- Мы ничего… Мы… я… Это все Яшка подбивал. В кубрике, говорит, тесно. Остальное меня не касается…
А когда поднялся по трапу, сверху уже крикнул:
- Мы придем к вам, товарищ шкипер, всей артелью!
- Милости просим! Я вас всех заставлю рылом воду бороздить!
Громко захлопнулась дверь.
- Что ж теперь будет? - с болью спросила капитанша.
- Ничего не будет.
Он подошел к кровати.
Женщина схватила его за руку и, словно ища в ней защиту, прижала к груди.
- Мне страшно, Федор Павлович! Я не могу понять - неужели это все действительность, а не бред? Ведь я отправилась на пароходе только прогуляться, подышать морским воздухом. А попала в какую-то нелепую карусель. Одна неожиданность ужаснее другой. Мне кажется, матросы опять придут, все придут. Разве ты не видел, что они уже близки к помешательству?..
Шкипер был спокоен, как вол после тяжелой работы.
- Не волнуйся. Никто не посмеет явиться сюда. И не все матросы такие.
Он погладил ее по лицу шершавой, словно кожа у носорога, ладонью.
- Я когда-то охотился в Сибири, - заговорил он задушевным голосом, искренне, однако и на этот раз не мог обойтись без некоторой рисовки, ибо перед ним была красивая женщина. - Там водятся белые куропатки, любимая дичь для господского стола. Весною эти птицы постепенно меняют свой наряд в серый цвет. Только у самки это происходит быстрее, чем у самца. На серой земле она сидит на яйцах, незаметная для других. А он в это время все еще продолжает оставаться в зимнем оперении. Поодаль сторожит свою подругу, белый, точно ком снега, и отвлекает от нее всех врагов. Таким образом, все удары судьбы принимает только на свою голову. Вот у кого нам, мужчинам, надо поучиться.
- Это удивительно красиво! - с восторгом отозвалась капитанша, глядя на шкипера. - Неужели это верно?
Шкипер ничего не ответил. Он молча пошарил под кроватью, в плескавшейся воде, достал большой колун и положил его под матрац.
У капитанши в жутком изумлении поднялись черные брови. В это время она не знала, что страшнее - бездна моря или бездна человеческой души?
В лохматой и ревущей тьме, в черных потоках воды и воздуха, продолжая содрогаться, мчалась баржа. Куда? Быть может, к медленному провалу, а может быть, к катастрофе, чтобы свой треск смешать с последним криком этих людей.
XIV
Самохин проспал в кубрике до позднего утра.
Буря свирепствовала с прежней силой. Суда в море не выходили, отстаиваясь в гавани. Весь простор затянулся мглой. По набережной летала пыль, кружился мусор, запорашивая людям глаза. Ветер дул теперь с моря. Громаднейшие волны лезли на деревянную преграду, точно хотели заглянуть внутрь гавани.
В обед на "Дельфин" явился следователь, держа под мышкой толстый, словно беременный, портфель. Это был высокий человек в черном триковом френче, в блестящих хромовых сапогах бутылками. Узкий в плечах, он ниже бедер неестественно топорщился штанами-галифе. Нежное, как у девушки, лицо румянилось, тонкие бритые губы улыбались.
- Фу, какая скверная погода!
В капитанской каюте, куда позвали машиниста, он, раскладывая на столе бумаги, заговорил мягко:
- Ну-с, товарищ Самохин, приступим к делу. Садитесь на диван, устраивайтесь поудобнее.
Потом началось обычное: где родился, когда, где служил раньше. Вся эта канитель раздражала Самохина, но он решил крепиться и, отвечая, лишь хмурил брови. В дальнейшем пришлось повторить то же самое, что уже рассказывал начальнику милиции.
Следователь, задавая вопросы, говорил тихо и ласково, не повышая голоса, но в круглых белесых глазах его было что-то подстерегающее, точно у спрута.
- Трудно допустить, дружище, чтобы вы не знали, куда исчезли с парохода люди.
- На вахте я был в машине. Как же я мог видеть, что делается на верхней палубе?
- Ну хоть крики какие слышали?
- Да, слышал. Только ничего не мог разобрать: погода была плохая, судно билось о камни, а притом еще световые люки над машинным отделением были закрыты.
Следователь не отставал, впиваясь в душу, как лесной клещ в тело.
- Скажите, товарищ Самохин, какое это у вас недоразумение произошло недавно в трактире с тремя матросами?
Машинист немного удивился, что ему задают такой вопрос.
- Никакого недоразумения не было: просто я им морды побил.
- За что?
- По пьяной лавочке. Они первые начали.
Следователь посмотрел на крепкую фигуру машиниста, на его длинные, как у обезьяны, руки с толстыми узловатыми пальцами. Мысленно он уже торжествовал, что сейчас поймает преступника.
- Значит, вы настолько сильный, что могли справиться один с тремя матросами?
Машинист, теряя терпение, в свою очередь спросил:
- А для чего это вам нужно знать об этом? Разве борьбу хотите со мной устроить или на кулачки побиться?
Следователь сделал строгое лицо.
- Я бы вам советовал отвечать вежливее, а не прикидываться дурачком. И еще советую - принять во внимание, что суд бывает всегда милостив к тем, кто чистосердечно раскаивается в своих преступлениях. Я полагаю, что вы все-таки раскроете мне тайну об исчезновении людей.
- Я все сказал. Могу прибавить насчет вашего совета.
Следователь насторожился.
- Я вас слушаю, гражданин Самохин.
Машинист заговорил сдавленным голосом:
- Бывали у нас на Руси всякие советники: титулярные тайные, действительные тайные. А теперь, оказывается, мы и без них хорошо можем обходиться.
У следователя покраснели уши.
- Как видно, вы тертый калач.
- Да, и тертый, и мятый, и битый, и всеми собаками травленный.
- Мне с вами трудно разговаривать.
- Я бы на вашем месте давно бросил эту канитель. Какой толк? В четыре ноздри нюхайте и все равно никакого преступления с моей стороны не найдете.
Помолчали, подкарауливая один другого враждебными взглядами.
- Хорошо! - заволновался следователь. - В последний раз я с вами говорю. Допускаю, что судно село на камни и стало разбиваться, как явствует из вашего показания. Будь я на вашем месте…
Машинист наконец не выдержал и грубо перебил:
- Что? На моем месте? После этого вам пришлось бы дня три свои галифе полоскать.
Следователь закричал:
- Вы не только преступник, но и хам еще при этом!
- Тем же концом и вас, господин хороший!
Следователь, дрожа от ярости, быстро сложил бумаги в портфель и, словно от пожара, выскочил из каюты.
На палубе с ним встретился поджидавший его директор.
- Ну, что? - спросил он.
- Невозможный человек! - загорячился следователь. - Наговорил мне дерзостей. Таких нахалов я еще ни разу не встречал в своей практике.
- Не признался?
- Подобные типы никогда не признаются. Самохин - хитрый и злой человек, способный совершить самое чудовищное преступление, и я нисколько не сомневаюсь, что он является виновником в этом загадочном и темном деле, как исчезновение людей с парохода. Придется подвергнуть его предварительному заключению.
- Знаете что, товарищ следователь? Попробую я с ним еще поговорить. Я хорошо знаю матросскую психологию. Может быть, мне удастся кое-что узнать от него. А вы пока подождите меня в рулевой рубке. Меня ужасно интригует этот Самохин: или он герой, или разбойник. Я не могу спокойно заниматься другими делами.
Войдя в капитанскую каюту, директор ласково поздоровался с машинистом. Начал он издалека, ругнул следователя за его заносчивость и неумение ладить с людьми. Потом спросил:
- Скажите, товарищ Самохин, какого вы мнения о капитане Огрызкине?
- Настоящий морской волк, только зубы у него телячьи, - хмуро ответил машинист.
- Я вполне согласен с вашей характеристикой, - льстиво улыбаясь, заговорил директор. - Вы удивительно меткий человек! И знаете что? Между нами говоря, я держал Огрызкина на судне только из жалости к старику. И вообще я дорожу всеми, кто служит в нашем пароходстве. А за хорошего моряка я расшибусь, но не дам его в обиду. Вы это сами знаете. Когда на вас поступила жалоба, что вы избили трех человек, - уволил ли я вас? Нет! Потому что вы прекрасный машинист. И теперь заявляю: если только вы, товарищ Самохин, все расскажете мне откровенно, что случилось с людьми на пароходе, я приму все меры, чтобы всячески поддержать вас перед судебными властями.
Машинист, не спускавший с директора пристального взгляда, лениво процедил:
- Вы очень добрый человек. Верю - вы хорошо поддержите, как поддерживает петля приговоренного к виселице.
Директор, смутившись, начал горячиться:
- Даю вам честное слово, что всеми мерами буду защищать вас!
Машинист ехидно улыбнулся.
- Подождите, гражданин директор, давать честное слово. У человека все слова должны быть честными. А вы для меня выделяете какое-то особенное честное слово. Значит, остальные слова у вас нечестные. А нечестные слова могут быть только у нечестного человека.
У директора задергались мускулы на щеках. Уходя, он заявил:
- С наглецами я не привык разговаривать.
- Ну и катитесь к кобыле под хвост чай пить!
К вечеру Самохина увели с парохода под винтовками. Оглядываясь назад, он ругал и директора и следователя. А про капитана говорил:
- Чтоб ему на том свете приставать без пристани!
XV
На четвертые сутки в шести-семи милях показался берег. Это было рано утром. От бури, истощившей свою энергию, остался свежий ветер, гнавший баржу в сторону земли. Небо очистилось от туч. Багрово пенилась заря, разливаясь по зыбучей шири малиновым соком. Спустя еще некоторое время над волнистой далью показался край лучезарного диска. Чайки, летая, приветствовали восход бодрыми криками, улыбались люди. Васька Бабай, восторгаясь, сказал:
- Солнце на вахту вышло!
За исключением капитана, мрачно сидевшего в кубрике, все находились на верхней палубе. При виде земли росло радостное настроение. В то же время было тревожно за баржу. Расшатанная бурей, она где-то протекала, наливаясь соленым раствором. Правда, четыре матроса старались помешать этому, с рвением работая на двух ручных насосах. То и дело раздавались подбадривающие выкрики:
- Навались, братва!
- Качай хлебным паром!
Уставших матросов сменяли другие.
Несмотря на все старания людей, баржа постепенно осаживалась вглубь. Теперь всех занимал вопрос: успеет ли она приблизиться к берегу, прежде чем наполнится водою?
Шкипер, давно следивший по часам за погружением баржи, сообщил:
- Мы сохраним плавучесть по крайней мере до обеда. А за это время можно три раза добраться до земли.
- Одним словом, кончается наша кадриль, - вставил Бабай весело. - Говорил я - плавание наше закончится благополучно. Так и случилось. Сон мой, значит, оправдался.
Прошлой ночью, потеряв равновесие, он ударился об угол стола. Ниже затылка, вокруг кровавой раны, у него образовалась большая опухоль. Он обмотал шею грязным полотенцем и теперь носил голову с такой осторожностью, точно это была чаша, наполненная жидкостью.
Баржа качалась. Иногда волны захлестывали на палубу. Но ужасная трепка, грозившая гибелью, осталась позади, как злая болезнь. Устало улыбались изможденные лица. Каждая пара глаз, загораясь надеждой, жадно смотрела на землю, а она вырисовывалась все отчетливее, вырастала, приближалась.
Кто-то вздохнул:
- Эх, хотя бы скорее на берегу поваляться!
Среди других находилась и Елизавета Николаевна. Она была не умыта, в мокром, измятом, как тряпка, платье, из-под шелкового шарфа в беспорядке выбивались пряди черных волос. Ничего прежнего, капризного и взбалмошного, не осталось в ней. Это была другая женщина, перерожденная бурей. Что-то новое появилось в ее счастливо улыбающемся лице, а глаза стали глубже и вдумчивее. Она с надеждой поглядывала на шкипера, глубоко веря, что с ним не пропадет.
Медленно приближались к берегу. Он оказался пустым, поросшим сосновым лесом. Под напором ветра низкорослые деревья, встряхиваясь, сгибались в одну сторону, точно старались оторваться от каменной почвы и убежать дальше от морского рева. Внизу, вдоль земли, обозначилась широкая белая полоса. Над нею взметывались столбы пены и брызг. Получалось впечатление, как будто там, сбившись с пути, ошалело кружилась снежная пурга. Без слов все поняли, в чем дело, и чем ближе подплывали к берегу, тем суровее становились лица моряков. Те, что были поставлены на работу к насосам, перестали сгибать свои спины. Мокрые от брызг, с воспаленными глазами от бессонных ночей, изнуренные до такой степени, точно вышли из застенка, люди напряженно всматривались вперед, стараясь определить, насколько велика опасность.
Один из матросов, показывая вперед рукою, крикнул:
- Смотрите! Что-то круглое плывет!
Все глянули по направлению вытянутой руки.
Шкипер когда-то плавал на военных тральщиках, очищая море от неприятельских минных заграждений. Это считается самой опасной службой. Недаром такие суда моряки называют "клубами самоубийц". Он постоянно видел смерть, увидел ее и теперь, впиваясь глазами в круглый, так хорошо знакомый предмет впереди. Лицо его побелело, рот искривился. Он первый прохрипел:
- Мина!
Он произнес это слово тихо, но в ушах остальных людей оно прозвучало набатным ударом, взорвав последнюю надежду на спасение.
Впереди, саженях в пятидесяти, грозно качалась на волнах шаровидная мина. На ней, словно рога, торчали во все стороны свинцовые колпаки. Военные моряки величают ее "чертовой головой". Она действительно была похожа на рогатую голову. Только вместо мозга заключала в себе около десяти пудов тротила, самого сильного взрывчатого вещества. Кто ставил ее: свои или неприятель? Одно было несомненно: она осталась от войны, простояла под водой в скрытом виде несколько лет, ожидая жертвы, а теперь, сорванная бурей с якоря, медленно плыла к берегу, в грохот бурлящего прибоя.
Баржа неслась боком, имея направление прямо на качающийся шар. Борт ее, возвышаясь над водою, служил опорой для ветра и как бы заменял собой парус. Имея такое преимущество, баржа двигалась быстрее, чем мина, и постепенно догоняла ее.
Никто из людей не тронулся с места, точно сразу все окоченели. Всякий ужас, как и бездна, пугает человека и притягивает. То же самое случилось и здесь. Жутко было смотреть на рогатый шар и в то же время нельзя было оторвать от него глаз. Все устремили взгляд в одну точку, как зачарованные. С каждой минутой приближались к гибели. Никакими силами нельзя было свернуть баржу в сторону, дать ей другое направление, чтобы избежать катастрофы. Эта беспомощная посудина неслась по прихоти ветра и волн. Предстояло провалиться в пучину под заманчивой синевой распахнувшегося неба, при игривых лучах зовущего к жизни солнца, на виду желанного и так долго ожидаемого берега.
Кто-то, не выдержав напряжения, трагически выдохнул:
- Пропали мы!
Среди людей началось смятение. Раздавались выкрики:
- Надо за борт бросаться!
- У нас нет спасательных средств!
- Все равно погибать!
- Нужно разобрать лючины от люка!
Несуразный галдеж продолжался.
Некоторые метались по палубе, точно тараканы на подогреваемой сковороде, охваченной со всех сторон огнем. Куда бежать?
В это время шкипер обернулся. Глаза его встретились с глазами единственной женщины на барже. Она стояла в лучах утреннего солнца, скрестив на груди руки, бледная и потрясенная. И тоскующим взглядом и дрогнувшей на губах улыбкой она будто прощалась со своим другом - и прощалась навсегда. Шкипер налился весь жгучей болью. Что-то протестующее вихрем поднялось из глубины души. Захотелось рискнуть, броситься на отчаянную попытку спасти людей. Но как это выполнить? С молниеносной быстротой заработал мозг: можно бы бросить якорь, но он давно остался на дне моря; можно бы расстрелять мину, но в его распоряжении не имелось ни одной винтовки. Возникали и другие планы, но в ту же секунду отвергались как негодные. И вдруг, вспомнив что-то, шкипер посмотрел на люк. В свободное время он любил заниматься рыбной ловлей, пользуясь для этого длинным и крепким шестом, заменявшим ему удилище. Теперь этот шест должен послужить для другой цели. Увидев его принайтовленным к люку, шкипер сразу будто вырос, стал еще могучее. Обращаясь к людям, охваченным паникой, он заорал во всю силу здоровенных легких:
- Стойте, товарищи! Не все еще потеряно! Есть возможность спастись!
Головы людей, словно по команде, повернулись к нему.
- Как?
- Что?
- Кто спасет нас?
Шкипер, не отвечая на расспросы, распорядился:
- Приготовьте конец!
А сам, выхватив из кармана нож, бросился к люку.
Васька Бабай при появлении мины растерялся не меньше других, но потом взял себя в руки. Он закурил трубку и, стараясь улыбнуться, сказал:
- Ничего, братцы, бог не без милости, и Федор Павлович тоже имеет смекалку. Скоро будем на берегу отдыхать.
Шкипер, опоясав себя веревкой, бросил конец Бабаю.
- Держи крепче, чтобы мне не свалиться за борт!
Он подошел ближе к борту и начал ждать, держа наготове шест, конец которого обвязал портянкой.
Большой черный шар, похожий на рогатую голову чудовища, медленно качался на волнах. Между ним и людьми расстояние все уменьшалось. Смерть ждали молча, точно у каждого отсох язык, исчез голос. Во рту ощущалась противная кислота. Ужас, словно ледяными иголками, покалывал затылок и позвоночник, заставляя вздрагивать тело. В эти последние минуты для обреченных ничего в мире не осталось, кроме черного шара, постепенно догоняемого баржей, и того человека, который против страшной опасности поставил свою железную силу воли.
Шкипер левую ногу выдвинул вперед, согнув ее в колене, а правую откинул назад. Он держал шест, точно воин копье, приготовившись поразить противника, и зорко следил за каждым движением "чертовой головы". Страх был заглушен напряжением воли, как заглушают огонь, закупоривая его герметической крышкой. В мозгу змеилась лишь одна мысль - не промахнуться бы. Он знал, что за ним следят черные глаза женщины, взгляд их ощущал на своей широкой спине. Это придавало ему силу, двигало на безумный подвиг.
Капитан, наполовину высунувшись из матросского кубрика, смотрел на шкипера и Елизавету Николаевну. Он понял все. Жена стала ему чужой. Она покинула его в то время, когда он, потеряв судно, переживал мучительную трагедию, когда издерганная и ослабевшая душа его больше всего нуждалась в поддержке. Несмотря на жуткий момент, злоба искривила угрястое лицо. Казалось - жизнь не стоит и ломаной копейки. Хотелось взорваться вместе с шкипером и этой ненавистной женщиной.
Пятирогий шар, очутившись ближе к борту, почти перестал качаться и плыл теперь ровнее. Баржа, налитая проникавшей внутрь ее водой, сама отяжелела и догоняла его медленно. Она должна столкнуться с ним носовой частью, левой скулой. Будь этот шар еще немного в стороне, правее на одну лишь сажень, могли бы пройти мимо него благополучно.
Шкипер опустил конец шеста за борт.
Жизнь стала исчисляться секундами.