А старуха испугалась еще пуще и просит Майырахпак:
- Ой, тише, тише! Видишь, как качается земля. Слышишь, как падают камни и сыплется песок с моей землянки!
Послушалась Майырахпак, пошла тихонько. Там, где она проходила земля трескалась, как трескается в сильный мороз.
Майырахпак ушла, старуха выползла из землянки и видит: лежит на берегу большой кит. Подползла она к киту, облизала ладони и стала обмазывать кита слюной .
Обмазала, отползла, видит: на самом деле лежит кит, большой-пребольшой. А когда Майырахпак поглощала китов, они казались старухе маленькими.
Вернулась старуха к землянке и поползла на крышу. Пока она ползла, совсем рассвело. Эскимос, посылавший старухе табак, проснулся и стоял у своей яранги. Видит: около землянки лежит что-то темное, а старуха сидит на крыше и машет руками.
Говорит эскимос жене:
- Опять что-нибудь надо старухе. Сходи-ка к ней. Да потеплее одевайся, а то уж начались заморозки.
Жена надела новый к'апысиг'ак , обшитый кругом росомахой, и пошла к старухе. Подошла к землянке и видит: около самой землянки на берегу лежит кит. Как будто его только что привезли и вытащили на берег.
Вошла она в землянку. Увидела ее старуха и подает ей весло и амулеты:
- Одна ты смотришь за мной. Если бы не ты, некому было бы смочить мой рот табаком .
Тогда жена умилыка сняла с себя к'апысиг'ак, отдала его старухе и сказала:
- Надень на себя и сиди.
- Пусть твой муж приедет на байдарке, только не по воде, а по земле, - продолжала старуха, - и гарпунщик пусть заколет кита, хотя он и мертвый.
Вернулась жена умилыка домой, передала мужу весло и амулеты, пересказала наказ старухи.
Собрал эскимос людей. Подтащили по земле к берегу байдарку. Гарпунщик ударил кита, а он даже и не пошевелился. Разрезал умилык кита на куски, оделил товарищей и взял свою долю. Все вернулись в поселок и начали праздновать .
А старухе даже кусочка кожи величиной с ноготь не досталось.
Только после праздника вспомнил умилык про старуху и говорит жене:
- Что старуха живет там одна! Возьми ее и приведи в нашу ярангу. Да смотри, чаще меняй ей постель, чтобы не сбивалась шерсть под ее коленями и локтями.
Привела жена старуху в свою ярангу. Постелила ей новую постель, дала ей мягкую белую оленью шкуру на одеяло. И здесь старуха прожила до самой смерти.
А умилык стал еще удачливее и в охоте. Теперь он больше всех убивал китов. Вот что сделала Майырахпак на Анурвике.
Аналько закончил сказку. За окном разбушевалась пурга На крыше гремели железные листы. Выл ветер. Как видно, Аналько не хотелось уходить из теплой комнаты. Объявив, что у него в яранге холодно, и закурив новую сигару, он начал другую сказку, сказку о том, как маленький палтус боролся с волками.
Ивисян'их'ак' резвился в волнах вблизи Ильхак . А из-за скал шло много-премного белух. Всюду, где они проходили, подымались высокие волны. Прошли белухи мимо маленького палтуса, волны подхватили его и выбросили на берег. Напрасно бился маленький палтус, пытаясь снова попасть в воду. Белухи все еще плыли, и волны все дальше отбрасывали его на берег. Испугался маленький палтус, что солнце высушит его кожу, бьется на берегу и кричит белухам:
- Засох, высох, засох, высох! Перенесите меня на себе. Возьмите меня в зятья.
А белухи все идут и идут. Крикнут ему: "Задним скажи!" - и дальше идут.
Тогда маленький палтус запел:
Кива кивани ельхам кана канини атак,
Таватын панигахака упыхсякагьякахка
Ивын мана а-тхах-та-ана.
Подошли задние белухи. Услышали песню, забросили хвосты на берег и вместе с песком стащили Ивисян'их'ак'а в воду. Стащили, положили себе на спину и отправились дальше. Шли долго-долго, наконец дошли до земли белух, где стоят их землянки. Рассмотрел маленький палтус, что берег поднимается от воды полого, двери землянок выходят прямо к воде. Еще заметил, что белухи очень пугливые: чего-то они боятся, а чего - непонятно.
Вскоре женился маленький палтус на белухе.
- Скажи, - спросил он однажды жену, - чего вы все боитесь?
- Когда земля замерзнет, с тундры придут волки, - ответила жена.
И верно: замерзла земля, настала ясная погода и с гулом и. шумом подошли волки. Белухи попрятались в землянки и крепко-накрепко, как только могли, завязали двери.
Подошли волки к крайним землянкам и начали разрывать крыши. Разрыли одну, спустили петлю из ремня и кричат:
- Камай! Зацепите-ка вашего умилыка!
Подходит к петле самый старший в землянке. Чешет затылок, опечалился, чуть не плачет. Говорит: "Пусть только не трогают моих детей. Сует шею в петлю и кричит волкам: "Вот, готово!"
Выдернули волки его наверх и сразу разорвали, даже костей не осталось - так они были голодны.
Пошли волки ко второй землянке. Опять разрыли крышу, спустили петлю, кричат:
- Ну-ка, зацепите кого-нибудь, молодого, старого ли, только бы мягкого!
Старика в этой землянке не было, петлю надел молодой. Выдернули его волки - и только его и видели.
И так из каждой землянки таскали волки по белухе.
Добрались и до землянки маленького палтуса и только начали разрывать крышу, как он говорит жене:
- Возьми меня, унеси к самой двери и положи в самое темное место. Да подай мне копье.
Только успела жена все исполнить, а волки уже петлю спускают и кричат:
- Камай! Наденьте-ка петлю на умилыка, если нет - можете и ребенка зацепить.
Идет к петле тесть маленького палтуса, чешет себе затылок:
- Пойду, - говорит, - я старик. Только бы детей не трогали, А маленький палтус кричит из своего угла сердитым голосом:
- Зачем идешь? Не смей лезть в петлю!
- Съедят же твоих Детей, а моих внучат! Уж лучше я умру, - говорит старик. И берет петлю.
- Брось петлю! Зачем взял? - сердится маленький палтус.
Волкам надоело ждать, и один из них пошел к дверям землянки. А маленький палтус услышал, лизнул точильный брусок и стал точить копье и петь:
Почему этот? Вот этот!.
Иян-иян-иян-ия,
Иян-иян-иян-ия.
Только волк успел просунуться в дверь, маленький палтус всадил ему под лопатку копье.
- Оттащите его, - приказывает он жене и тестю. А волки сверху кричат товарищу:
Что же ты там один ешь?!
Не дождались волки ответа и послали еще одного. Маленький палтус слышит шаги волка и опять точит копье. Только волк поравнялся с ним. он всадил ему копье в сердце.
- Ну-ка, и этого уберите, чтобы не мешал! - снова кричит маленький палтус.
Не дождались волки своих товарищей. Рассердились, кричат.
- А, они одни хотят наесться!
И отправили третьего. Промахнулся на этот раз маленький палтус не убил волка насмерть, а только ранил.
Испугался волк, выскочил из землянки и ну бежать! А кровь из раны так и льется. Увидели кровь другие волки, испугались и бросились убежали волки в глубь тундры. И теперь никогда не тревожат белух. Вот почему на берегу моря волков нет, а в тундре их много и они давят Оленей.
Глава IX
Полярная ночь. - Смерть Йерока. - Похороны. - Панические настроения эскимосов. - Нужно пойти на риск. Большевик побеждает черта
Наша первая полярная ночь. Морозы свирепые. Жестокие, беспрерывные метели и отсутствие солнца мешают сколько-нибудь отдаленным поездкам. Запасы мяса быстро уменьшаются. Мы уже начали кормить собак вареным рисом и потеряли почти половину из них. С каждым днем настроение падает. Среди людей начались заболевания. Заболел и самый опытный, преданный и-энергичный эскимос Иерок…
Когда я вошел в ярангу, Иерок лежал, укутанный в меха, и бредил. Вместо дыхания у него вырывалось хрипение, в груди клокотало. Он часто повторял: "Сыг'лыг'ук'! Сыг'лыг'ук'!" На минуту он пришел в сознание и приветствовал меня: "А, умилык. Компани". Но тут же начал бредить. Приглашал меня на охоту, спросил: "А Таяна возьмем?" И забылся.
Я видел, что старик не перенесет болезни. Конец его близок. Больно сжалось сердце, В памяти пронеслись эпизоды нашей совместной жизни. Вспомнилось, как он в темную, бурную ночь собрал; охотников и отправился на вельботе выручать Таяна, Анакулю и меня, терпевших бедствие на байдаре. Встала перед глазами его маленькая, приземистая фигура, освещенная светом костра, когда он поддержал меня, горячо выступив против суеверий своих сородичей. Пронеслись в памяти картины совместной Охоты и длинные вечера, проведенные в палатке около сооруженной им жировой лампы…
Всегда бодрый, веселый, смелый, готовый каждую Минуту прийти на помощь товарищу, заражавший всех своей энергией, теперь он уходил от нас, и ничего нельзя было сделать.
Я терял человека, который понимал меня, был незаменимым товарищем, с которым нас крепко сроднили пять месяцев совместной жизни и борьбы.
Я вышел из яранги с тяжелым сердцем.
У входа стоял Кивъяна. За последние дни он заметно похудел и загрустил. - Плохо, плохо, - с надрывом проговорил он.
Я знал, что его гложет. Он боится не только за Иерока, но и за себя. Раньше, когда заходил разговор о расселении по острову, он всегда заявлял:
- Куда Иерок, туда и я. А теперь старик на пути, пуститься по которому Кивъяне совсем не хочется. И суеверный страх давит его.
Побродив по берегу, я пошел домой и взял книгу. Но сегодня не читалось.
Около полуночи под окном проскрипели шаги и раздался стук в двери. Я бросился открывать и, столкнувшись с Павловым, услышал:
- Иерок умер.
Сегодня Иерока похоронили.
На покойника надели будничную кухлянку, такие же штаны, торбаса, шапку и рукавицы. Уложили тело на оленью шкуру и накрыли одеялом. Поверх одеяла вдоль тела был положен длинный деревянный брусок. Завернув концы постели и одеяла, тело вместе с бруском увязали тонким ремнем, оставив с каждой стороны по три петли. Теперь покойник напоминал хорошо спеленутого ребенка, только головы не было видно, а ноги по щиколотку торчали наружу.
Покойника положили на середину полога, и одна из дочерей поставила на него деревянные блюда с вареным мясом. Все присутствующие сели вокруг, и началась прощальная трапеза. В заключение всем было налито над умершим по чашке чая, а на блюдо насыпали сухари.
По окончании чаепития тело вперед ногами вынесли из яранги, поддерживая за петли, прикрепленные с боков. Позади яранги стояла приготовленная нарта, но тело положили не на нее, а рядом - ногами к северу. Все присутствующие сели: на снег. Ближе всех сел Тагъю, руководивший похоронами. Я было остался стоять, но мне сделали знак, чтобы я тоже сел.
Етуи стал у головы Иерока, Кмо у ног, и оба взялись за торчащие концы бруска. Тагъю и Аналько начали задавать покойнику вопросы, и… мертвый "заговорил". После каждого вопроса Етуи и Кмо приподнимали тело за брусок. Подпонятиям эскимосов, если покойник дает утвердительный ответ, то поднять его легко, а когда он хочет сказать "нет", то становится тяжелым и два человека с трудом поднимают его с земли. Мне объяснили, что иногда покойник словно прирастает к земле и его никакими силами не оторвешь.
Иерока спрашивали:
- Отчего ты умер? Не зашаманил ли тебя кто-нибудь? Етуи и Кмо натужно поднимают покойника - значит "нет".
- А после тебя никто не умрет? - "Нет". - Будет ли у нас мясо? - "Да". - Закапывать тебя в землю? - "Нет". - Разве ты куда-нибудь хочешь уйти? - "Да". - Ты, наверно, пойдешь на землю, где похоронена твоя жена? - "Да".
Опрос окончен. Тело кладут на нарту ногами вперед. У изголовья ставят небольшой деревянный ящик с продуктами и снаряжением покойного. Впрягают собак. Процессия трогается.
С боков нарты идут провожающие, держась за петли и делая вид, что несут покойника на руках. Дорога идет в гору. Собаки часто останавливаются. При каждой остановке люди тяжело вздыхают: "Эге-ге-ге-геей!" (Охо-хо-хо!), давая понять покойнику, что они очень устали. Потом, обходя вокруг нарты, меняются местами и трутся о тело кто плечом, кто грудью, кто поясницей, и стряхивают над "им свою одежду, передавая таким образом умершему свои недуги.
Во всей процессии нет ни одной женщины.
Достигнув места, выбранного для погребения, собак отстегнули от нарты, смели тонкий слой снега и на очищенное место положили тело.
Тагъю ножом перерезал ремни, снял постель и одеяло, разрезал сначала торбаса, потом - по очереди - штаны, рукавицы, кухлянку, шапку.
В то же время остальные перерезали все ремни на нарте, переломили на несколько частей полозья и другие деревянные части, сложили обломки в одну груду и придавили камнями. Одежда, постель, одеяло и ремни, снятые с покойника, также были изрезаны на мелкие куски, сложены в две кучки и старательно придавлены камнями.
Когда я спросил, для чего это делается, эскимосы ответили:
- Если оставить все целым, то Иерок скоро соберется, возвратится в колонию и уведет еще кого-нибудь. А так, пока он все исправляет да чинит, забудет дорогу. А закладываем вещи камнями для того, чтобы не было плохой погоды. Если вещи плохо придавлены, они колеблются и от их движения бывают сильный ветер, буря, снег и дождь.
Около головы покойника сделали небольшой круг из камней и положили в него нож, чайник, чашку, напильник, точильный брусок, трубку, спички и кисет с табаком. Эти вещи также переломали и всячески постарались привести их в негодность. Сюда же были положены несколько сухарей, горсть сахару, кусок кирпичного чаю и по куску курительного и жевательного табаку. Оставшиеся чай, табак, сахар и сухари Тагъю поделил между присутствующими, кроме того, он роздал всем по небольшому отрезку ремня, бывшего на покойнике. Получившие ремень завязывали его оба конца одинарным узлом, "чтобы наша жизнь не ушла за Йероком: через узлы она не может уйти".
После этого должна была начаться самая важная часть похорон- "закрывание дороги", чтобы покойник по ней. не вернулся и не увел с собой еще кого-нибудь. Обойдя раз; вокруг тела, эскимосы направились к колонии. Впереди шел Тагью. Выйдя на след, где прошла нарта с покойником, все повернули назад, и, сделав петлю, как бы завязав узел, продолжили путь. Вскоре сделали новую петлю. Так на расстоянии полутора километров было "завязано пять узлов".
Вернувшись к колонии и не заходя в яранги, эскимосы вышли на лед. Здесь Тагъю, а за ним и все Остальные несколько раз перекувырнулись и, покатавшись на гладкой поверхности, вернулись на берег. Тут они развели костер и долго встряхивали и выбивали над ним свои одежды.
Похороны окончились. Участники разошлись по ярангам.
Скрылись в своей яранге и дети Иерока. У них начались траурные дни. Траур продолжается пять суток ("талъимат к'ават" - "пять снов", как говорят эскимосы). В этот пеириод никому не разрешается ни, входить в ярангу, ни выходить из нее. В яранге никто в течение пяти суток не раздевается. В дни траура категорически запрещается работать, в особенности шить.
Последнее меня совсем, удивило, и я попросил объяснения у Аналько. Вот как он объяснил этот обычай.
Когда-то очень давно умер один эскимос. Его жена, сидя в, пологе и думая рассеять свое горе, взяла жилу, оленьи лапки и начала шить торбаса. Но гладкая и ровная жила вдруг стала за что-то цепляться. Женщина осмотрела жилу, не нашла ни одного узла, ни одного утолщения и снова принялась за шитье, а жила опять цепляется. Наконец за пологом послышалась возня. Женщина решила, что в кладовую забрались собаки, зажгла аних'к'ун и вышла в кладовую. Пламя осветило помещение, и на полу она увидела труп своего схороненного мужа.
Назавтра ее похоронили вместе с вернувшимся мужем, а торбаса так и остались недошитыми.
С тех пор после похорон пять дней не шьют не только в яранге умершего, но и во всем селении.
После похорон Йерока моя болезнь обострилась. Долгое время я пролежал в беспамятстве, лишь изредка приходя в сознание. Наконец болезнь начала отступать. Медленно восстанавливались силы.
Но возвращение к жизни было для меня нерадостным. В колонии было неблагополучно.
Однажды утром меня разбудил стук в дверь. Вошла жена Павлова. Она была взволнована:
- Что-то неладное творится с пестрой собакой, - сказала она, - лает, трясет головой, норовит укусить.
Я с трудом оделся и. вышел из дома. Пестряк смотрел на меня диким, остановившимся взглядом. Зрачки у него были сильно расширены, голова тряслась. Он часто лаял, но не зло, а как бы жалуясь на боль. Пестряк - самая умная и самая сильная собака в моей упряжке, лучшая во всей колонии. И вот ее постигла болезнь, которая уже унесла несколько собак. Спасти ее было невозможно, единственное, что можно сделать, - это прекратить ее мучения. Я взял в руки винчестер, но никак не мог решиться выстрелить. Суровая жизнь в Арктике не оставляла места для сентиментальности, но на собак - верных спутников и друзей полярника - это не распространяется. А сейчас мой четвероногий друг страдал, поэтому, поборов себя, я пулей оборвал его мучения.
После обеда, когда я лежал у себя, разговаривая с Клю, пришел доктор Савенко с сообщением, что у жены Тагъю налицо все признаки крупозного воспаления легких. За ним не замедлил явиться вконец расстроенный Тагъю.
- Правда, что моя жена умрет? - спросил он у меня через Павлова.
- Делай все, что велит доктор, и она будет жива, - ответил я. - Почему ты так испугался? Ведь опасности пока нет.
- А зачем доктор положил ей под мышку стеклянную палочку? Я помню, в Провидении такую палочку положили одному чукче и он умер.