Я не обратил внимания на эти слова. Замеченные мною на юго-западе паруса вырастали и вырисовывались все яснее и яснее. Они принадлежали такой же шхуне, как и "Призрак", хотя, насколько я мог видеть, корпус судна был меньше. Шхуна, которая, покачиваясь, скользила нам навстречу, представляла красивое зрелище и, очевидно, должна была пройти совсем близко. Ветер быстро крепчал, и солнце, послав несколько мигающих лучей, скрылось. Море приняло тусклый свинцово-серый цвет, забурлило и начало взбрасывать к небу клочья белой пены. Шхуна прибавила ходу и глубже ныряла в волнах. Во время одного из порывов ветра вода плеснула через борт и хлынула на ближайшую часть палубы, заставив нескольких охотников поспешно поджать ноги.
- Это судно скоро пройдет мимо нас, - сказал я, помолчав. - Оно идет в обратную сторону и, вероятно, направляется в Сан-Франциско.
- Весьма возможно, - отозвался Ларсен и, отвернувшись от меня, закричал: - Кок! Эй, кок!
Томас Мэгридж вынырнул из камбуза.
- Где этот юнга? Скажите ему, что я его зову.
- Да, сэр, - и Томас Мэгридж, умчавшись на корму, исчез в другом люке около штурвала. Через секунду он снова показался на палубе, а за ним шел коренастый парень восемнадцати или девятнадцати лет, с мрачным и злобным выражением лица.
- Вот он, сэр, - сказал кок.
Но Ларсен, не обращая на него внимания, сразу повернулся к юнге.
- Как тебя зовут, юнга?
- Джордж Лич, сэр, - последовал угрюмый ответ; лицо юнги ясно показывало, что он догадывается, зачем его позвали.
- Совсем не ирландское имя, - буркнул капитан. - О'Тул или Мак-Карти гораздо больше подошло бы к твоей роже. А впрочем, у тебя, верно, со стороны матери был какой-нибудь ирландец в роду.
Молодой человек от обиды сжал кулаки, и кровь прилила к его шее.
- Ну, оставим это, - продолжал Вольф Ларсен. - У тебя могут быть веские причины забыть свое имя, и я от этого не стану хуже к тебе относиться, пока ты делаешь свое дело. Твой постоянный порт - Телеграф-Хилл. Это у тебя на лбу написано. Я вашего брата знаю. Вы там все упрямы как ослы и злы как черти. Но можешь быть спокоен, мы здесь тебя переделаем. Понял? Кстати, кто тебя сдал на службу?
- Мак-Криди и Свенсон.
- Сэр! - загремел капитан.
- Мак-Криди и Свенсон, сэр, - поправился юнга, и глаза его сердито сверкнули.
- Кто получил аванс?
- Они, сэр.
- Я так и думал. И тебе, верно, это доставило огромное удовольствие! Ты, верно, очень спешил в то время, так как узнал, что тобой интересуются кое-какие джентльмены.
В мгновение ока юнга преобразился в дикаря. Он пригнулся, словно для прыжка, на его лице отразилось бешенство, и он зарычал.
- Это вы…
- Что? - спросил Ларсен с необычайной мягкостью в голосе, как будто его одолело любопытство услышать невыговоренное слово.
Юнга колебался, но совладал со своей вспышкой.
- Ничего, сэр. Я беру свои слова назад.
- Ты показываешь мне, что я был прав. - Капитан произнес это с улыбкой удовлетворения. - Сколько тебе лет?
- Только что исполнилось шестнадцать, сэр.
- Врешь. Тебе больше восемнадцати. И то ты велик для своего возраста, и мускулы у тебя лошадиные. Собери свои пожитки и переходи на бак. Будешь матросом. Это повышение, понимаешь?
Не ожидая подтверждения со стороны юнги, капитан повернулся к матросу, который только что справился с печальной задачей зашивания трупа.
- Иогансен, ты что-нибудь смыслишь в навигации?
- Нет, сэр.
- Ну, не беда. Все равно, ты теперь будешь штурманом. Перенеси свои вещи в корму, на штурманскую койку.
- Есть, сэр, - весело ответил Иогансен, выступая вперед. Но прежний юнга все еще не трогался с места.
- Чего же ты ждешь? - спросил капитан.
- Я не подписывал условия на матроса, сэр, - был ответ. - Я подписывал на юнгу. И я не желаю быть матросом.
- Укладывайся и ступай на бак.
На этот раз приказ капитана звучал грозно и властно. Парень мрачно сверкнул глазами, но не двинулся с места.
Тут Вольф Ларсен показал свою чудовищную силу. Все произошло неожиданно, с быстротой молнии. Он сделал гигантский прыжок и ударил юнгу кулаком в живот. В тот же миг я почувствовал острую боль в области желудка, как будто ударили меня самого. Я упоминаю об этом, чтобы показать, как чувствительны были в это время мои нервы и как непривычны были для меня подобные грубые сцены. Юнга - весивший, кстати, не менее ста шестидесяти пяти фунтов - согнулся пополам. Его тело безжизненно повисло на кулаке Ларсена, словно мокрая тряпка на палке. Он был подброшен на воздух, описал короткую дугу и рухнул на палубу, ударившись о нее головой и плечами. Так он и остался лежать, корчась от боли.
- Ну как? - обратился Ларсен ко мне. - Вы приняли решение?
Я взглянул на приближавшуюся шхуну, которая уже почти поравнялась с нами; ее отделяло от нас не более двухсот ярдов. Это было стройное, изящное суденышко. Я различал крупный черный номер на одном из парусов и, по виденным мною раньше картинкам, сообразил, что это лоцманское судно.
- Что это за судно? - спросил я.
- Лоцманское судно, "Леди Майн", - угрюмо ответил Ларсен. - Оно доставило своих лоцманов и возвращается в Сан-Франциско. При таком ветре оно будет там через пять или шесть часов.
- Будьте добры дать им сигнал, чтобы я мог попасть на берег.
- Очень сожалею, но я уронил свою сигнальную книгу за борт, - ответил капитан, и в группе охотников послышался смех.
Секунду я колебался, глядя ему прямо в глаза. Я видел, как ужасно разделался он с юнгой, и знал, что меня, быть может, ожидает то же самое, если не худшее. Как я уже сказал, я колебался, но потом сделал то, что считаю самым смелым поступком в моей жизни. Я подбежал к борту и, размахивая руками, закричал:
- "Леди Майн", а-о! Возьмите меня на берег! Тысячу долларов за доставку на берег!
Я ждал и смотрел на двоих людей, стоявших у руля: один из них правил. Другой поднес к губам рупор. Я не поворачивал головы, хотя каждую секунду ожидал смертельного удара от человека-зверя, стоявшего за мной. Наконец, когда мне казалось, что прошли уже века, я не выдержал и оглянулся. Ларсен не тронулся с места. Он стоял в той же позе, слегка покачиваясь в такт кораблю и раскуривая новую сигару.
- В чем дело? Что-нибудь случилось? - раздался крик с "Леди Майн".
- Да! - благим матом заорал я. - Спасите, спасите! Тысячу долларов за доставку на берег!
- Мой экипаж слишком угостился водкой во Фриско! - крикнул вслед за мной Ларсен. - Вот этот, - он указал на меня пальцем, - видит уже чертенят и морских змей!
Человек на "Леди Майн" расхохотался в рупор. Лоцманское судно прошло мимо.
- Дайте ему нахлобучку от моего имени! - долетели прощальные слова, и оба человека помахали руками в знак приветствия.
В отчаянии я облокотился на перила, глядя, как стройная маленькая шхуна отделялась от нас все более широкой полосой холодной океанской воды. Она будет в Сан-Франциско через пять или шесть часов! У меня голова шла кругом и ком подступал к горлу. Курчавая волна ударилась о наш борт и соленой влагой брызнула мне на блузу. Ветер налетал свежими порывами, и "Призрак", сильно раскачиваясь, черпал воду подветренным бортом. Я слышал, как вода с шумом врывалась на палубу.
Когда немного спустя я оглянулся, то увидел юнгу, с трудом поднимавшегося на ноги. Лицо его было мертвенно-бледно и искажено сдерживаемой болью. Он выглядел совершенно больным.
- Ну, Лич, ты идешь на бак? - спросил капитан.
- Да, сэр, - последовал смиренный ответ.
- А ты? - вопрос относился ко мне.
- Я дам вам тысячу… - начал я, но капитан прервал меня.
- Брось это! Ты согласен приступить к обязанностям юнги? Или мне придется взяться за тебя?
Что мне оставалось делать? Дать себя зверски избить и, может быть, даже совсем укокошить - не имело смысла. Я твердо посмотрел в жестокие серые глаза. Они были словно из гранита, хотя в них отражалась живая человеческая душа. В глазах людей бывают видны их душевные движения, но эти глаза были мрачны и холодны и серы, как само море.
- Ну, что же?
- Да, - сказал я.
- Скажи: да, сэр.
- Да, сэр, - поправился я.
- Как тебя зовут?
- Ван Вейден, сэр.
- Имя?
- Гэмфри, сэр. Гэмфри ван Вейден.
- Возраст?
- Тридцать пять, сэр.
- Ладно. Пойди к коку, и пусть он тебе покажет, что делать.
Так состоялось мое невольное поступление на службу к Вольфу Ларсену: он был сильнее меня, вот и все. Тогда это казалось мне чем-то фантастическим. Эта история не кажется мне менее фантастической и теперь, когда я оглядываюсь назад. Она всегда будет представляться мне чем-то чудовищным и непостижимым, каким-то ужасным ночным кошмаром.
- Подожди.
Я послушно остановился на пути к камбузу.
- Иогансен, собери всех наверх. Теперь, когда у нас все выяснилось, справим похороны и освободим палубу от ненужного хлама.
Пока Иогансен собирал экипаж, двое матросов, по указаниям капитана, положили зашитый в холст труп на доску, служившую крышкой для люка. Вдоль обоих бортов на палубе лежали дном кверху маленькие лодки. Несколько матросов подняли доску с ее жуткой ношей и расположили на этих лодках, с подветренной стороны, так что ноги трупа высовывались за борт. К ним привязали принесенный коком мешок с углем.
Похороны на море представлялись мне всегда торжественным и внушающим благоговение событием, но эти похороны резко изменили мое мнение. Один из охотников, темноглазый маленький человечек, которого товарищи называли Смоком, рассказывал анекдоты, щедро сдобренные бранными и непристойными словами. Каждую минуту группа охотников разражалась хохотом, который напоминал хор волков или лай адских псов. Матросы, стуча сапогами, собрались на корме. Свободные от вахты и спавшие внизу протирали глаза и тихонько переговаривались. На их лицах было мрачное и озабоченное выражение. Очевидно, им мало улыбалось путешествие с таким капитаном, начавшееся к тому же при столь неблагоприятных предзнаменованиях. Время от времени они украдкой поглядывали на Вольфа Ларсена, и я видел, что они его побаиваются.
Капитан подошел к доске, и все обнажили головы. Я присматривался к ним - их было всего двадцать человек или двадцать два, считая рулевого и меня. Мое любопытство было извинительно, поскольку мне, по-видимому, предстояло на долгие недели или месяцы быть запертым с этими людьми в этом крошечном плавучем мире. Большинство матросов составляли англичане и скандинавы с тяжелыми, неподвижными лицами. Лица охотников, изборожденные следами игры необузданных страстей, были более энергичны и разнообразны. Удивительно, но я сразу же заметил, что в чертах Вольфа Ларсена не было ничего порочного. Глубокие борозды на его лице - это были линии решимости и силы воли. Лицо его скорее казалось дружелюбным и открытым, и это впечатление усиливалось тем, что он был гладко выбрит. Я никак не мог поверить - до ближайшего нового случая, - что это лицо того самого человека, который так обошелся с юнгой.
В тот миг, когда он открыл рот, чтобы заговорить, резкий порыв ветра налетел на шхуну и сильно накренил ее. Ветер свистел и пел в снастях. Некоторые из охотников тревожно поглядывали вверх. Подветренный борт, у которого лежал покойник, зарылся в море, и, когда шхуна выпрямилась, вода, перекатившись через палубу, обдала наши ноги до щиколотки. Внезапный ливень обрушился на нас, и каждая капля колола, как градом. Когда шквал пронесло, Вольф Ларсен заговорил:
- Я помню только часть похоронной службы. Она гласит: "И останки да будут опущены в воду". Так вот и опустите их.
Он умолк. Люди, державшие доску, были смущены; видимо, краткость церемонии их озадачила. Но капитан яростно накинулся на них:
- Поднимайте с этого конца, черт вас подери! Какого дьявола вы еще возитесь?
Конец доски был поспешно поднят, и покойник, словно выброшенная за борт собака, ногами вперед, соскользнул в море. Уголь, привязанный к ногам, потянул его вниз. Он исчез.
- Иогансен, - бодрым голосом обратился капитан к новому штурману, - раз уж все наверху, ты и оставь их здесь. Уберите марселя. Нас ожидает зюйд-ост. Возьмите-ка, кстати, рифы у кливера и грота.
Вмиг все на палубе пришло в движение. Иогансен выкрикивал слова команды, матросы тянули и травили всевозможные канаты, и все это было совершенно непонятно для меня, сухопутного человека. Но особенно поразило меня проявленное этими людьми бессердечие. Смерть человека была для них мелким эпизодом, который канул в воду вместе с зашитым в холст трупом и мешком угля, а корабль продолжал свой путь, и работа шла своим чередом. Никто не был огорчен. Охотники смеялись над каким-то свежим анекдотом Смока. Люди натягивали снасти, а двое полезли на мачту. Вольф Ларсен всматривался в облачное небо с наветренной стороны. А мертвец, позорно умерший, безобразно похороненный, уходил все дальше и дальше в глубину…
Тогда мне вдруг стала ясна жестокость и неумолимость моря. Жизнь показалась мишурой, дешевой забавой, чем-то диким и бессмысленным, каким-то бездушным метанием среди всяческой грязи. Я держался за перила и смотрел через пустынные, пенящиеся волны на туман, скрывавший Сан-Франциско и калифорнийский берег. Дождевые шквалы налетали между мной и этим туманом, скрывая от меня даже его. А это странное судно с его ужасным капитаном, кланяясь и приседая, скользило на запад, в широкие и пустынные просторы Тихого океана.
Глава IV
Мои старания приспособиться к новой обстановке охотничьей шхуны "Призрак" сопровождались для меня бесконечными страданиями и унижениями. Мэгридж, которого экипаж почему-то называл "доктором", охотники - "Томми", а капитан - коком, стал теперь совсем другим человеком. Перемена в моем положении побудила и его совершенно иначе относиться ко мне. Насколько угодливо и заискивающе он держался раньше, настолько же властным и враждебным стал его тон теперь. Действительно, я больше не был изящным джентльменом, с кожей нежной, как у "леди", а стал обыкновенным и довольно бестолковым юнгой.
Он нелепо требовал, чтобы я называл его "мистер Мэгридж", и был невыносимо груб, когда объяснял мне мои обязанности. Помимо работы в кают-компании с примыкавшими к ней четырьмя маленькими спальнями, я должен был помогать ему на камбузе, и мое полное невежество в вопросах чистки картофеля и мытья грязных горшков служило для него неиссякаемым источником саркастического изумления. Он отказывался считаться с тем, кем я был, или, вернее, с обстановкой и условиями, к которым я привык в своей жизни. Это было частью его позиции по отношению ко мне; и я признаюсь, что, прежде чем окончился день, я уже ненавидел кока сильнее, чем кого бы то ни было.
Этот первый день был для меня тем труднее, что "Призрак", "имея все рифы взятыми" (с подобными терминами я познакомился лишь впоследствии), нырял в волнах, которые посылал на нас ревущий зюйд-ост. В половине пятого я под руководством мистера Мэгриджа накрыл стол в кают-компании, установив предварительно решетку на случай непогоды, а затем начал приносить из камбуза чай и кушанья. По этому поводу я не могу не рассказать о своем первом близком знакомстве с бурным морем.
- Глядите в оба, а то смоет, - напутствовал меня мистер Мэгридж, когда я покидал камбуз с огромным чайником в одной руке и с несколькими караваями свежеиспеченного хлеба под мышкой другой. Один из охотников, долговязый парень по имени Гендерсон, направлялся в это время в каюту. Вольф Ларсен курил на юте свою неизменную сигару.
- Идет, идет! Держись! - закричал кок.
Я остановился, так как не понимал, что, собственно, "идет", и видел, как дверь камбуза захлопнулась за мной. Потом я увидел, как Гендерсон, словно сумасшедший, бросился к вантам и полез по ним с внутренней стороны, пока не очутился в нескольких футах над моей головой. Потом я увидел гигантскую волну с пенистым хребтом, высоко вздымавшуюся над бортом. Я стоял как раз на ее пути. Мой мозг работал медленно, потому что все было для меня ново и странно. Я только чувствовал, что мне грозит опасность, и застыл на месте, оцепенев от ужаса. Тут Ларсен крикнул мне с юта:
- Держитесь за что-нибудь, Горб!
Но было уже поздно. Я прыгнул к снастям, за которые мог бы уцепиться, но был встречен опускающейся стеной воды. Мне трудно сообразить, что произошло потом. Я был под водой, задыхался и тонул. Палуба ушла из-под ног, и я кувырком куда-то полетел. Несколько раз я натыкался на твердые предметы и жестоко ушиб правое колено. Потом волна вдруг отхлынула, и я снова мог перевести дух. Меня отнесло к камбузу и дальше по проходу, к подветренному борту. Боль в колене была невыносима. Я не мог стоять на этой ноге, или, по крайней мере, мне так казалось. Я был уверен, что она у меня сломана. Но кок уже кричал мне:
- Эй, вы! Долго мне вас ждать? Где чайник? Уронили за борт? Не жаль было бы, если бы вы сломали себе шею.
Я сделал попытку встать на ноги. Чайник был все еще у меня в руке. Я проковылял на камбуз и отдал его коку. Но Мэгридж кипел негодованием - настоящим или притворным.
- Растяпа же вы, я вам скажу. Ну куда вы годитесь, хотел бы я знать? А? Куда вы годитесь? Не можете чай донести, не расплескав. Теперь мне придется заваривать новый.
- Ну, чего вы тут сопите? - через минуту с новой яростью набросился он на меня. - Ножку ушибли? Ах вы, маменькин сынок!
Я не сопел, но лицо у меня было искажено болью. Собрав всю свою решимость и стиснув зубы, я заковылял от камбуза до каюты и обратно без дальнейших инцидентов. Этот случай имел для меня два последствия: ушибленную коленную чашечку, которая без надлежащего ухода заставила меня страдать много месяцев, и прозвище Горб, которым наградил меня с юта Вольф Ларсен. С тех пор все на шхуне иначе и не называли меня, пока я так привык к этому, будто это мое имя с первого дня жизни.
Нелегко было прислуживать за столом кают-компании, где восседали Вольф Ларсен, Иогансен и шестеро охотников. Прежде всего, каюта была мала, и двигаться по ней было тем труднее, что шхуну качало и кидало во все стороны. Но что было особенно тяжело - это полное равнодушие со стороны обслуживаемых мною людей. Я чувствовал, как у меня все сильнее распухает колено, и от боли у меня кружилась голова. В зеркале на стене каюты я видел свое бескровное, искаженное болью лицо. Все сидевшие за столом не могли не видеть моего состояния, но никто не проронил ни слова. Поэтому я был почти благодарен Ларсену, когда, застав меня после обеда за мытьем тарелок, он бросил мне:
- Не обращайте внимания на такие пустяки. Со временем вы привыкнете. Немного, может быть, и покалечитесь, но зато научитесь ходить. Вы назвали бы это парадоксом, не правда ли? - добавил он.
По-видимому, он остался доволен, когда я утвердительно кивнул и ответил обычным: "Да, сэр".
- Вы, кажется, кое-что смыслите в литературе? Ладно. Я как-нибудь побеседую с вами.