– Для верности, так для верности. Прикажу дать тебе еще одного коня. Только, ради Бога, не показывай Малыша епископу – его преосвященство имел счастье видеть твоего дружка. Значит, сэр Робин Локсли и Джон… Как он там прозывается? Не писать же "Малыш"?
– Джон Кей. Вольный крестьянин.
Перо шерифа застыло в воздухе. Он повернулся к брату, и на его лице, наконец-то отразилось настоящее изумление и почти смятение.
– Как… как ты сказал: "Кей"?
– Ну да. Так его зовут по-настоящему.
– Постой-ка! Его отец был мельник?
Ничего не понимая, Робин кивнул:
– Именно мельник. Но Джони было семь лет, когда он, чтобы похвалиться перед бродячими жонглерами своей силой, поднял мельничий жернов.
– И как? – с неожиданным, каким-то особенным интересом спросил Веллендер.
– Ну, как как? Уронил, разгрохал, а в результате папаша сломал об его круглый задик несколько палок. После такой "отцовской ласки" обиженный Малыш сбежал с этими самыми жонглерами и в конце концов стал разбойником. А что?
– А то, – задумчиво проговорил Эдвин, – что мне было три года, когда бродячие жонглеры увели за собой моего семилетнего братишку. Я тогда еще ничего не соображал и плохо помню ту историю. А после отец с матерью не любили об этом говорить и вспоминать. Я даже забыл, как его звали. Выходит, Джон.
Не удержавшись, Робин захлопал в ладоши:
– Тебе не кажется, брат Эдвин, что нынешний день подарил нам слишком много новостей и слишком много родственников? Похоже на какую-то рождественскую сказку, а?
Шериф пожал плечами, покрытыми стальной чешуей кольчуги:
– Говорят, беда не приходит одна. Чудеса, оказывается, тоже любят ходить косяком.
Ладно, поговорили бы об этом, но уже пора. Слышишь рог? Значит, парни уже в седлах. Идем, брат. Лучше будет, если мы спустимся вместе и вместе выедем за ворота.
Глава 6
Прозорливость епископа
Два отменных дестриера из конюшни шерифа легко покрывали милю за милей, а препятствий на пути гонцов, к счастью, не встретилось: шквал народных волнений, хотя и докатился сюда из Лондона, еще не успел захватить всю округу.
Тем не менее, дорога была не ближняя, и хотя Робин с Джоном старались делать лишь самые краткие остановки, чтобы дать отдохнуть коням, достичь монастыря святого Августина, резиденции епископа Антония, им удалось лишь к ночи. Мост через неглубокий ров, окружавший монастырские стены, был опущен, но ворота, разумеется, уже закрыты, и Малыш решил было поколотить в них своим пудовым кулаком. Однако Робин остановил товарища.
– Не стоит поднимать шума. Подождем до рассвета.
– Мы же потеряем время! Ты же сам говорил: дорог каждый час! – возмутился Джон. – А монахи, будь уверен, еще не спят – небось, все, как один, стоят в кельях а коленях и молятся. Мне брат Тук рассказывал – они так чуть не всю ночь делают.
– Тук тебе расскажет, только рот открывай! Да нет, Малыш, не в этом дело – спят, не спят. Но ведь нужно убедить его преосвященство отправить почтового голубя. А где ты видел, чтобы голуби летали ночью?
– Ну да! – неохотно согласился великан. – Вот были бы почтовые совы, тогда дело другое.
– Тогда они не летали бы днем. Давай-ка лучше, наломаем веток вон, в тех кустах – надеюсь, монахи не будут на нас в обиде, да разведем костер. Ночь холодная, можно насмерть простудиться. Надеюсь, ты не забыл нашу корзинку?
– Ну, как это забыл? Вот она!
Джон с готовностью отцепил от седла и раскрыл ту самую корзину, что сутками раньше принес раненому предводителю в дом костоправа Ганнесимуса.
За весь день друзья лишь раз немного перекусили, и теперь обоим казалось, что их желудки прирастают к позвоночнику. К тому же, у Робина от долгой скачки невыносимо ныло раненое плечо, голова кружилась, и он был просто счастлив, что можно, наконец, просто сесть и отдохнуть.
Расседлав коней, гонцы уселись на свои седла, поближе к жарко разгоравшемуся огню, откупорили глиняную бутыль, разломали на куски большую ячменную лепешку и разрезали тушки двух куропаток.
Монастырь святого Августина располагался в живописной долине, вблизи города Уорвика, среди дубовых и ивовых рощиц, перемежавшихся с открытыми полянами. Эти поляны прорезали сразу несколько ручьев, поэтому недостатка в сочной траве здесь не было ни летом, ни осенью. Окрестные крестьяне, а сел вокруг города и монастыря насчитывалось немало, держали овец и свиней и до введения принцем Джоном дополнительного оброка на домашнюю живность, жили в относительном достатке. Теперь же деревни обнищали, более половины скота крестьяне, отчаявшись, перерезали, и многие из вилланов, и даже из вольных стали работать на монастырских полях, отрабатывая, таким образом, дань, которую прежде платили шерстью и мясом.
Гонцы на закате миновали такое поле, чистое, будто ладонь. Если раньше на убранных по осени полях можно было увидеть сухие стебли, а то и разбросанные кое-где колоски, то теперь все подбиралось дочиста – епископ Антоний запретил монахам выходить на осенний сбор колосьев, чтобы эти остатки урожая помогли перезимовать самым бедным крестьянским семьям. Люди собирали и солому, которой кормили скот, а то и топили печи. Правда, его преосвященство снял запрет со сбора сушняка и сучьев в принадлежащих монастырю рощах, но за зиму все это изводилось дочиста.
Тем не менее, среди росших вплотную к монастырским стенам кустов жимолости сухих веток нашлось немало, и путники надеялись, что дров им хватит до утра.
Робин еще по дороге подробнее рассказал другу обо всех своих приключениях (утром, в таверне, он был слишком взволнован, чтобы много об этом говорить), а теперь сообщил и о разговоре с Веллендером, и о том, что приемный отец сэра Эдвина оказался родным отцом самого Малыша.
– Ну, надо же! – умилился великан. – Какой никакой, а я, оказывается, тоже родственник шерифа. Вот уж, не думал! Слушай, Робин, а как же теперь ты будешь разбойником, если у тебя такой брат?
– А что ты мне посоветуешь?
Малыш развел руками и от волнения отправил в рот едва ли не половину куропатки.
– Уж и не знаю, что тут посоветовать! Ты же не будешь причинять своему брату зло. Это ведь грех, верно?
– А грабить людей на дорогах не грех? – насмешливо спросил Робин. – Спохватился, вспомнил о грехах!
– Ну, все же… Одно дело, чужие люди, богатые, жадные, а другое дело – твой собственный брат.
Гуд задумчиво тянул вино и молчал. Потом заговорил, и на этот раз его голос прозвучал очень серьезно:
– Знаешь, я за это время не раз и не два думал обо всем этом… Ведь, как мог бы поступить на его месте кто другой? Обнаружилось, что его брат-близнец, оказывается вор и разбойник. Позор, верно? Позор! А потом он, ко всему прочему, узнает, что их с новоявленным братцем настоящий отец, оказывается граф Лестер! Значит, в случае удачи, справившись с самозванцем Винсентом, можно получить титул графа и немалые богатства. Делить их с разбойником? Была охота! Как думаешь, что лучше всего сделать в таком случае?
Джон доконал куропатку и почесал жирным пальцем в затылке.
– Как сказать! Тут подумаешь…
– А нечего тут думать! В самом начале можно было поступить просто: приколоть его мечом, брата этого, снять крест, спрятать, и никто ничего, никогда не узнает. Ладно, сразу не убил, растерялся, да и про папашу-графа до поры не знал. Ну, явился этот самый братец прямиком к нему в дом. Сам же рассказал все подробности, и еще вино пить уселся. Сыпануть туда чего-нибудь, вот и кончено. Глупо это было бы, а? Очень даже умно!
Малыш заел мясо лепешкой, запил вином и вздохнул так глубоко, что едва не втянул в рот весь стакан.
– Может, и умно! – произнес он с грустью. – Может, Робин, это и было бы умно. Но тогда, чем бы твой брат Эдвин отличался от вашего дяди Винсента?
– А вот это верно! – расхохотался Робин. – Эдвин пошел не в дядю. Эй, погляди-ка: ворота открываются. Не решили ли монахи взять с нас деньги за то, что мы жжем их дрова?
К сидящим возле костра мужчинам неспешно приблизились две фигуры в черных, подпоясанных белыми веревками сутанах. Оба монаха учтиво поклонились и тот, что, судя по всему, был старше, сказал:
– Мир вам, братья! Его преосвященство епископ Антоний послал нас узнать, что привело двоих путников к стенам обители? Вас застигла в пути ночь?
Робин запоздало вспомнил, что следует подняться перед особами духовного звания, но покуда он избавлялся от зажатого в одной руке крылышка куропатки и от полного стакана в другой руке, ответить успел Малыш Джон:
– Мы, милые братья, ехали как раз в вашу обитель, к его преосвященству. Да не решились стучать и отрывать вас в вечерние часы от святой молитвы.
– В таком случае, погасите ваш костер, возьмите коней под уздцы, и идемте с нами, – произнес монах. – Становится все холоднее, и даже у огня вам не будет уютно. К тому же, с запада идут тучи, наверное, дождевые, а, может быть, пойдет и снег. Мы дадим вам приют. А его преосвященству я расскажу, для чего вы приехали, и он решит, принять ли вас утром, или, возможно, прямо сейчас.
Робин встал, лихорадочно соображая, как лучше сделать, чтобы пойти к преосвященному Антонию одному, а не вместе со своим спутником. Кто ж их, знал, этих монахов, что они так вот сразу и выйдут звать их на ночлег! А если епископ узнает в одном из гонцов известного разбойника, то еще захочет ли слушать? И зачем только они поехали вдвоем? Дорога-то была совершенно безопасна!
Тем не менее, они послушно прошли за братьями в ворота и вскоре оказались в просторной пустой трапезной, где был разожжен очаг.
Гуд отошел в сторону вместе со старшим монахом, показал ему грамоту шерифа и тихо произнес:
– Шериф прислал меня к епископу по делу, касающемуся его духовной дочери, королевы Элеоноры. И дело это срочное.
Монах, казалось, не удивился.
– Если так, то ступай за мною, путник. Твой товарищ посвящен в это дело?
– Нет, – твердо ответил Робин. – Шериф велел говорить с епископом с глазу на глаз.
– В таком случае, пускай побудет здесь. Братья приготовят вам все для ночлега.
Робин видел Уорвикширского епископа только раз в жизни и то издали – это было как раз в то памятное утро, когда сражение возле реки Уз едва не стоило знаменитому разбойнику жизни, но вернуло ему брата. Тем не менее, Гуд тотчас узнал высокого, сухощавого священника, стоявшего возле окна, в одной из самых обычных монастырских келий. Простая сутана, такая же крученая веревка вместо пояса – ничто не говорило об особом положении, которое занимает здесь этот человек. Даже убранство кельи отличалось лишь присутствием большого стола с письменными принадлежностями, да большим количеством книг на нескольких расположенных вдоль одной из стен полках. Узкая, жесткая постель, ни травинки на каменном полу, конечно, никакой печи или очага. Разве что в подсвечнике, стоявшем с краю стола, горела не одна, а три высокие восковые свечи.
Монах, сопровождавший Робина, поклонился епископу и ушел. Гуд тоже склонился в поклоне и, так как преосвященный Антоний молчал, заговорил первый:
– Простите это вторжение, ваше преосвященство, но меня прислал ноттингемский шериф, сэр Эдвин Веллендер, с очень важным делом.
– Вы – его брат? – неожиданно спросил епископ.
Гуд слегка опешил. Будучи близнецами, они с Эдвином вовсе не походили друг на друга как две капли воды. Правда, теперь, без бороды, Робин показался бы похожим на Эдвина, встань они рядом. Но так вот, сразу узнать в нем брата шерифа?..
– Да, – сказал он, даже не пытаясь скрыть удивления. – Но как вы?..
– Как я это узнал? – епископ улыбнулся, доказав, что иногда даже самое суровое и аскетическое лицо может показаться веселым и мягким. – Просто я знал, что у сэра Эдвина есть брат-близнец, хотя до недавнего времени он и сам не знал этого. У меня исповедался его приемный отец, мельник Кристиан, и я знал, как сложилась судьба его приемыша.
– Вы знали, что мельник – не его отец? – не удержался от вопроса Робин.
– Я не мог этого не знать, сын мой: это я крестил вас и Эдвина тридцать три года назад, на мельнице Кристиана Кея. Тогда я был аббатом монастыря святого Доминика вблизи Лестера. Теперь, раз вы приехали по поручению Эдвина, ваше родство уже не тайна?
– Да, мессир! Для Эдвина это перестало быть тайной месяц назад, а для меня только сутки назад.
Улыбка епископа стал еще теплее.
– Я так и думал! – воскликнул он. – Шериф, вероятно, увидел крест у вас на груди и поэтому вас не убил?
Рука Робина против воли метнулась к рукояти меча, но тотчас и опустилась. Взгляд преосвященного Антония был еще мягче его улыбки, и разбойнику стало стыдно за свой порыв.
– Я узнал вас, Робин Гуд, хоть и видел только издали, – произнес епископ. – Еще тогда мне показалось, будто вы похожи на шерифа, но это могло быть ошибкой. Потом он вернулся с окровавленным мечом и сказал, что вы ушли от него, а в глаза при этом никому не смотрел. Хорошо, что Господь свел вас с вашим братом. И вам, и ему это пойдет на пользу.
– Ему уже пошло! – неожиданно Гуд ощутил, что к нему возвращается его спасительное нахальство. – В Ноттингеме ожидается бунт, шерифу не уехать оттуда, а послать к вам было бы некого, не окажись я под рукой. Да, собственно говоря, и дело, с которым он меня прислал, Эдвин узнал от меня. Вот его письмо, прочтите!
Епископ Антоний взял тугую бумажную трубку, сломал печать и, прежде, чем развернуть свиток, неожиданно подошел к посланцу и положил руку ему на плечо:
– Болит? Вижу, что болит. Садись-ка, сын мой, на постель, не то, если ты рухнешь посреди моей кельи, придется звать братьев и отвлекать их от молитв, а кого-то уже и ото сна. Садись, садись. И выпей вот это.
Робин молча опустился на узкую лежанку епископа, взял из его рук стакан, в который тот налил несколько капель какого-то зелья из зеленой прямоугольной бутылочки, и ощутил, как по телу разливается тепло, а силы начинают возвращаться, и головокружение проходит.
– Монастырские настои творят чудеса! – епископ развернул письмо и внимательно прочел его, кажется, даже два раза. – Вот, оно как! Предполагал я нечто подобное, но надеялся, что это – мое старческое воображение. Спасибо, сынок, спасибо! А теперь расскажи мне все сам и как можно подробнее.
Выслушав рассказ Робина, преосвященный Антоний вновь сделался суров. Он придвинул к столу единственный в келье стул, сел и принялся писать, отрезав тонким ножом три полоски от большого листа бумаги. На каждой из полосок епископ писал, судя по всему, одно и тоже, но тщательно и аккуратно, очень мелко, чтобы поместить на небольшой бумажке достаточно большое письмо. Потом бережно свернул три крохотных свиточка и перевязал каждый шнурком.
– Леди Элеонора, – сказал он, закончив свою работу, – оставила мне четырех почтовых голубей, выращенных в замке Дюренштейн и привезенных ею оттуда. Она предвидела, что они могут понадобиться. Весь месяц я очень берег этих голубей, а недавно обнаружил, что их пытались отравить.
– Что, у вас здесь тоже завелись тамплиеры? – спросил Робин.
– Полагаю, их шпионы были здесь давно, – засмеялся преосвященный Антоний. – Этот монастырь, во-первых, не беден, во-вторых, имеет влияние в графстве, а в-третьих, это – резиденция епископа, значит, уже место, где этим демонам непременно нужно зацепиться. Я не вечен, а после моей смерти можно попробовать посадить здесь кого-то своего.
– Неужто они поднимаются даже так высоко? – Гуд почувствовал легкий холодок в груди. – Неужто могут замахнуться и на сан епископа?
– Если им служат иные короли, то почему не посягнуть и на епископский престол? Они пытаются противостоять Тому, Кому противостоять невозможно – Господу Нашему, и всячески ищут, с какой стороны можно нанести урон Христовой вере. Голубей отравить их шпион не сумел – я заметил, что кто-то подменил зерно в кормушке и высыпал его в окно. А наутро нашел на подоконнике двух мертвых пташек… Сейчас за голубями неусыпно наблюдает монах, которому я всецело доверяю. Сообщение, которое я на рассвете отправлю королеве, очень важное, поэтому я пошлю сразу трех голубей. А теперь тебе нужно отдохнуть, Робин. Лекарство лекарством, но ты выглядишь не лучшим образом.
– Знаю. – При епископе Гуду совсем не хотелось бравировать, да и сил на это уже не оставалось. – Если бы поспать часа три…
– Можно и дольше. – Его преосвященство взглянул на большие песочные часы, занимавшие угол стола. – Мне сказали, что ты приехал не один. Кто там с тобою?
– Малыш Джон. Вы видели его вблизи, поэтому Эдвин посоветовал мне войти к вам одному. Но зрение у вас слишком острое.
– Просто вы с братом очень яркие люди! – засмеялся епископ. – Иди к своему Малышу и ступайте в келью, которую вам наверняка уже приготовили братья. Утром вас разбудит колокол. Если хотите, приходите на утреннюю мессу.
Придти на мессу! Робин поймал себя на том, что для него это было бы почти таким же чудом, как нежданное обретение брата. Он, конечно, за эти годы много раз бывал в храмах, даже иной раз выстаивал почти всю вечернюю службу, но с мессы уходил задолго до ее конца, потому что перед ее началом никогда не исповедовался. Исповедь пугала его, а без исповеди нечего было и думать причаститься. И не то, чтобы Робин страшился доноса, нет, он верил, что большинство священников свято блюдут тайну исповеди. Но взять и рассказать о своей жизни! И что потом? Покаяться в ней? Но покаяться, значит с ней расстаться. Этого он тогда не хотел. Тогда? Робин вновь понял, что для него отныне существует жизнь до битвы на реке Уз и жизнь после нее, и вторая все дальше и дальше уносит его от первой.
А ведь брат Тук предлагал ему: "Исповедуйся мне!" Чудак! Ему-то в чем исповедоваться? Он и так все знает. Да и как он станет отпускать грехи, в которых сам же и участвует?
– И что же? – его голос дрожал, и он совершенно этого не стыдился. – Кто-то из вашей братии примет мою исповедь?
– Если хочешь, Робин, я сам тебя исповедую. – Епископ опять улыбнулся. – Думаю, у тебя много, чего накопилось на душе.
– И можно будет причаститься?!
– Если только исповедь будет искренней. Без этого Святые Дары окажутся не во исцеление, а во вред твоим душе и телу.
Глава 7
Ларец с каштанами
– Отворите, отворите! Ради Бога, впустите меня!
С этими словами человек в широченной меховой котте вновь принялся дубасить в створки ворот обеими руками, и хотя его стука не могли не услышать, для верности несколько раз пнул ворота ногой. Двое приехавших с ним всадников стояли позади, держа в поводу всех трех коней. Они не присоединились к своему, судя по всему, предводителю, во-первых потому, что производимого им грохота было вполне достаточно для того, чтобы пробудились и глухие, а во-вторых, прыгая и размахивая руками, он занял всю ширину ворот.
– Крика и шума столько, словно вся округа охвачена пожаром!
Наклонившись, Робин Гуд с любопытством рассматривал приезжих, освещенных факелом, который один из всадников держал в руке, и половинкой луны, как раз показавшейся из-за облаков. Однако, понять, что это за люди, было трудно: по одежде и лошадиной сбруе – человек в котте богат и знатен, но тогда почему с ним всего двое слуг (если слуг!), и что они делают среди ночи под стенами монастыря?
– Впустите! Мне угрожает опасность! Откройте, братья-монахи, или я погиб! – продолжал орать приезжий.