– Масса Вэс, он сидел просто и смотрел на мальчишку. Минут, наверно, десять и словечка не вымолвил. А потом как откроет рот да как начнет ругаться. Уж мне-то за мою жизнь приходилось слышать ругань, но то, что масса Вэс выдал в тот день, это просто диво-дивное! Он так ругался, что листья на старом сорокафутовом дубе могли бы свернуться и пожелтеть. Он выпустил столько пара, что хватило бы протащить пароход вверх по течению от Нью-Орлеана до Натчеза с невиданной скоростью.
– А молодой масса Гай сидел все это время на своей серой лошади, слушал отца и ухмылялся. Когда же масса Вэс совсем запыхался, он наконец открывает рот и говорит:
– Ты все сказал, папа? Думаю, что Брутус, портной-негр у Мэллори, мог бы выкроить тебе куртку так, чтобы она действительно хорошо сидела…
Разъяренный Вэс воззрился на сына:
– Прекрати говорить об этой куртке. Поехали на другой конец поля, где нас не услышат негры. Нам есть о чем с тобой поговорить, мальчик.
Гай поехал рядом с ним. Он был очень спокоен: вспышки ярости, случавшиеся у Вэса, не пугали его.
Вэс сидел в седле, глядя на сына, медленно распаляя себя до необходимой степени гнева.
– Тебе надо бы устроить хорошую взбучку! – проревел он. – Чтоб не бегал тайком по ночам миловаться с этой желторотой голодранкой! И, имея такой грех на душе, ты приезжаешь ко мне на поле как ни в чем не бывало, без словечка раскаяния, и заводишь разговор о розовой куртке, даже не поздоровавшись! Ну, что скажешь в свое оправдание?
– Ничего, папа, – ответил Гай.
– Ничего! Гром и молния! Слушай, ты, юный зазнайка! Видно, пришла пора всыпать тебе дюжину горячих!
– Нет, папа, – сказал Гай веско, – ты этого не сделаешь. Начнем с того, что я взрослый, и колотить меня – занятие неблагодарное. Во-вторых, поскольку речь идет о Кэти, я просто не понимаю, почему я вообще должен тебе что-то объяснять…
– Ты считаешь, что не должен передо мной отчитываться? – спросил Вэс, раздельно произнося каждое слово в мертвой тишине.
– Нет, папа. Кэти моя. Может быть, ее родные и маленькие люди, но, если уж на то пошло, и не все мои предки в шелках и бархате являлись на свет. А она девочка хорошая: верная, милая и любящая. Сколько я ни пытался, так и не смог понять, чем же ее кровь отличается от нашей. Да тебя не так уж волнует, что мы с ней близки, по-настоящему тебя гложет страх, что меня могут принудить или я сам захочу жениться на ней. Так или иначе, это мое личное дело, папа. И я буду тебе очень благодарен, если ты не будешь вмешиваться…
– Твое дело – это и мое дело, пока ты не стал взрослым, мальчишка! – взревел Вэс. – А кроме того, речь идет о том, правильно ты ведешь себя или нет…
– Бога ради, папа, давай закончим этот разговор. Я люблю Кэти и буду любить так долго, как только смогу, правильно это или нет, неважно. И хватит об этом. Разве Кэти, никому ничем не обязанная, хуже твоей Речел, которая чуть ли не каждый день тайком убегает из дома, чтобы встречаться с тобой в заброшенной хижине на выгоревшем участке леса?
Лицо Вэса потемнело как грозовое облако, потом покраснело от ярости.
– Ты, – прошептал он, – ах ты, проклятый маленький шпион!
– Нет, папа, я не шпионил. Я об этом никому слова не сказал, даже тебе, до этой самой минуты. Я вышел тогда из леса с рукой, наполовину откушенной собакой, мне было так плохо, я весь горел от лихорадки, и тут вдруг увидел тебя с Речел. Мог бы обратиться к вам за помощью, мне она очень была нужна тогда, но не хотел смущать тебя, не хотел делать тебе больно. Я ведь и сам мужчина и могу понять, что ты нашел в Речел. Вот я и пошел прочь, чтобы ты мог спокойно грешить в свое удовольствие. Поэтому…
– Гай! – взмолился Вэс.
– …не устраивай мне выволочек, папа. Можешь называть Кэти белой швалью, но она моя, и я по-настоящему люблю ее. И что бы я ни делал сейчас или в будущем – это мое дело, папа. Я тебе больше скажу: мне уже сейчас совершенно ясно, что я всегда буду самим собой и не смогу быть святошей. Мои женщины от меня никуда не уйдут, как и от любого другого Фолкса, так уж повелось с давних пор. Но я даю тебе слово, папа: никогда моему сыну не придется выпрашивать у меня поношенную куртку из-за того, что я лишил его места в мире, которое должно принадлежать ему от рождения, обрек на участь младшего надсмотрщика за неграми, а все потому, что был охоч до чужих жен!
Вэс долго и внимательно разглядывал сына. Потом отвернулся. Он сидел на своем большом черном жеребце, склонив голову, его могучее тело обмякло под грузом поражения, и весь его вид красноречиво свидетельствовал о том, какой стыд и унижение он сейчас испытывает. Это зрелище перенести было трудно. Особенно Гаю, чья любовь к отцу была, вероятно, самым сильным чувством, владевшим им…
– Папа! – произнес он, наконец. – Папа!
Вэс не ответил.
Тогда Гай подъехал ближе и обнял отца за плечи.
– Папа! – выдохнул он, сдерживая слезы. – Прости меня. То, что я сказал, это низость и подлость. Ты самый лучший отец, которого кто-либо имел, и я горжусь тобой. Я рад, и я горжусь…
– Нет, Гай, – прошептал Вэс.
– …что я твой сын. Есть вещи, которые нельзя изменить. Я не могу не любить Кэти, также как и ты – Речел. Она, а не мама, – та женщина, которая нужна тебе. Речи даже и винить-то не за что. Поэтому я от всего сердца прошу у тебя прощения за то, что сказал. Мужчина не должен распускать язык, как бы он ни был рассержен. Так только женщины делают. Прости, папа. Я никогда больше не буду…
Вэс вновь повернулся к Гаю. Было больно видеть его вымученную улыбку.
– Все в порядке, мальчик, – сказал он. – Давай-ка съездим в город и купим красного бархата. А приедем назад, ниггер Алана Мэллори снимет с тебя мерку. Человек имеет право чувствовать себя не хуже окружающих, даже если речь идет всего лишь о камзоле для охоты на лису. Поехали, мальчик!
Через день после первой и последней ссоры, случившейся между ними, чувствуя что-то большее, чем стыд, – может быть, гордость или необходимость в самооправдании, возможно, даже желание, чтобы сын выглядел достойно в том кругу, откуда сам Вэс был изгнан из-за своего безрассудства, – он предложил сыну взять Демона для охоты на лису или скачек с препятствиями, и не потому, что считал серого жеребца Гая недостаточно хорошим для этого, но потому, что знал: никакая другая лошадь не вынесет напряжения соревнований, рассчитанных Джеральдом на весь день.
– Дело в том, сынок, – сказал он, – что с Демоном ты обязательно победишь в первых двух испытаниях, потому что для них нужны в основном скорость и сила. Днем для метания колец и тому подобного Пег подойдет лучше: он легче и послушней.
– Спасибо, папа, – сказал Гай.
– И еще одно. Я бы хотел, чтобы ты выиграл. Это будет очень много значить для меня. И все же лучше проиграть, чем выиграть нечестно. Не перебивай! Знаю, что ты не привык лгать и обманывать. Но другие – те, что с неба звезд не хватают, будут мошенничать вовсю. И может возникнуть соблазн отплатить им той же монетой, пойми меня правильно, мальчик. То, что это делают другие, не может послужить тебе оправданием: обманом славы не добудешь, так было испокон веку. Может быть, – добавил Вэс улыбнувшись, – именно это надо было сказать тебе в ответ вчера, когда ты попрекал меня Речел, просто в голову не пришло…
– Папа, – начал Гай.
– Забудь об этом. Да вот и Джо Энн высматривает тебя. Прелестное дитя. Может быть, когда она вырастет и созреет… смотри, парень: шесть лет разницы между мужчиной и женщиной – это пустяк…
– Я об этом думал, – не сразу ответил Гай, – но только для этого нужно, чтобы мы подходили друг другу. Не для того, чтобы вернуть Фэроукс. Но я все-таки верну его или построю новый дом выше по реке, такой, что и Фэроукс, и все остальные поместья не смогут с ним сравниться. Они сейчас взяли верх над нами, но это не вечно будет длиться. Фолкс никогда не смирится с поражением, да и нет никого, кто победил бы нас надолго. Ну пока, папа…
И он поехал навстречу Джо Энн, синие глаза которой выражали восторг, изумление, почти благоговение.
– Гай! – сказала она. – Я так беспокоилась, так давно тебя не видела. Боже правый! Ты только погляди на себя. Тощий как жердь и черный как головешка. Где ты пропадал? Ох, уж эти мужчины, скажу я тебе!
Гай сидел, глядя на нее сверху вниз, и улыбался.
"Она мила, – думал он, – очень мила, а подрастет, еще больше похорошеет. Сейчас, правда, это трудно представить: она – как длинноногий жеребенок… Вот позже, может быть…"
– Давай, малышка, – сказал он как обычно. – Поехали.
– Не называй меня малышкой. Мне уже десять, вернее, послезавтра исполнится десять. И вот еще, Гай: папа собирается отдать мне одну из своих серых лошадей, как ты и предлагал, – правда, здорово? Когда я заговорила с ним об этом, он замялся, притворился, что не думал об этом всерьез, но я-то знаю: он просто хочет сделать сюрприз. А кроме того, я вчера видела, как Руфус чистил красивую маленькую кобылу… О Гай!
– Хорошо, – сказал Гай. – А что ты сейчас собираешься делать?
– Попробую упросить тетушку Бекки, чтобы она дала нам облизать горшки, в которых делает глазурь для пирожных. Нет, сейчас еще слишком рано. Поехали на пристань, посмотрим, как негры выгружают лед с парохода.
– Лед? В это время года!
– Конечно, глупый. Его привозят к нам с Севера упакованным в солому. Он нам нужен: а как бы иначе негры готовили мороженое для моего дня рождения? Мало кто в наших краях ест его, ведь оно такое дорогое. Но папа говорит, что мой день рождения – это особый случай.
Гай, конечно, видел лед раньше, когда они еще жили на холмах. Там в разгар зимы пруд покрывался тонкой ледяной пленкой, которая сохранялась лишь часов до десяти утра. Дважды за его семнадцать лет даже шел снег, один раз так сильно, что полностью растаял только через два дня. Но такого он себе и представить не мог – эти громадные блестящие бруски льда, которые негры носят на берег, защищая руки и плечи толстым слоем мешковины, и грузят на телегу.
Подъехав к телеге, он отломил зазубренный кусочек льда и отдал Джо Энн. Она сунула его в рот, но быстро выплюнула.
– Боже, до чего он холодный! – проговорила она, с трудом переводя дыхание. – У меня весь рот заледенел.
– А что, и мороженое такое холодное? – спросил Гай.
Джо Энн уставилась на него:
– Ты разве никогда не пробовал?
– Нет, – угрюмо сказал Гай. – Никогда.
– Ничего страшного. Ты обязательно попробуешь мороженое послезавтра. Оно не такое холодное, как лед, и какое вкусное! Я всегда норовила наесться им до отвала: ведь оно у нас бывало только раз в год, в мой день рождения. Давай-ка сейчас сходим на кухню: может, удастся что-нибудь выклянчить у тетушки Бекки. Но надо быть осторожными. Когда у нее работы невпроворот, она бывает очень вспыльчива…
Они повернули лошадей и направились к Фэроуксу. Обогнув усадьбу и проехав еще футов десять, они добрались до кухни. Джо Энн остановилась, ее лицо светилось ребячливым озорством.
– Гай, – прошептала она. – Ты такой высокий. Наверно, сумеешь дотянуться до этой миски с миндальными пирожными? Тетушка Бекки выставила их на окно, чтобы они остыли.
Гай с изумлением посмотрел на нее:
– Но ведь это воровство…
– Да нет же, глупый! – рассмеялась Джо Энн. – Она ведь их для меня приготовила, они мои! Ответь мне, Гай, разве может человек украсть сам у себя?
Гай был в замешательстве: вопрос поставил его в тупик. Тогда он еще не знал, что потерпел поражение в первой же стычке с тем, что абсолютно непобедимо, – женской логикой. Хотя это и не был чистый образец изощренности женского ума: довод Джо Энн в этом случае не был лишен логики начисто и мог быть принят мужчиной. Но позже ему предстояло понять и прийти в изумление и замешательство оттого, что женщины используют самые немыслимые доводы как что-то само собой разумеющееся, что они последовательно громоздят высоченное строение из поражающих воображение несообразностей, скрепленных друг с другом явными противоречиями, на фундаменте такой безграничной и трудно постигаемой хитрости, что обычно мужчина позорно отступает и признает свое поражение, особенно когда убежден, что его подруга искренне верит всему этому, несмотря на противоречия, несуразности, а иногда и полную бессмыслицу своих аргументов. И часто случается, что это головокружительное сооружение уже непостижимо для неповоротливой мужской логики, и тогда поражение мужчины становится полным разгромом. Видно, женщины рождаются с инстинктивным знанием нелогичности жизни, ведь вся человеческая история – длинная и горькая хроника этой нелогичности, а мир во все времена со свирепой враждебностью отвергал наивную логичность человеческого ума. И вот в изумлении и страхе мужчина наблюдает, как его подруга, складывая два и два, получает шесть или три или сколько ей там взбредет в голову, нежно и ласково отвергая его упрямые доводы, что сумма всегда составит четыре, понимая своей сокровенной женской сутью, что, какие слагаемые ни возьми, результат никогда не известен заранее.
– Вот, – сказал он, передавая ей шляпу, – возьми, – и встал на цыпочки боком к кухонному окну, так что тетушка Бекки сумела бы заметить его, лишь высунув голову наружу.
Через мгновение он дотянулся до еще теплой миски – и вот они уже мчались к ивам, склонившимся над ручьем. Они сидели в тени деревьев, набив рты мягкими пирожными, задыхаясь от беззвучного смеха. Когда они все съели, Гай улегся на мох, которым порос берег, устремив взгляд вверх, в небо.
Джо Энн сидела рядом, глядя на него с серьезным видом, ее маленькое лицо горело, несмотря на холодную воду, которой она смывала следы пирожного.
– Гай! – прошептала она.
– Что? Что такое, Джо?
– Ты не хочешь… не хочешь меня поцеловать?
Он сел, его карие глаза удивленно расширились.
– Ну, – спросила она еще раз, несколько раздраженно, – хочешь или нет?
– Боже милосердный! – воскликнул он. – Ты сама не знаешь, что говоришь! Ты ведь совсем еще ребенок, а я…
– Ты на шесть лет старше. Я знаю. Но мой папа на десять лет старше мамы, а ведь они женаты. И потом, я не ребенок, и я хочу, чтобы ты меня поцеловал. Ну поцелуй меня, пожалуйста…
Она закрыла глаза и замерла в ожидании, подставив губы для поцелуя. Он посидел немного, внимательно разглядывая ее, затем тихонько рассмеялся и, подавшись вперед, легко поцеловал в лоб.
Ее голубые глаза широко раскрылись, в них сверкнул огонь.
– Не так! – сказала она. – Я достаточно взрослая, Гай!
Она схватила своими маленькими ручками Гая за уши, притянув его лицо к своему.
– А теперь целуй меня! – скомандовала она.
"Словно на изгородь налетел", – подумал Гай. Ее маленькие губы были сжаты и холодны как лед от воды из ручья. Она отпустила его уши и откинулась назад вся сияя довольством.
– Теперь мы обручены, – сказала она, – и, если ты когда-нибудь хоть мельком взглянешь на другую девочку, Гай Фолкс, я тебя отхлещу плеткой, а ей глаза выцарапаю!
– Что ты, никогда! – прошептал Гай, но она уже поднялась с земли и тянула его за руку.
– Пошли! – весело говорила она. – Я хочу показать тебе платье, которое надену в день рождения. Оно такое красивое!
Он пошел к дому вслед за Джо Энн, испытывая чувство добродушной снисходительности. Они вошли в огромный холл, на цыпочках пройдя мимо предков с хмурыми лицами, но остановились у дверей кабинета Джерри: они были приоткрыты, а оттуда, из кабинета, лестница, по которой они собирались подняться, была хорошо видна.
Гай осторожно двинулся вперед, столь же бесшумно, как на охоте. Потом он обернулся, поманил за собой Джо Энн, и они вдвоем прокрались мимо двери к ступеням.
Но не успел он преодолеть четыре или пять ступенек, как мельком увиденное заставило его остановиться, настолько оно было странным. Он обернулся и еще раз внимательно посмотрел, нахмурив густые брови: "Любопытная штука, более чем любопытная. Просто странная".
Джеральд Фолкс сидел за письменным столом спиной к двери, деловито обстругивая перочинным ножом кусок белого дуба. Перед ним на столе лежал открытый футляр с бархатной подкладкой, а в нем – дуэльные пистолеты. Оттуда, где стоял Гай, со ступенек, было видно, что почти все в футляре не тронуто: пули, шомполы, щеточки для чистки, маленькая масленка, коробка для ударных капсюлей, – практически все, кроме одной из покрытых узорами пороховниц. Она была прислонена к шкатулке, а кусок дуба под ножом умелого резчика быстро приобретал форму пороховницы.
Странно. Большинство мужчин в округе выстругивали что-нибудь из дубового и орехового дерева в часы досуга. Но только не в своих кабинетах. И строгали они, по большей части, без определенной цели, а результатом их трудов обычно была только горка стружек. Джерри же выстругивал точную копию серебряной пороховницы и делал это с подлинным мастерством, только по размеру она выходила значительно меньше оригинала.
Гай даже потряс головой от удивления. Он никак не мог осознать, что Джеральд Фолкс режет по дереву в кабинете своими мягкими, как у женщины, руками. Может, кто-то другой, но Джерри – никогда…
Он почувствовал, что Джо Энн с силой тащит его за руку.
– Да пойдешь ты наконец или нет? – говорила она.
Красный камзол прекрасно сидел на нем. Так же как и бриджи желтовато-коричневого цвета и желтый жилет, который великодушно предоставил в его распоряжение отец. Брутус принес камзол и бриджи уже после полуночи, но время ничего сейчас не значило. Гаю было совсем не до сна.
Утром, еще до того как рассвело, он встал и облачился в принадлежащую ему впервые в жизни по-настоящему красивую одежду. Пришел отец и помог намотать белоснежный шарф на его худую шею. Потом Вэс надвинул на голову сына охотничью шапку с козырьком. Сидела она на Гае залихватски.
– Ей-богу, мальчик! – воскликнул он. – Ты прекрасно выглядишь!
Гай удивленно взирал на свое отражение в зеркале. Превращение было разительным: на него теперь смотрел не долговязый деревенский мальчишка, одетый в рубашку из грубой полушерстяной ткани и хлопчатобумажные штаны, но юный лорд, готовый занять место в картинной галерее Фэроукса среди своих хмурых предков. Он пытался придать лицу присущее им выражение строгости и властности так, что Вэс, наконец заметив это, грубовато поинтересовался:
– Что за дьявол, сынок? Тебе не нравится камзол?
– Очень нравится, папа, – ухмыльнулся Гай. – Я просто пытался придать себе значительный вид…
– А тебе и не надо стараться, – сказал Вэс ласково. – Ты именно так и выглядишь, и никогда не забывай этого. А теперь пошли: Зеб уже заседлал Демона…
Они вместе прошли к конюшне. Массивная фигура черного жеребца неясно вырисовывалась в полумраке, его атласная шерсть блестела в свете раннего утра. Гай протянул руку и похлопал его, в ответ конь нежно ткнулся носом в его щеку. Мальчик взлетел в седло и, сидя в нем, глядел сверху вниз на отца и негра.
– Вот, – неожиданно произнес Вэс, передавая ему маленький пакет, обернутый в папиросную бумагу. – Подарок для Джо Энн. Медальон из чистого золота. Думаю, ты не хотел бы, чтоб твой подарок был хуже других…
– Спасибо, папа, – прошептал Гай и положил пакетик в карман. Затем, отчасти для того чтобы скрыть свои чувства, он развернул Демона и вихрем помчался к еще не растворенным воротам.