Съ самаго начала обществъ народъ находился въ зависимости отъ богатыхъ классовъ, слѣдовательно, подчинялся имъ въ умственномъ и нравственномъ отношеніи, и это зависимое положеніе оставило на немъ глубокіе слѣды. Революція 89 разбила эту іерархію; народъ почувствовалъ свою независимость и созналъ себя. Но ему до сихъ поръ еще трудно отдѣлаться отъ привычки во всемъ уступать этимъ людямъ. Понятіе, которое народъ составилъ себѣ о томъ, что называется политической способностію, крайне ошибочно и односторонне. Онъ ставитъ выше другихъ смертныхъ тѣхъ, кто въ старину были его господами, кто теперь сохранилъ надъ нимъ привиллегію занимать профессіи, имянуемыя либеральными, хотя давно бы пора лишить ихъ этого названія. Прибавьте къ этому зависть, которую чувствуетъ всякій простолюдинъ къ тѣмъ изъ своихъ собратьевъ, которымъ удалось возвыситься надъ своей средой.
Послѣ этого нѣтъ ничего удивительнаго, если народъ, не смотря на перемѣну въ образѣ жизни, не смотря на то, что преобразовались и его сознаніе, и основныя идеи, которыми онъ руководствуется, все еще сохранилъ привычку къ самоотверженію. Нравы, какъ и языкъ, не мѣняются съ перемѣною религіи, законовъ и права. Мы еще долго будемъ другъ для друга милостивыми государями и всепокорнѣйшими слугами, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы на самомъ дѣлѣ существовали господа и слуги.
Оставимъ же въ сторонѣ обожаніе, колѣнопреклоненіе и всякое суевѣріе, и постараемся на основаніи идей и фактовъ опредѣлить, какова въ самомъ дѣлѣ политическая способность рабочихъ классовъ сравнительно съ классомъ буржуазіи, и въ чемъ состоитъ ихъ будущее значеніе.
Здѣсь слѣдуетъ замѣтить, что способность, когда дѣло идетъ о гражданинѣ, бываетъ двухъ родовъ: способность законная и способность дѣйствительная; первая дается закономъ и предполагаетъ вторую, потому что невозможно, чтобы какой нибудь законодатель призналъ право за людьми, которыхъ считаетъ отъ природы неспособными пользоваться имъ. Напримѣръ до 1848, чтобы быть избирателемъ, нужно было платить 200 франковъ прямыхъ налоговъ. Стало быть, тогда считали собственность гарантіею дѣйствительной способности. Вслѣдствіе этого 250,000 или 300,000 человѣкъ, платящихъ 200 и болѣе франковъ, признавались единственными людьми, способными наблюдать за дѣйствіями правительства и направлять его политику. Это очевидная ложь, такъ какъ ничто не доказываетъ, чтобы между тогдашними избирателями не было, и даже въ большомъ количествѣ, людей, по природѣ неспособныхъ, несмотря на вносимые ими подати, точно также, какъ ничто не доказываетъ, чтобы внѣ этого круга между столькими милліонами гражданъ не нашлось множества способныхъ людей.
1848 годъ, такъ сказать, перевернулъ эту систему введеніемъ всеобщей и прямой подачи голосовъ, безъ всякаго ценза. Этой простой реформой все народонаселеніе мужскаго пола, достигшее 21 года, родившееся во Франціи и имѣющее въ ней осѣдлость, признано закономъ – политически правоспособнымъ. Правительство еще разъ предположило, что право избирателя и извѣстная степень политической способности нераздѣльно связаны съ званіемъ мущины и гражданина. Но это очевидно новая фикція. Почему право избирательства должно быть скорѣе преимуществомъ гражданства, возраста, пола и мѣста жительства, чѣмъ привиллегіей собственности? Достоинство избирателя въ нашемъ демократическомъ обществѣ соотвѣтствуетъ дворянскому достоинству феодальныхъ временъ. Какимъ образомъ можетъ оно быть раздаваемо безъ разбору всѣмъ и каждому, когда дворянство давалось лишь немногимъ? Здѣсь умѣстно сказать, что всякое достоинство, какъ скоро оно принадлежитъ всѣмъ, теряетъ свое значеніе, и что то, что принадлежитъ всѣмъ, въ сущности не принадлежитъ никому. Впрочемъ самый опытъ уже доказалъ справедливость моихъ словъ: чѣмъ болѣе распространяется избирательное право, тѣмъ менѣе придаютъ ему значенія. Доказательствомъ этого служитъ число отказывающихся участвовать въ баллотировкѣ; ихъ было 36 на 100 въ 1857 и 25 на 100 въ 1863. Нѣтъ сомнѣнія, что наши десять милліоновъ избирателей какъ по уму, такъ и по характеру стоятъ несравненно ниже 300,000 цензовыхъ Іюльской монархіи.
И такъ, разъ принявъ на себя обязанность разсмотрѣть политическую способность съ исторической и философской точки зрѣнія, мы должны, волей, неволей, оставить факціи, и обратиться къ дѣйствительной способности. Мы ею одной и займемся.
Для признанія какого нибудь лица, корпораціи или общества политически способными, нужно, чтобы они удовлетворяли тремъ условіямъ:
1) Чтобы данное лицо или общество сознавало себя, то есть понимало свое достоинство, знало себѣ цѣну, мѣсто занимаемое имъ въ обществѣ, роль, которую оно въ немъ играетъ, должность, которую оно можетъ занимать, интересы, которые оно представляетъ или олицетворяетъ.
2) Какъ результатъ этого самопознанія, лицо или общество должно проводить свою идею, т. е. должно умѣть заявить ее, выразить словами, объяснить ея смыслъ, принципъ, послѣдствія, доказать ея основаніе.
3) Оно должно, въ случаѣ надобности и по требованію обстоятельствъ, дѣлать практическіе выводы изъ той основной идеи, которую оно исповѣдуетъ.
Замѣтьте, что здѣсь нельзя ничего ни сбавить, ни прибавить. Одни люди чувствуютъ живѣе другихъ, сильнѣе сознаютъ себя, быстрѣе схватываютъ мысль и съ большимъ умѣньемъ и энергіею выражаютъ ее, чѣмъ другіе, или обладаютъ такою силою творчества, какой рѣдко достигаютъ и самые сильные умы. Эти различія въ интензивности сознавательной способности, мысли и примѣненіи ея, составляютъ степень таланта, но не сущность самой способности. Такимъ образомъ, всякій вѣрующій во Христа, исповѣдующій догматы его религіи и слѣдующій ея уставамъ, есть христіанинъ и потому способенъ достичь вѣчнаго блаженства; но это нисколько не мѣшаетъ тому, чтобы между христіанами были книжники и люди неученые, аскеты и малодушные.
Такимъ же образомъ и политическая способность не выражаетъ собою особой способности къ управленію государственными дѣлами, къ той или другой общественной должности; она не выражаетъ исключительной преданности гражданству. Все это, повторяю, дѣло таланта и спеціальности: подъ политическою способностью гражданина, часто молчаливаго, сдержаннаго, не имѣющаго общественной должности, я разумѣю нѣчто совершенно иное. Обладать политическою способностью значитъ сознавать себя членомъ общества, быть солидарнымъ съ выражаемой имъ идеею и стремиться къ ея осуществленію. Всякій, обладающій этими тремя условіями – политически способенъ. Такъ, всѣ мы сознаемъ себя французами; мы вѣримъ въ какую нибудь конституцію, въ предназначеніе нашей страны, и для этихъ цѣлей поддерживаемъ своими напутствіями и голосами ту политику, которая, по нашему мнѣнію, всего вѣрнѣе выражаетъ наше чувство и всего лучше служитъ нашимъ убѣжденіямъ. Чувство патріотизма можетъ быть въ каждомъ изъ насъ болѣе или менѣе развито; но сущность его одна и таже; отсутствіе его всегда уродство. Словомъ, мы обладаемъ сознаніемъ, идеей и стремимся къ ихъ осуществленію.
Такъ, вся задача политической способности рабочаго класса какъ и средняго сословія и какъ нѣкогда дворянства выражается слѣдующимъ: –
1) достигъ‑ли рабочій классъ, съ точки зрѣнія своихъ отношеній къ обществу и государству, самосознанія? отличается‑ли онъ, какъ лицо юридическое, нравственное и свободное, отъ средняго сословія? отдѣляетъ‑ли онъ свои интересы отъ интересовъ буржуазіи, и хочетъ‑ли онъ не смѣшиваться съ нею? –
2) имѣетъ‑ли рабочій классъ какую нибудь идею, т. е. создалъ‑ли онъ себѣ понятіе о своемъ положеніи? знаетъ‑ли онъ законы, условія и формулы своего существованія? предвидитъ‑ли онъ свое предназначеніе, свою цѣль? понимаетъ‑ли онъ свое отношеніе къ государству, націи и міровому порядку? –
3) наконецъ, въ состояніи‑ли рабочій классъ вывести изъ своей идеи по отношенію къ организаціи общества свои собственныя, практическія заключенія, и въ состояніи‑ли онъ, въ случаѣ упадка или отступленія буржуазіи, имѣя въ своихъ рукахъ власть, создать и развить новый политическій порядокъ вещей?
Вотъ что такое политическая способность. Само собой понятно, что мы говоримъ только о дѣйствительной способности, способности коллективной, порождаемой самой природой и обществомъ, и проистекающей изъ умственнаго развитія человѣчества; способности, которою, не смотря на неравенство таланта и сознанія, обладаютъ въ одинаковой степени всѣ индивидуумы и которая не можетъ сдѣлаться ничьей привиллегіей; способности, встрѣчающейся во всѣхъ религіозныхъ общинахъ, сектахъ, корпораціяхъ, кастахъ, партіяхъ, государствахъ, національностяхъ и т. д.; способности, которую не можетъ создать законодатель, но которую онъ обязанъ отыскивать и которую онъ во всякомъ случаѣ всегда предполагаетъ. Согласно этому опредѣленію политической способности, я отвѣчу относительно рабочаго класса и независимо отъ всѣхъ оплошностей и бараньихъ манифестацій, которыя мы видимъ къ сожалѣнію ежедневно:
На первый вопросъ: Да, рабочій классъ сознаетъ себя, и мы можемъ даже опредѣлить, съ какихъ поръ онъ пришелъ къ этому самосознанію, а именно съ 1848 года.
На второй вопросъ: Да, рабочій классъ обладаетъ идеею, соотвѣтствующею его самосознанію, и идея эта находится въ прямомъ противорѣчіи съ идеею буржуазіи; можно только сказать, но она не была еще вполнѣ выяснена ему, и онъ еще не преслѣдовалъ ее во всѣхъ ея послѣдствіяхъ и не успѣлъ сформулировать ее.
На третій вопросъ, относительно политическихъ примѣненій этой идеи, я скажу: Нѣтъ, рабочій классъ, увѣренный въ себѣ и уже въ половину понявшій принципы, составляющіе новое вѣрованіе, еще не пришелъ къ тѣмъ общимъ практическимъ выводамъ, къ которымъ они приводятъ; у него еще нѣтъ собственной политики: доказательствомъ этому служитъ его подача голосовъ за одно съ буржуазіею и разные политическіе предразсудки, которыхъ онъ придерживается.
Скажемъ безъ школьнаго фразерства, что рабочій классъ только что еще вступаетъ въ политическую жизнь: благодаря принятой имъ иниціативѣ и своему численному превосходству, онъ перемѣстилъ центръ тяжести политическаго міра и встревожилъ экономическій порядокъ; но вслѣдствіе хаоса въ понятіяхъ его, а, главное, вслѣдствіе правительственнаго фантазерства, перешедшаго къ нему отъ буржуазіи, находящейся in extremis, онъ не съумѣлъ еще утвердить свое преобладаніе, отсрочилъ свое освобожденіе и до нѣкоторой степени скомпрометировалъ свою будущность.
ГЛАВА II.
Чѣмъ отличается рабочій классъ съ 1789 года отъ буржуазіи и какъ, поэтому, онъ дошелъ до самосознанія. – Развратъ буржуазной совѣсти.
Съ цѣлью лишить на дѣлѣ рабочій классъ той способности, которая была по праву признана за нимъ всеобщею подачею голосовъ, журналы, особенно журналы демократической оппозиціи, пустили въ ходъ самую грубую хитрость. Едва только вышелъ манифестъ шестидесяти, какъ вся пресса стала хоромъ протестовать противъ притязанія рабочихъ составить самостоятельное сословіе. Стали толковать докторальнымъ тономъ, благоговѣйно ссылаясь на оракуловъ революціи, что съ 89 года не существуетъ болѣе кастъ; что идея о представительствѣ рабочихъ стремится воскресить ихъ; что если раціонально допустить къ народному представительству простого рабочаго, какъ допускаютъ инженера, ученаго, адвоката, журналиста, то только съ условіемъ, чтобы этотъ рабочій былъ, подобно своимъ собратьямъ по законодательному корпусу, представителемъ цѣлаго общества, а не особаго класса; что иначе кандидатура такого рабочаго носила бы ретроградный и разъединяющій характеръ; что она пошла бы противъ правъ и вольностей 89 года и исказила бы публичное право, общественный порядокъ и нарушила бы общее спокойствіе, возбудивъ въ средѣ буржуазіи недовѣріе, страхъ и злобу. Недоставало еще, чтобы манифестъ шестидесяти, который по своему смыслу и выводамъ дѣйствительно клонился ко вреду оппозиціи, былъ принятъ за полицейскую продѣлку.
Авторы манифеста предвидѣли это обвиненіе своихъ противниковъ и протестовали заранѣе противъ клеветы; однако надо замѣтить, что ихъ оправданіе было не совсѣмъ удовлетворительно. Если бы они признали различіе сословій, то возбудили бы противъ себя политиковъ буржуазной партіи и сочли бы себя потерянными; въ случаѣ же отрицанія этого различія, ихъ спросили бы: къ чему же представительство отъ рабочаго класса? – Такова дилемма, которую я теперь намѣренъ разрѣшить.
Указывая на неудовольствіе буржуазіи, противники манифеста впадали въ противорѣчіе, сами того не замѣчая, и высказывали глубокую истину, которую манифесту слѣдовало заявить громогласно. Хотя въ наше время уже нѣтъ дворянства, а духовенство представляетъ собою только особый разрядъ чиновниковъ, но всѣ признаютъ охотно существованіе буржуазіи: можно ли отрицать дѣйствительность? На чемъ, въ такомъ случаѣ, основывалась бы система орлеанистовъ? Что такое была бы конституціонная монархія и парламентская политика? Чѣмъ бы объяснить тогда враждебное настроеніе извѣстнаго рода людей противъ всеобщей подачи голосовъ?… При всемъ томъ не хотятъ признать, что, кромѣ буржуазіи, существуетъ классъ рабочій; какъ объяснить подобную непослѣдовательность?
Въ тотъ самый 89 годъ, когда освящено было новое право и стали изчезать старые классы дворянства, духовенства и средняго сословія, классъ рабочій или пролетаріатъ отдѣлился отъ буржуазіи, какъ не отдѣлялся еще никогда, даже во времена феодальныя. Вотъ чего не замѣтили наши публицисты оппозиціи при всемъ своемъ обожаніи идей 89 года. Они не замѣтили что, до 89 года рабочій принадлежалъ къ корпораціи и цеху, какъ женщины, дѣти и слуги принадлежали къ семейству. Тогда, конечно, нельзя было предполагать отдѣльнаго существованія сословія рабочихъ, потому что классъ предпринимателей совмѣщалъ его въ себѣ. Но какъ съ 89 года корпораціи были уничтожены, a состояніе рабочихъ и хозяевъ не уравнялось, и не было ничего ни придумано, ни сдѣлано для распредѣленія капиталовъ, организаціи промышленности и правъ рабочаго народа, – то само собою установилось различіе между классомъ хозяевъ, владѣющихъ орудіями труда, капиталистовъ и крупныхъ собственниковъ, и сословіемъ простыхъ наемныхъ рабочихъ.
Отрицать теперь это различіе двухъ классовъ, значило бы болѣе, чѣмъ отрицать тотъ разрывъ, который произвелъ это различіе и былъ самъ по себѣ вопіющей несправедливостью. Это значило бы отрицать экономическую, политическую и гражданскую независимость рабочаго – единственное вознагражденіе, которое онъ получилъ; это значило бы увѣрять, что свобода и равенство 89 года не были дарованы ему на тѣхъ же основаніяхъ, какъ и буржуазіи; слѣдовательно, это значило бы отрицать, что рабочій классъ, существуя при совершенно новыхъ условіяхъ, безъ солидарности съ буржуазіей, способенъ сознавать себя и заявлять свою волю; это значило бы наконецъ объявить, что рабочій классъ отъ природы лишенъ политической способности! Вотъ тутъ‑то и необходимо доказать дѣйствительность этого различія, потому что только оно придаетъ значеніе представительству рабочаго класса; иначе это представительство утрачиваетъ всякій смыслъ.
Какъ! Развѣ не правда, что, вопреки революціи 89 года или, вѣрнѣе, въ силу этой революціи, французское общество, состоявшее прежде изъ трехъ кастъ, раздѣляется теперь, послѣ ночи 4 августа, на два сословія: одно живетъ исключительно своимъ трудомъ, и ему на семейство, изъ четырехъ человѣкъ приходится круглымъ числомъ въ годъ менѣе 1250 фр. задѣльной платы (я принимаю сумму 1250 фр. на каждое семейство за приблизительно среднюю цифру всего дохода или производства націи); другое сословіе, даже когда трудится, живетъ не на счетъ своего труда; оно живетъ доходами съ своей собственности, съ своихъ капиталовъ, пенсій, акцій, должностей и привиллегій. На основаніи распредѣленія капиталовъ, работъ, привиллегій и производствъ, у насъ существуютъ, какъ и въ былое время, только на другихъ началахъ, двѣ категоріи гражданъ; въ просторѣчіи ихъ называютъ буржуазіею и чернью, капитализмомъ и наемщиною. Эти двѣ категоріи людей, которыя прежде были соединены и почти смѣшаны, благодаря феодальному покровительству, глубоко разъединены въ наше время, такъ что между ними остались только отношенія, опредѣленныя уставомъ о наймѣ и промышленности. И это неизгладимое разъединеніе составляетъ основаніе всей современной политики, общественной экономіи, промышленной организаціи, исторіи и даже литературы; только крайняя недобросовѣстность и тупоумное лицемѣріе могутъ отрицать эту истину.
Такъ какъ раздѣленіе современнаго общества на два класса – на наемныхъ тружениковъ и собственниковъ–капиталистовъ–подрядчиковъ – совершенно неоспоримо и слишкомъ очевидно, то слѣдствіемъ его было обстоятельство, которое никому не должно казаться удивительнымъ: возникъ вопросъ – порожденъ ли такой порядокъ вещей необходимостью или случаемъ? составляетъ ли онъ истинный результатъ революціи? можетъ ли онъ представить законныя основанія своего фактическаго существованія? Однимъ словомъ, не можетъ ли болѣе правильное приложеніе законовъ экономіи и справедливости уничтожить это опасное разъединеніе и слить оба новыя сословія въ одно, обладающее полнымъ равновѣсіемъ силъ?
Для философовъ этотъ вопросъ далеко не новость; но въ рабочихъ классахъ онъ долженъ былъ зародиться въ тотъ день, когда посредствомъ всеобщей подачи голосовъ политическая революція поставила ихъ въ уровень съ буржуазіею и заставила ихъ такимъ образомъ увидать противоположность между ихъ политическимъ господствомъ и соціальнымъ положеніемъ. Только въ такомъ случаѣ, предложивъ себѣ этотъ великій общественный и экономическій вопросъ, рабочіе классы могли дойти до самосознанія; они должны были бы сказать себѣ словами Апокалипсиса, что тотъ, кому принадлежитъ царство, долженъ пользоваться его выгодами: Dignus est accipere divitiam, et honorem, et gloriam; тогда они предъявили свои притязанія на представительство и на управленіе. Вотъ какъ въ послѣдніе 16 лѣтъ сословіе чернорабочихъ тружениковъ стало добиваться политическихъ правъ; и этимъ то французская демократія XIX вѣка отличается отъ всѣхъ прежнихъ демократій.
Манифестомъ своимъ шестдесятъ заняли то положеніе, которое дали имъ народная жизнь и общественное право; они высказали это отъ полноты своего рабочаго сознанія. Будучи убѣждены, что вопросъ можетъ и долженъ рѣшиться въ смыслѣ утвердительномъ, они умѣренно, но твердо указали на то, какъ долго обходили этотъ вопросъ и что настало время заняться рѣшеніемъ его. Не пускаясь въ изслѣдованіе того, практично ли такимъ путемъ требовать своего права и согласенъ ли такой образъ дѣйствій съ ихъ идеею, они предложили, въ знакъ желанія снова поднять этотъ вопросъ, представительство одного изъ рабочихъ; по ихъ мнѣнію, рабочій, по самому положенію своему, какъ рабочаго, будетъ лучше всѣхъ представлять интересы рабочаго сословія.