дело, давайте доедать жаркое.
Бандиты уселись за свой шаткий столик, пододвинутый к огню очага.
- Господа, - снова заговорил Тринкмаль, - господа, мне кажется, только что мы пережили небывалый испуг. Так вот, господа, мне кажется, что, будь с нами один человек, хорошо вам известный, мы бы не побоялись никакого вампира.
- Ага! - воскликнул Страпафар. - Ага, я знаю, о ком идет речь! Это точно, с ним бы я не устрашился ни бога, ни дьявола! А без него как-то теряешься, даже наша честь, и то…
- Porco Dio! - перебил его Корподьябль. - Не говори! Когда он идет впереди нас, когда его шпага сверкает на солнце, какой враг может нам сопротивляться? А с тех пор, как он оставил нас, лично я - как тело без души…
- Он-то и впрямь будет посильнее императора Карла! - талдычил о своем Буракан.
- Да он просто король в любой битве! - с восхищением отметил Страпафар.
- Эх, что там говорить, не человек, а гром небесный! - подхватил Корподьябль.
- Одним словом, Руаяль де Боревер, - подытожил обсуждение Тринкмаль.
И все четверо сняли шляпы. В этот момент снова раздался грохот - кто-то опять стучал в дверь, и чей-то голос снаружи опять требовал:
"Откройте!"
IV. Еще один неизвестный
- Не открывайте!!! - снова, как пять минут назад, завопили в один голос разбойники, вскакивая со своих мест.
- Да не открою, не открою, - принялся успокаивать их хозяин, - на этот раз голос хоть и грубый, но человеческий… Убирайтесь ко всем чертям, кем бы вы ни были! - прокричал он, обращаясь к незнакомцу за дверью.
Стук стал еще сильнее, дверь сотрясалась под ударами. Казалось, у нового гостя вместо кулака был железный молот. Из-за двери слышался глухой поток проклятий и ругательств, не менее крепких, чем удары, сотрясавшие дверь.
- Dio-sapone, la madona lavandaia! - прогремел Корподьябль. - Если малютка Флориза подъедет в этот самый момент, а сеньор Сент-Андре свистнет в свисток, нам будет трудновато сделать свое дело!
- Ага! На этот раз он прав, рохля пьемонтский! Надо бы нам избавиться от этого бешеного, пока не появилась малышка!
- Откроем сами! - решил Тринкмаль. - Господа, будем действовать тихо, пусть за нас говорят кинжалы. Вперед!
- Ага! Forwertz!
Не успел трактирщик и глазом моргнуть, как все засовы были сняты, замки отперты, железная полоса вырвана с корнем. Дверь снова распахнулась, и, вместе с порывом ветра, загасившим прикрепленный к стене факел, в комнату ворвался еще один незнакомец. Четыре кинжала сверкнули во тьме… В то же самое мгновение раздался грозный рык, за ним последовали четыре вопля… Четыре бандита в беспорядке отступили, да что там отступили, они попросту разлетелись в разные стороны! Корподьябль выплюнул два сломанных зуба. Тринкмаль судорожно хватал воздух открытым ртом, стараясь вновь обрести дыхание, потому что был полузадушен. Страпафар поднимался с пола, потирая бока. Буракан кашлял, расправляя вмятую в позвоночник грудь.
- Вот это удары! - воскликнул Страпафар.
- Только он один способен, - прошепелявил, утирая кровь с губы, Корподьябль, - за раз выбить челюсть!
- Руаяль де Боревер! - проревел Тринкмаль.
- Он самый, мои ягнятки! Страпафар и Буракан, живо помогите моему старичку Брабану спуститься с лошади и притащите его сюда, ко мне! Корподьябль, огня! Тринкмаль, запри дверь!
Разбойники засуетились, выполняя приказы. Молодой человек, не снимая мокрого плаща, прошел прямо к накрытому столу, схватил бурдюк с вином, сделал солидный глоток, потом злобно и презрительно швырнул бурдюк в угол, вытер тыльной стороной кисти рот и обратил налитые кровью глаза и зверскую физиономию к трактирщику.
- Эй ты! - взревел бандит. - Что это еще за дрянь? А ну, вина! Хорошего, черт тебя побери! Ах ты, дьявольское отродье! Тебе бы следовало отрезать уши к чертям собачьим! А вы, жалкие ублюдки, сброд из сброда! Вы у меня сейчас узнаете, как не впускать в дом Руаяля де Боревера! Чтобы он скулил под дверью, словно паршивый пес!
- Капитан! - смиренно произнес Тринкмаль. - Мы же не знали…
- Обязаны знать, когда речь идет обо мне! - проревел молодой негодяй, изо всех сил вонзая в столешницу кинжал.
Тринкмаль поклонился ему до земли. Корподьябль, Страпафар и Буракан почтительно, с немым восхищением наблюдали за происходящим.
- Трактирщик! Комнату! Лучшую постель! И вина! Самого лучшего, какое найдется в твоем чертовом погребе. А вы - чего стоите, болваны? Мой бедняга Брабан вот-вот отдаст концы, держите, держите же его! Чертово семя!
Старый Брабан, которого только что полуввели, полувнесли в комнату, действительно потерял сознание. Четверо бандитов подхватили раненого и двинулись вперед. Дрожащий трактирщик указывал дорогу. Умирающего уложили на кровать в одной из комнат второго этажа, после чего хозяин харчевни побежал в погреб за вином.
- Теперь катитесь вниз, мои ягнятки! - буркнул Руаяль. - Подождете меня там, нам надо поговорить. - И, когда бандиты на цыпочках вышли, обратился к умирающему. - Эй! Брабан! Старина Брабан, ты слышишь меня?
Раненый лежал на спине с полуоткрытым ртом и закатившимися глазами. Руаяль некоторое время молча рассматривал его бледное лицо, седые волосы, смоченные выступившим на висках предсмертным потом, глубокие морщины, каждая из которых была, вполне возможно, прорезана мыслью о злодеянии… Потому что умирающий был настоящим бандитом: он грабил, он убивал…
"Я обязан ему жизнью, - подумал Руаяль де Боревер. - Он был мне отцом все эти годы…"
Внезапно он задрожал, острые белые зубы приоткрылись в хищной и, одновременно, горькой усмешке.
- Отец! - сказал он вслух. - Да был ли у меня вообще хоть какой-нибудь отец?
В эту минуту в оставшуюся приоткрытой дверь заглянул чрезвычайно бледный, похожий на привидение человек. Это был никому не известный путешественник, появившийся в харчевне первым.
Что за любопытство двигало им? Зачем ему нужно было подглядывать и подслушивать?
- Эй! - продолжал между тем Руаяль. - Славный мой старичок, откликнись! Это ты всегда был мне самым настоящим отцом! Слушай меня, ради всего святого! Ответь! Хочешь пить?
Руаяль схватил из рук подбежавшего как раз вовремя и тут же унесшего ноги трактирщика бутылку и засунул горлышко в полуоткрытый рот умирающего. Брабан, как ему показалось, немножко ожил.
- Он приходит в себя! - прошептал молодой человек.
Брабан сделал над собой героическое усилие и улыбнулся.
- Да, мой мальчик, прихожу, но только затем, чтобы скоро уйти обратно…
- Нет, адом тебя заклинаю! Я не хочу! Ты не умрешь!
- Тра-та-та… Сегодня я, завтра ты… Каждый из нас умрет, сынок…
Лицо Брабана исказилось - скорее от ярости, чем от боли. Но в момент, когда раненый произносил последние слова, его взгляд остановился на двери, и он увидел там, в проеме, нечто ужасающее, нечеловеческое, призрак, какой способен породить лишь воспаленный агонией мозг…
- Смерть! - пробормотал Брабан. - Вот и она! Там! Там! Посмотри!
Он с трудом приподнял руку и указал на дверь. Руаяль мгновенно обернулся, схватившись за кинжал. Но не увидел никого. Парень подскочил к двери, выглянул в коридор: темно, пусто, напротив - еще одна дверь, плотно закрытая.
- Никого там нет, - сказал Боревер, возвращаясь к постели умирающего. - Тебе привиделось.
- Привиделось? Ну, что ж… Значит, начинается бред… Никого нет… Но там же было что-то… был кто-то, да, кто-то… с лицом, белее, чем мел…
Голос раненого становился все более хриплым, он задыхался. Неосознанными движениями рук он будто пытался сдвинуть с груди тяжелый груз. И вдруг он расхохотался.
- Черт побери, что это я вижу на твоих глазах? Слезы? Не-ет, ты недостоин того, чтобы называться моим львенком, моим Руаялем де Боревером с сердцем твердым, как скала! Плакать?! С ума ты сошел, как я погляжу! О чем бы тебе плакать? Послушай, мальчик мой, ты должен быть твердым, не позволяй себе никакой слабости, пусть дураки плачут! А ты надейся только на свою руку и свою шпагу. Сражайся за свое место под солнцем кулаками, ногами, зубами, бей, кусайся, грабь, иначе тебя будут бить, кусать и грабить. Сердце? Что за дребедень! Прощай, я ухожу, малыш… Нет, послушай меня еще немножко до того, как я скажу последнее "прости"… Кто ты? Ты часто спрашивал меня об этом. Сейчас скажу. Я… Ох! Опять! Смерть! Вон она! Она смотрит на меня! Вон! Вон там… В дверях…
Руаяль де Боревер живо обернулся. И на этот раз в проеме двери было пусто. Он никого не увидел, выругался и снова склонился над умирающим.
- Послушай, - сказал молодой человек, - это просто обман зрения. Все дело в свете. Смотри! Больше ты не увидишь этой тени без кровинки в лице!
Руаяль резким движением загасил факел и отшвырнул его в сторону. В комнате разом стало темно.
- Как хорошо! - вздохнул Брабан. - Так мне легче подготовиться к вечной ночи…
- Я слушаю! - задыхаясь, напомнил Руаяль.
Агонизирующий старик на убогом ложе… Юноша, склоненный над ним… Грозный мрак вокруг… Вой ветра, рассказывающий о вещах, которых не понять людям… Да, все вместе представляло собой поистине чудовищную картину! А там, за дверью, еще кто-то! Умирающий ясно видел его! И этот "кто-то" - незнакомец, который неизвестно какой таинственной силой, так, словно он умел, но сейчас почему-то не захотел проходить сквозь стены, заставил трактирщика распахнуть перед собой дверь…
Брабан хрипел. Мысли жужжащим роем кружились у него в голове, память уже отказывала.
- Знаешь, кому я должен был отнести тебя, когда взял младенцем у матери, тебя, маленького львенка - еще совсем без когтей?
- Разве ты должен был кому-то передать меня?
- Да… Да… Угадай… Нет? Не можешь? Вот кому - палачу!
Руаяль в темноте задрожал от ужаса. Незнакомец за дверью жадно прислушивался.
- А почему? Зачем тебе надо было передать меня палачу? - не веря своим ушам, спросил молодой человек.
- Почему? Зачем? Боже, он еще спрашивает почему? Ясно, спрашивает. Он же не знает… Ну, так знай: ты - сын ведьмы, сын одержимой, которую бросили в Тампль, потому что она самым злодейским образом приворожила и околдовала дофина Франции и принца Анри, герцога Орлеанского… Вот только ее колдовство удалось лишь наполовину, лишь против дофина: очень скоро он умер в Турноне, между тем, как Анри… Это он стал потом нашим королем Генрихом II, это он… Ах, черт побери! Ах, моя голова, у меня все внутри переворачивается, ах! Как я ослабел, сынок… Ах…
- Ну, говори же, говори, скажи мне, по крайней мере, как зовут мою мать! - закричал Руаяль.
- Твою мать? Ах, да, у тебя была мать… Там… В Тампле… Там, в темнице ты родился… Под землей… Ох… Я… Прощай… Дай руку… Ох… Умираю… Вон она - эта кляча с косой… Нет… Нет…
Старик судорожно перебирал руками по одеялу, последние содрогания сотрясали его бедное тело, он, как мог, сопротивлялся смерти. В углах губ умирающего показались капельки кровавой пены.
- Я не хочу! - снова закричал Руаяль. - Не хочу, чтобы ты умирал! Не хочу!
- Помни, - прохрипел Брабан, собирая последние силы. - Помни о том, кто убил меня!
- Он сам умрет от моей руки! - проскрипел зубами юноша. - Клянусь! Нострадамус! Так ведь ты сказал?
- Вот он! - душераздирающе вскрикнул старик и, приподнявшись, в последнем содрогании попытался оттолкнуть от себя адское видение. Потом упал на подушки бездыханный.
Комнату залил свет. С глухим рычанием готового к нападению льва Руаяль, повинуясь крику Брабана, в третий раз повернулся к двери - и на этот раз увидел ЕГО: на пороге стоял человек без кровинки в лице и с факелом в руке.
- Нострадамус! - взревел Боревер. - Это ты - Нострадамус!
- Да, я, - с ужасающим спокойствием ответил вошедший.
- Сейчас ты ко всем чертям подохнешь, сволочь! И я похороню тебя вместе с моим бедным Брабаном, чтобы ты во веки веков чувствовал, как он тебя ненавидит!
Боревер резким жестом вытащил кинжал из ножен и кинулся к Нострадамусу.
Тот и пальцем не пошевелил. И сказал все таким же чудовищно спокойным голосом:
- Ты не убьешь меня. Да, не убьешь. Потому что я знаю то, о чем хотел рассказать тебе этот человек, когда смерть навеки сковала его губы. Я знаю, кто твоя мать.
Рука Боревера невольно опустилась. Путешественник некоторое время молча рассматривал молодого человека с каким-то мрачным любопытством, потом отвернулся, словно один только вид Боревера возбуждал в нем неугасающую боль.
- Ты правда это знаешь? - буркнул Руаяль.
- Ты родился в темнице тюрьмы Тампль, - продолжил Нострадамус. - Мне известна вся история твоей матери. По какой иронии судьбы ты оказался этой ночью в той самой харчевне, где я сам вынужден был искать пристанища во время страшной бури? Нет, это не ирония судьбы, это, наверное, силы небесные привели меня сюда именно сегодня. Итак, ты меня не убьешь…
Боревер с несказанным удивлением изучал бледнолицего человека, черты лица которого были в этот момент искажены страшным бешенством. Так бывает, когда смотришь на грозовые облака: восхищаешься величественным зрелищем, но не без испуга понимаешь, что вот-вот прогремит гром, небо расколет молния. Молнии сверкали в глазах Нострадамуса, а голос его действительно напоминал грозные раскаты отдаленного грома.
- Кто вы такой? - пролепетал молодой человек.
- Кто я? Тот, кто знает имя и историю твоей матери. Я скажу тебе имя и расскажу историю. И еще. Я тот, кто знает имя и историю твоего отца! - добавил Нострадамус с нескрываемой ненавистью.
- Моего отца! - выдохнул Руаяль.
- И его имя ты тоже узнаешь! Узнаешь его историю! Ты все еще хочешь убить меня?
- Нет! Нет! - скрипнув зубами, воскликнул юноша. - Я верю всему, что вы говорите. Я сделаю все так, как вы скажете. Но все-таки я не хочу, чтобы вы заблуждались: я ненавижу вас. Это вы убили моего старого Брабана. Это вы заставили меня впервые в жизни отступить. Вы ненавистны и отвратительны мне! Когда у меня отпадет нужда в вас, я вас прикончу.
- Отлично! - ответил Нострадамус, и в голосе его прозвучало странное удовлетворение. - Ты таков, на какого я и не смел надеяться. Что ж, увидимся в Париже.
- Где именно? - быстро спросил Руаяль.
- Не беспокойся об этом. Я сумею тебя отыскать. До свидания, молодой человек. Ты спрашивал, кто я такой? Теперь могу ответить. Я - олицетворение духа мести, начертанной в книге судьбы. Для тебя я - олицетворение Рока. Я тот, кто пришел из глубин неизведанного, чтобы, взяв тебя за руку, отвести туда, где свершится твоя судьба. И два слова напоследок: ты беден, ты нищий, ты оборванец… Хочешь золота?
Не дожидаясь ответа, Нострадамус схватил юношу за руку и потянул за собой. Войдя в комнату напротив, он отпустил его и быстро откинул крышку стоявшего там сундука, в каких в те времена перевозили одежду. Но никаких вещей там не оказалось. Сундук был доверху набит драгоценными камнями и золотыми монетами. Разбойник, который ежедневно рисковал жизнью ради нескольких жалких экю, побледнел. А Нострадамус, загадочно улыбнувшись, сказал:
- Бери сколько хочешь. Сколько тебе надо. Пожелаешь, можешь забрать все.
Руаяль де Боревер встряхнулся, как собака, вылезшая из воды.
- У меня есть кое-что получше вашего золота! - процедил он сквозь зубы. - У меня есть кое-что получше ваших зеленоглазых изумрудов, хоть они, конечно, и околдовывают. У меня есть кое-что получше алмазов, которыми вы меня искушаете.
- И что же это? - спросил Нострадамус с прежней таинственной улыбкой.
Руаяль молниеносным движением занес кинжал и с размаху вонзил его в стол. Сталь клинка, углубившегося в столешницу на целый дюйм, тонко запела.
- Вот! - сказал бандит.
И бросил на Нострадамуса кровожадный взгляд.
- Оставляю вам этот кинжал, - продолжал он хрипло. - Заберу его, чтобы убить вас, когда придет время. Прощайте. Поскольку нам нужно будет свидеться, приходите во Двор Чудес и спросите там, кто храбрее всех, кому нет равных в Птит-Фламб, кто ловчее орудует шпагой, кого великий прево, сам мессир де Роншероль, поклялся поймать собственноручно… Всякий назовет меня!
При имени Роншероля Нострадамус содрогнулся.
- Отлично, - произнес он сурово, и голос его прозвучал, как бьющий тревогу набат. - Так как же твое имя?
- Руаяль де Боревер! - гордо ответил молодой человек.
И вышел. Вернувшись к себе в комнату, он приблизился к телу Брабана, взял его руку.
- Можешь спать спокойно, - тихо сказал он. - Все решено. Я поклялся, что этот человек умрет от моей руки. Но поскольку ты не успел сказать мне то, что собирался, прежде чем уйти, и поскольку он знает то, что ты сам собирался сказать мне, придется немножко потерпеть…
В эту минуту за окном пронзительно заверещал свисток. Руаяль вздрогнул.
Нострадамус загасил факел и уселся на стоящий рядом с открытым сундуком табурет, облокотившись на стол. По его телу пробегала судорога. Ужасные, дикие проклятия рождались в его душе и готовы были сорваться с губ. Он тщетно старался успокоиться.