Смех сэра Эдвина оборвался. Несколько мгновений он мучительно вспоминал, когда последний раз смотрел на себя в зеркало. Кажется, года два назад. Или три. И какая же там была красота? Жесткое, резко очерченное лицо с крупными чертами. Неестественный контраст обветренной до черноты кожи и совсем светлых волос. Черные, как сажа, ресницы и брови. Еще и подбородок да часть щек светлее всего лица – шериф всегда дочиста брил бороду, но во время походов, длительных вылазок щеки покрывала щетина, и под ней загар обычно бывал чуть слабее.
Невольно сэр Эдвин обернулся к епископу. Тот улыбался, уже не сдерживаясь, а его глаза просто светились, излучая радость. Почти такую, какая играла сейчас в карих с золотом глазах Изабели. Интересно, а чему он радуется? Или ему просто смешно? И почему шерифу совершенно не хочется обратиться к этому мудрому человеку за советом? Потому как ясно, что тот посоветует?
Шериф наклонился, подхватил девочку подмышки и усадил в седло впереди себя. Она не только не испугалась, но, кажется, еще больше обрадовалась. Даже слегка взвизгнула от восторга.
Веллендер въехал под светло-зеленый шатер двух раскидистых древесных крон и поморщился, когда его смазала по щеке качавшаяся на ветру толстая пеньковая петля. Три пары глаз впились в его лицо, пытаясь прочитать на нем то, чего все трое так яростно хотели, но на что не надеялись: отмену его решения.
– Итак, – сказал шериф, – ненужно возвышая голос (кругом было совершенно тихо), – я приговорил вас, троих, разбойников и мерзавцев, к смертной казни. Но вот эта девочка, что сейчас сидит передо мною, та, которую вы хотели похитить и отдать на поругание своему негодяю-главарю, она попросила меня о вашем помиловании. Помиловать вас и отпустить, как ей хотелось бы, я, само собой, не могу. Потому что ни один из вас и не подумает раскаяться, а будет по-прежнему грабить и убивать людей. Однако, раз девчонке так угодно, то пускай вашу судьбу и впрямь решает суд в Ноттингеме. Если вам повезет, и кому-то потребуются рабы, возможно, судьи и оставят вас в живых. Правда, придется таскать вас за собой, покуда мы не вернемся в город, но, в конце концов, после схватки на дороге осталось немало лошадей. Эй, ребята, – повернулся он к своим воинам, – Скрутите-ка этих мерзавцев покрепче да усадите верхом. И сами тоже садитесь в седла, мы и так потеряли уйму времени.
Глава 4
Принц Джон
Звук рога раздался совсем близко, и к нему присоединился второй. Значит, загонщики возвращаются вместе с охотниками. То есть, охота, скорее всего, завершилась успешно. А выходит, вскоре вся эта компания, с лающими собаками, топочущими, ржущими, воняющими потом лошадьми, смеющаяся, весело бранящаяся, неистово шумная, прихлынет сюда, на поляну. И покой будто ветром унесет. А ведь как сладко спалось на заросшей мхом и вереском поляне, под разноголосый щебет пташек, порхающих в широких кронах вязов и буков, под деловитое жужжание диких пчел, спешивших, до наступления поздней осени собрать весь оставшийся нектар и доверху наполнить соты! Воздух настоян на меду и воске, на густой смоле и увядающих травах. Вот это запах! В городе такого не бывает. Дышал бы и дышал. И что за радость в неистовой скачке меж деревьями, по едва заметным лесным тропам, в погоне за какой-то там ланью, оленем или лисицей? Лететь, понукая коня, то и дело рискуя из-за случайной кочки сломать себе шею, на скаку целиться в несущуюся впереди дичь… Которую, даже если попадешь в нее, все равно еще надо свежевать, потрошить, да еще приготовить! Конечно, это сделают другие, но ждать-то сколько! Совершенно другое дело, когда тебе приносят на блюде жареное мясо, с соусом, с зеленью, с блестящими угольками чернослива. И с вином. Вкусно, спокойно, и никаких усилий.
Его высочество принц Джон поморщился, окончательно просыпаясь. Спал он в уютной тени походного шатра, на расстеленном поверх мха ковре, который, в свою очередь, был покрыт парой волчьих шкур. Так принц чаще всего и проводил охоту, предоставляя придворным и слугам носиться по лесу, сколько их душе угодно. И чем дольше, тем лучше – иначе как следует не выспишься.
Принц поступал так не из-за немощи. Ему шел двадцать шестой год, и хотя он не уродился здоровяком, но неизлечимыми хворями тоже не страдал. Просто ему никогда не нравилось прилагать лишние усилия. Покуда был жив его отец, король Генрих II, принцу нередко приходилось упражняться во владении мечом, стрельбе из лука, верховой езде, отец на этом настаивал, возмущаясь, что его младший сын настолько слабее и нерешительнее двух своих старших братьев, Генриха и Ричарда. Ослушаться грозного родителя Джон не смел, однако занятия не шли ему в прок, потому что он ненавидел их всем сердцем. Принц не понимал, для чего ему все это: разве в Англии некому воевать?
После смерти отца юноша решительно забросил всякие упражнения, и никто его к ним уже не понуждал, как не понуждали его и к учебе, которую он не любил, пожалуй, еще сильнее. Генрих II, как все норманны, говоривший на северофранцузском языке, знал еще латынь, фламандский и итальянский, а матушка Джона, королева Элеонора, кроме этих языков, свободно владела древним и современным греческим, отлично говорила по-английски, за что ее обожали слуги, а потом выучила еще и немецкий. Она, кроме того, разбиралась в самых разных науках, недаром к ней то и дело приезжали всякие ученые мужи, чтобы вести умные беседы. Любовью к изучению языков и к знаниям неугомонная леди Элеонора увлекла и своего любимого сына, Ричарда, который, хотя и занят был более всего войнами, однако тоже умудрился стать на диво грамотным.
От Джона мать этого не требовала – она хорошо видела, как противно ее младшему сыну любое напряжение ума. Ее не обманывала и его якобы страсть к охоте – прекрасная наездница и меткий стрелок (до сих пор, а ей вот-вот семьдесят стукнет!), леди Элеонора отлично видела, что Джон любит вовсе не охотиться, а просто уезжать из города и всласть бездельничать, ожидая, пока ему приготовят вкусной дичи и накроют стол среди какой-нибудь красивой лужайки.
Принцу как-то передали, будто его матушка однажды в сердцах обронила: "Если бы Джон просто не любил всякую работу, то и пускай его. Но при этом он всей душой любит власть! Неужели не понимает, что тяжелее работы не бывает?"
Да, в этом она тоже была права. А разве есть на свете кто-нибудь, кто отказался бы от власти? И ведь в этом принцу Джону как раз начинало везти! Казалось бы, от рождения никаких надежд – четвертый сын короля, на что тут надеяться? Но родился он уже не четвертым, а третьим, самый старший сын Генриха и Элеоноры умер совсем маленьким. А второй, в честь отца тоже Генрих, заболел и отдал Богу душу еще до кончины короля. И престол перешел к матушкиному любимцу, к Ричарду.
Джон и самому себе до поры до времени не признавался, но в его сознании все время жила одна неотступная мысль: почему бы Ричарду тоже не умереть? Он ведь такой храбрый, только и лезет в самое пекло, во все сражения, совершает всякие подвиги… И нет же! Другие гибнут, а Львиное Сердце живехонек! Вот он, Джон, нипочем бы не стал так рисковать, ни за что на свете.
Когда старший брат не вернулся из Крестового похода, принц уже не сумел скрыть радости. Неужели его мечта исполнится? Неужели он, четвертый сын, все же станет королем?!
И вот опять! Недавно в Англию пришло известие, что Ричард жив. Будто бы он у кого-то в плену. Но хоть и в плену, однако, при живом короле Джону, опять же, не видать короны!
Он еще раз потянулся на пушистом волчьем меху, привстал и поискал глазами большую глиняную флягу. В ней была вода – вина его высочество тоже не любил. Принц глотнул из горлышка раз, другой и сморщился: надо же, теплая! А ведь не на солнце лежала. Придется кликнуть кого-нибудь из пажей и послать к роднику за свежей водой – родник здесь неподалеку. Где эти бездельники? Наверняка пристроились под соседним деревом и кидают кости!
Джон нашарил зарывшийся в мех длинный серебряный свисток и, что есть силы, в него дунул. Пажи тотчас явились. Сразу двое. Они наперегонки кинулись выполнять приказ, прихватив, кроме глиняной фляги, еще и кожаную, будто бы он выпьет сразу такую прорву воды!
Но не успели посланцы возвратиться, как поблизости послышался стук копыт, а затем в проеме шатра явился третий паж и сообщил:
– К вашему высочеству его светлость граф Лестер!
– Что ему надо?
Настроение у принца совсем испортилось. Этот, уж если явился, то, как всегда, с важными делами. А в такую погоду, посреди леса, в час отдыха хочется ли слушать всякую деловую болтовню! Два с лишним месяца графа не было в Лондоне и, кажется, в Англии – вот благодать-то была… Раз в день выслушать несколько докладов придворных, подписать два-три указа и отослать подальше надоедливых жалобщиков. Кто-нибудь из недовольных баронов, городских старост, шерифов, что ни день, то явится. И налоги стали непомерные, и указы, видите ли, друг другу противоречат, и крестьяне из-за этих самых налогов бунтуют, одни неприятности у бедных подданных! Почему они Ричарда так не осаждали? Сказать бы, что его и в Англии-то почти не было – все на войне и на войне, но нет же, бывал, даже и сам объезжал все графства, и сам принимал всех этих скучных сеньоров. И на него упреки не сыпались Оно понятно – ну-ка упрекни его – ведь и головы лишиться можешь!
Впрочем леди Элеонора однажды мимоходом заметила Джону, вздумавшему высказать ей эти мысли:
– Надо знать, когда и насколько можно увеличить налог, кому и какую дать повинность, кого и с кем не следует сталкивать. И над указами думать, а не просто их подписывать. А ты их не только подписываешь, не читая, а и диктуешь писцам, не думая, что приказываешь, милый Джони! А потом возмущаешься, что подданные недовольны.
В глубине души он понимал, что его мать права. Как всегда права! Как скучно… Но, возможно, так будет не всегда. Сделаться бы королем, по-настоящему королем, возможно, тогда у него стало бы все это получаться?
– Граф к вам со срочным делом, – ответил паж на негодующий вопрос принца.
– Когда же у него дела были не срочные? Зови его, Лиланд, зови. Только пускай не садиться на мой ковер. Положи рядом вон те подушки.
Джон никак не мог себе объяснить, отчего так не любит графа Лестера. Ведь тот всегда выказывал ему всяческую преданность, а в последнее время, когда принц пытался заменить исчезнувшего короля, стал самым ревностным вассалом, очень полезным советчиком, готовым принять сторону принца в спорах с недовольными сеньорами. Не означало ли это, что младшему сыну Генриха все же суждено воссесть на трон? От многих Джон слыхал про удивительное, собачье чутье Лестера. Тот всегда словно бы знал, кто окажется победителем в любом противостоянии.
Рассказывали, как около тридцати лет назад графу предложили участвовать в заговоре против короля. Генрих II, тогда еще молодой, иногда слишком крутой и резкий со своими вассалами, восстановил против себя нескольких сеньоров, у которых были большие дружины и большие деньги, а значит, королю следовало бы их опасаться и быть с ними осторожнее, однако Генрих этого не учел. Заговорщики, разумеется, не покушались ни на убийство монарха, ни на его свержение: каждый понимал, что они никак не поделят между собой трона. Но цель их была все равно достаточно наглая: втрое уменьшить свою часть дани, а, кроме того, выгадать для себя особые права и привилегии, как в мирное время, так и при участии в войнах. Лестера они хотели использовать для устрашения Генриха: граф был саксом, прямым потомком короля, правившего Англией до норманнского нашествия, поэтому в случае войны и смуты его можно было объявить претендентом на престол. Лестер согласился стать проходной пешкой заговорщиков, однако тут же выдал их намерения Генриху. Тот, правда, и так многое знал, хотя бы потому, что мятежные вассалы не очень скрывали свои планы, однако преданность графа оценил. Смута была предотвращена. Правда, покарать виновных в полной мере не удалось – они были слишком сильны, пришлось, жестко и сурово, но все же с ними договариваться. (Спустя несколько лет двое из них погибли при странных обстоятельствах, однако это могло быть и случайностью – мало ли, какие бывают случайности?).
Лестеру, тогда почти безземельному рыцарю, Генрих выделил дополнительные владения и приблизил его к себе. И граф не упустил нового случая доказать, сколь важно иметь его при себе. Когда спустя пятнадцать лет возникла ссора между королем и его старшими сыновьями, именно Лестер (хотя об этом мало, кто знал) убедил Генриха II, что юный Ричард, уже тогда знаменитый воин и любимец всего войска, замышляет убить своего отца. Разъяренный король, в свою очередь, готов был решиться на убийство сына, и тому, вместе со старшим братом Генрихом, пришлось открыто выступить против родителя, в союзе с французским королем Филиппом. Но в ту пору английский король был уже достаточно силен и подавил восстание, вынудив сыновей к покорности. И вновь Лестер получил благодарность и деньги за верное служение, несмотря на то, что король, в конце концов, понял: убивать его сыновья не собирались.
А потом время короля-законодателя кончилось. В году 1189 от Рождества Христова он, усталый и прежде времени одряхлевший, отдал Богу душу, и на престол вступил Ричард, еще раньше потерявший старшего брата. И вот тут удачи предупредительного графа кончились: молодому королю не хотелось держать его при себе. Знал ли он, кто некогда обманул его отца и едва его не погубил? Возможно, и не знал, но мог догадываться. Да и вообще, Ричарду не нравились вкрадчивые и предупредительные вассалы. А, кроме того, его настраивала против Лестера мать – кто-кто, а уж Элеонора Аквитанская видела графа насквозь и не желала, чтобы тот был при ее сыне. Принц Джон, тогда еще мальчик, слышал однажды, как королева сказала Ричарду: "Лестера лучше всего отдалить: пока ты могуч, он будет тебе ковры стелить под ноги, а случись с тобой беда, выроет на твоем пути яму и покроет таким же ковром, чтобы ты не приметил! Может, я и ошибаюсь, но прежде чутье мне редко изменяло".
Джон знал все эти истории и отлично понимал, почему в отсутствие Ричарда граф-саксонец стал выказывать принцу такую пылкую преданность. Скорее всего, на Лестера можно было положиться – если король вернется, графу ничего хорошего не светит: многие свои лихие указы о налогах и ущемлении прав городов Джон писал почти под его диктовку. Значит, Лестер всей душой хотел бы воцарения младшего сына Генриха.
И все же он вызывал у принца неприязнь, его общество тяготило Джона, и когда граф уехал на два с лишним месяца, это был просто праздник. А теперь вот он вернулся, да еще отыскал его высочество на охоте. То есть, не на охоте, но, во всяком случае, во время отдыха… И ведь, хочется или нет, а придется принять этого старого лиса.
Глава 5
Еще один указ
– Простите, что нарушил ваш покой, мессир, но у меня важнейшее сообщение!
Лестер стоял в проеме шатра и улыбался в свою пышную окладистую бороду. Ведь вот, ему уже под шестьдесят, а седины совсем чуть-чуть, даже в бороде, не говоря уж о шевелюре. Или это потому, что у него волосы светлые? Но лицо тоже моложавое – гладкое. Морщин много только вокруг глаз – светлых, широко поставленных, как правило, опущенных – в глаза он почти никогда не смотрит. Интересно, почему?
– Садитесь, граф, – Джон кивнул на подушки.
– Благодарю. И если ваше высочество позволит, я налью себе немного вина.
С этими словами он потянулся к фляге.
– Там вода, – не без злорадства сообщил принц (ага, забыл за два года!). – Но, если хотите, вино принесут.
– Благодарю, – столь же вкрадчиво произнес граф и снял с плеча кожаную дорожную сумку с вышитым на ней графским гербом, из которой неторопливо извлек деревянную бутыль в кожаной оплетке. – У меня есть свое.
Отпив пару глотков, удовлетворенно причмокнув и скинув с плеч запыленный дорожный плащ (прямо на ковер!), Лестер, наконец, заговорил о том, из-за чего явился:
– Вы, без сомнения, уже знаете, мой принц: суд в Вормсе завершился.
– Какой суд? – растерялся Джон, лихорадочно пытаясь вспомнить, где находится этот самый Вормс, и представляя разгневанное лицо своей матушки ("Ну, географию-то, хотя бы, ты можешь выучить, Джони?! Этак ты, как те несчастные, что отправились в Первый Крестовый поход, будешь спрашивать в каждой встречной деревне: а не здесь ли град Иерусалим?").
– Вы еще не знаете? – граф поднял брови. – Хотя, да, я, вероятно, один из первых, кто привез эту весть в Англию. Вам известно, что ваш брат, его величество король Ричард, два года, как оказалось, провел в плену. Сперва у герцога Леопольда Австрийского, потом у германского императора, а потом вновь у Леопольда?
– Ну, это-то я знаю! – не без раздражения воскликнул принц. – И что?
– Узнав об этом ужасном поступке императора и герцога, его преосвященство Папа Римский потребовал освобождения Ричарда.
– Это мне тоже известно! – Джон начинал терять терпение (и этот туда же – разговаривает с ним, как с полоумным!). – О том, что герцог и император, как его там зовут… что они обвинили короля во всяких преступлениях и потребовали суда над ним, в Англии, тоже знают давно. Так, выходит, суд уже был?